Читать онлайн «Письма к Андрею». Страница 3

Художник, настоящий художник, находится в процессе непрерывных переживаний, поскольку живёт вне результата. По этой причине его образ жизни, а вместе с ним и он сам, так непонятны и неудобны обществу, в котором главной целью является результат.

Однако само присутствие художников в обществе и сам высочайший уровень их переживаний, главным образом выраженный их искусством, вносит в общество сомнение в том, что результат – это единственная ценность, к которой нужно стремиться, не отвлекаясь на переживания как на что-то мешающее и лишнее. И хоть мы видим стремительное низведение фигуры и значения художника в современном обществе до периферийных областей, жизни, означенного обществом, всё же художники неутомимо прорываются к своим современникам, создают возможность встречи с искусством и предоставляют её людям.

Если же такая встреча случается, люди, не утратившие способности и возможности переживать, как раз и переживают то, что не будет отражено ни в биографии, ни в автобиографии. Они переживут то непостижимое, иррациональное, но сильное, чему нет места на пути в поиске результата… То, чему придуманы такие названия, как любовь, надежда, дружба, печаль, счастье в конце концов… То, что наполнит жизнь как процесс единственным и неповторимым смыслом – то есть самой жизнью во всей её непостижимости… Или можно ещё сказать – Богом. Богом в себе самом. Ибо подлинное искусство всегда не про художника, всегда не про автора, но постоянно про человека, всегда про жизнь.

Настоящий художник даже не сможет написать или снять что-то автобиографическое. Он, используя свою собственную биографию, всегда создаст произведение искусства. То есть произведение про всех, то есть про каждого, то есть про человека.

Всё выше мною сказанное можно сформулировать короче: чем больше в жизни человека было подлинных переживаний, тем богаче и ярче его жизнь. Встреча человека с искусством, умение и способность сопереживать, чувствовать искусство, обогащает жизнь, насыщает её, делает её настоящей, нефиктивной. Но, несмотря на то что ценность таких переживаний и таинственна, всё же она открывается тем, кто способен воспринимать и ценить искусство как важнейшую и жизненно необходимую составляющую своего бытия.

Художник же, создающий искусство, живёт в постоянном, непрерывном переживании. Переживание и есть суть его биографии…

Подлинный художник, настоящий художник, всегда гениален. В этом смысле я отождествляю подлинность и гениальность.

Подлинность не имеет изъянов, подлинность цельна, однородна и совершенна, как кристалл. Таков и гений. Я имею в виду гений, направленный на создание искусства. (Гении есть и среди учёных, врачей, философов. Гениями умудрялись называть политиков и военных. Даже злодеев.)

Гений всегда предан искусству, сознавая, что он на искусство обречён, как призванный к служению воин. Любое отступление гения от искусства понимается всеми, а главное, им самим как предательство, как дезертирство. А служение искусству – это всегда сражение и борьба. Это беспрерывный бой со всем, что мешает искусству. То есть это борьба со всем, что есть в подлинном художнике человеческого. Это борьба невыносимо трудна, потому что художник всегда и прежде всего – человек. А человеческое постоянно мешает искусству в художнике.

Но именно человеческое и не отрывает гения от людей, жизни, общества, сообщая художнику потребность в высказывании в виде произведения того или иного искусства. Человеческое в гении позволяет ему создавать произведения, которые могут быть восприняты другим человеком, произведения, которые могут быть поняты людьми. И не просто людьми, но современными художнику.

Утративший потребность быть понятным людям, лишившийся необходимости высказывания гений уходит в те сферы существования духа и разума, в которых ему никто не нужен. Потеряв же необходимость в других людях, гений и сам теряет человеческие признаки. Он, в сущности, перестаёт быть человеком. То, что тогда происходит в его сознании и душе, остаётся не известным никому. Теряя интерес к человеку, теряя веру в человека, художник теряет человека в себе и перестаёт быть художником, уходя в высшие, как ему кажется, сферы и пространства.

Но пока гений – художник, он прежде всего – человек.

Он слишком человек!

В смысле не сверхчеловек, а в смысле слишком земной. Он из плоти и крови. Он живое и конкретное существо, деятельность и переживания которого всё время как бы противоречат этой конкретике. Художник неуёмен в своих переживаниях, хотя и является человеком, для которого переживания иррациональны, неудобны и мешают нормальной социальной человеческой жизни. Поэтому художник чаще всего слышит: успокойся, остановись, отдохни. Да он бы, как человек, и остановился бы, с радостью! Он отдохнул бы. Вот только он не умеет этого делать. Он не знает, как можно отдохнуть. Не знает, как можно прервать переживания в себе.

Художник не знает, кем он будет без переживаний. Ещё он боится, что ему может понравиться жить без переживаний и стать просто ремесленником, который сумеет комфортно прожить, продолжая изображать из себя художника, то есть продолжая сочинять книги или фильмы, пользуясь наработанными навыками и опираясь на привычку что-то сочинять и писать.

Подлинный художник слишком много видит примеров такого ремесленнического существования. Художники видят, что ремесленники благополучны, успешны и безмятежны. Но такие примеры видятся художнику как самые страшные и неприемлемые. В них настоящий художник видит непростительное предательство самих основ искусства как служения. Для подлинного художника ремесленничество страшнее смерти и позорнее предательства.

Так что даже самая искренняя и доброжелательная попытка успокоить художника, помочь ему в успокоении бессмысленна и даже пагубна. Художнику, гению, вообще невозможно помочь. Точнее, невозможно помочь художнику в человеке. А вот человеку помочь можно.

Художника можно любить. Любовь ему необходима – он же человек! Успокоить нельзя – он же художник!

Именно человечность (человекообразность), плотскость и все человеческие признаки гениев не давали и не дают современникам возможности признать подлинного современного им художника гением. Он для них слишком человек, чтобы быть осознан как гений. Этому мешает то, что у него есть рост, вес, имя, адрес, паспорт, тембр голоса, он ест, пьёт, имеет желания, он кому-то друг, муж, коллега, сосед… Он человек, как все! С какой стати он – гений? Да, он талантлив, может быть, весьма талантлив, может быть, очень-очень талантлив… Но гений? Нет! Гении – это Шекспир, Моцарт, Пушкин, Достоевский… А тот, кто живёт рядом, тот, который родился на несколько лет раньше или уж тем более позже меня, не может быть гением. Да, он, может быть, сделал и делает что-то замечательное… Но гениальное?.. Да с чего бы это!

Конкретность человека в подлинном художнике не позволяет современнику признать за ним гениальность.

А художник во всём, кроме своего искусства, – человек. Наивно ожидать и требовать от художника даже непременного ума! Как человек, художник не умнее своих зрителей и слушателей. И не обязан быть, он же человек. Ум – это человеческое качество. Талант, гениальность, жажда создавать искусство – это качества божественные, таинственные и не обязательно связанные с умом.

Но, когда мы читаем книгу или смотрим фильм, мы всегда предполагаем, что автор обладает, точнее, должен обладать, умом большим, чем у нас, зрителей, читателей, слушателей. Иначе с какой стати нам тратить своё время на его книгу, фильм, на его музыку. (Это если мы имеем дело не с развлекательным кино или книгой. В случае развлечения нас фигура автора вообще мало интересует.)

Когда мы прикасаемся к произведениям классиков, мы не подвергаем их ум сомнениям. Предыдущие поколения доказали их авторитет и значительность. В случае же с современниками мы часто опасаемся и не доверяем живущим с нами в одном времени художникам. Нам трудно признать, что далеко не совершенный, проживающий с нами в одной стране и времени, а стало быть, чуть ли не за стенкой, человек может быть художником уровня классика и способен создать безупречное произведение искусства, которое надо просто открыто и без недоверия воспринять.

Нам это трудно. Как художнику мешает в служении искусству его человеческая и приземлённая природа, так и нам она мешает признать его, художника, значение и масштаб.

Если мы знаем, что художник носит дешёвый пиджак, который ему явно не идёт, или, наоборот, дорогие часы, которые ему не должны быть по карману… Если мы из прессы знаем, кто его жена и как она выглядит, а выглядит она, по нашему мнению, пошло и безвкусно, или, наоборот, она слишком хороша и сексуальна… Если мы узнаём, что художник страстный футбольный болельщик или, наоборот, равнодушен к спорту и его фигура говорит об этом… Если, в конце концов, до нас доходят слухи о том, что на прошлой неделе художник совершил какую-то нелепость, сказал глупость или был замечен в неподобающей, на наш взгляд, компании, мы тут же себя успокаиваем. Успокаиваем в том смысле, что не читали его книг, и не будем, не смотрели его кино, и не станем. Или что-то смотрели, что-то читали, но не закончили, не досмотрели, потому что было трудно. Так и не будем дочитывать и досматривать. Не надо нам этого. Что этот человек может нам сказать?