Читать онлайн «Деяния святых Апостолов». Страница 16

Но являются ли эти речи оригинальными текстами тех, кому они приписываются? Насколько они точны? Здесь, пожалуй, возможны три ответа.

Во–первых, никто и никогда не предполагал, что речи в Деяниях являются verbatim (дословными) отчетами о том, что было сказано в каждом конкретном случае. Существует несколько причин, по которым следует отвергнуть такую идею. Речи слишком коротки, чтобы быть полными (проповедь Петра в Пятидесятницу длилась, если судить по записям Луки, три минуты, а речь Павла в Афинах — полторы минуты). В конце своего рассказа о проповеди Петра автор Деяний особо подчеркивает, что Апостол продолжал увещевать и назидать толпу «и другими многими словами» (40). Конечно же, в те дни не было никаких записывающих технических средств, даже стенографии, и, конечно, Лука не присутствовал лично на каждой проповеди или речи. Поэтому он должен был полагаться на рассказы, которые представлял ему либо сам автор речи, либо кто–нибудь из слышавших его. Поэтому очевидно, что он дает не более чем краткое изложение каждого обращения.

Второй современный критический подход, ставший популярным в период между последними мировыми войнами, в англоязычном мире представлен X. Дж. Кэдбери, а в Германии — Мартином Дибелиусом. Этот подход носит более скептический характер. Принятая ими концепция недостоверности речей основывается на двух главных аргументах. Первое, если сравнить речи друг с другом и с повествованием Луки, то полный текст автора отражает его стиль и словарь, в то время как многие речи оформлены одинаково, имеют сходные теологические темы и цитаты из Писания. Естественным объяснением такого сходства является то, что все речи и обращения — скорее результат опыта самого Луки и его пера, чем различных ораторов. В качестве второго аргумента выдвинуто утверждение, согласно которому «главной традицией среди древних историков был обычай включать в свое повествование речи главных героев» [81], тогда как эти речи составлялись самими авторами повествований. Таким образом, речи в греческой истории выполняли такую же пояснительную функцию, как хор в греческой драме. Более того, эти авторы–историки полагали, что читатели понимают и признают этот литературный прием, который использовался как в греческой, так и в еврейской исторической литературе.

В качестве примера из греческой истории чаще всего цитируется Фукидид, историк Пелопоннесской войны пятого века до Р. X. Ключевой отрывок из его хроники включает следующее заявление:

«Что касается речей… было трудно и мне, и тем, кто рассказывал мне о них, вспомнить точные слова. Поэтому мне приходилось вкладывать в уста каждого оратора высказывания, соответствующие случаю, вьи раженные так, как, по моему мнению, он скорее всего оформил бы их, но в то же самое время я осмеливался как можно точнее передать общую мысль, кот торая действительно была высказана» [82].

Из–за ссылок Фукидида на свою изменчивую память относительно того, что было сказано его героями, и его личного мнения о том, что могло быть ими сказано, его заявление должно означать, что он просто выдумывал те речи, которые писал. В качестве примера из еврейской истории чаще всего используют Иосифа, который, похоже, менее сосредоточен на себе, чем Фукидид, и даже совершенно беспринципен. X. Дж. Кэдбери пишет о том, как в некоторых случаях он просто заменяет ветхозаветное повествование «своей собственной бесцветной банальностью», иногда «вставляя в неподходящие места длинную обличительную речь собственного сочинения», а в случаях более современной ему истории «явно выдумывает речи» [83]. Подытоживая эти традиции греческой и еврейской истории, Кэдбери пишет: «Начиная с Фукидида, речи в представлении историков есть чистейший вымысел» [84].

Предполагая универсализм такого убеждения в отношении греческих и еврейских историков, библейские критики считают, что Лука как христианский историк ничем от них не отличался. «Предположение, — писал Кэдбери, — о том, что его речи обычно не имели под собой достаточного основания в виде конкретной информации, весьма твердое, —даже когда сопровождающее их повествование кажется совершенно достоверным» [85].

Третий подход к речам Деяний, отвергающий как абсолютную дословность, так и крайний скептицизм, рассматривает их как правдивый рассказ о том, что говорилось в каждом определенном случае. Можно построить трехступенчатую защиту против конструкции Кэдбери–Дибелиуса. Первое, сказанное нельзя назвать справедливым по отношению ко всей древней историографии. Иосиф и некоторые другие греческие историки, казалось, действительно рассматривали речь, как принадлежность скорее риторики, чем истории. Однако это неверно в отношении Фукидида. Комментаторы консервативной школы утверждают, что его неправильно поняли. С одной стороны, недостаточно внимания было обращено на конечную фразу, уже процитированную, а именно, что он старался «как можно точнее передать общую мысль, которая действительно была высказана» (предложение, которое, по словам Ф. Ф. Брюса, выражает «историческую совесть Фукидида» [86]). С другой стороны, цитата не была продолжена дальше, как следовало бы. Ибо Фукидид продолжает:

«О военных событиях я не решался говорить, основываясь на случайных источниках информации или на своих собственных домыслах. Я не описывал ничего, чего либо не видел сам, либо не узнал от других и не проверил самым тщательным образом. Это была трудоемкая задача…» [87]

А. У. Гомм подытоживает это высказывание Фукидида следующими словами:

«Я старался соотнести эти события Как можно точнее как в речах, так и в действиях, несмотря ни на какие сложности» [88].

Доктор Уорд Гаек также указывает на то, что Полибий, греческий историк второго века до Р. X. «еще и еще раз открыто осуждает обычай свободного сочинения речей историками». Доктор Гаек приходит к заключению, что «свободное изобретение речей не было общепринятой практикой среди историков греко–римского мира» [89].

Во–вторых, критический скептицизм по поводу речей в Деяниях также несправедлив по отношению к Луке. Ибо Лука заявил в своем предисловии, как мы видели, что он писал историю, тщательно исследованную, а в начале своей второй книги — что его концепция истории включала слова так же, как деяния. Он не выдумывал событий, и поэтому трудно поверить, чтобы он стал изобретать речи. Также нет никаких оснований полагать, что, поскольку некоторые, и даже многие, древние историки позволяли себе вольно обращаться с источниками, Лука должен делать то же самое. Напротив, мы знаем из его Евангелия, с каким уважением он относился к своему главному источнику информации, Марку. Даже Кэдбери пришел к заключению, что в Евангелии «он перерабатывает речевой материал из своего источника в собственный текст с минимумом изменений» [90]. Поэтому, даже если речи Деяний отличаются от высказываний и притчей Иисуса, есть все причины верить тому, что Лука обращался с первыми так же уважительно, как и с последними. Кроме того, он действительно сам слышал несколько речей Павла и встречался с людьми, слышавшими другие речи, которые он приводит в Деяниях, а потому был значительно ближе к оригиналам, чем другие историки.

В–третьих, скептические критики несправедливы в своей оценке разнообразия и соответствия речей в Деяниях. Когда мы читаем первые проповеди Петра в главах 2 — 5 Деяний, то осознаем, что слушаем самую раннюю апостольскую трактовку Евангелия. X. Н. Риддербос привлек внимание к их явно «старомодному» характеру, потому что «ни христологическая терминология, ни примечательный метод цитирования Писания в этих речах… не носят следов более поздних поправок» [91].

А когда мы читаем проповеди Павла, то поражаемся его способности адаптироваться к обстановке тогда, когда он обращается к евреям в синагоге в Писидийской Антиохии (глава 13), к язычникам в окрестностях Листры (глава 14), к философам в Ареопаге в Афинах (глава 17), к пресвитерам Эфесской церкви в Милете (Милите, глава 20). Каждое обращение отличается от другого и каждое соответствует обстановке и обстоятельствам. Неужели мы можем думать, что Лука обладал таким богатым теологическим миропониманием, историческим чутьем и литературным даром, что смог все это выдумать? Разве не будет более разумным предположить, что он действительно пересказывал речи и высказывания Павла, хотя в процессе написания его собственные стиль и лексика проявлялись естественным образом? Как писал Ф. Ф. Брюс: «В итоге каждая речь соответствует оратору, аудитории и сопутствующим обстоятельствам: а это… дает твердое основание утверждать, что эти речи являются не выдумкой историка, а сжатым пересказом действительно произнесенных речей и, следовательно, бесценным и независимым источником истории и теологии ранней церкви» [92].