Читать онлайн «Избиение младенцев». Страница 58

На ярко освещённой рассветным солнцем улице перед школой стояли кадеты старших классов, и горячий пар их дыхания медленно поднимался в морозное синее небо.

– Прощайте, кадеты! – сказал полковник, и слёзы снова навернулись ему на глаза. – Не посрамите воинской чести в боях за Отечество!

Он скрепился и голос его возрос.

– Благословляю на смерть, мальчики мои! Славные рыцари державы, идите и умрите за Родину! Нам нет места на этой земле, нас вышвырнули из истории! На протяжении веков мы созидали нашу страну, – наши предки, наши древние роды умножали величие и богатства империи!..

Голос полковника сорвался. Он перешёл на надсадный, хриплый, отчаянный крик. Словно подбитая на одно крыло птица, этот крик бился над головами мальчишек, то вспархивая судорожно, то падая неостановимо камнем.

– Кадеты! Наступил чёрный день, когда мы костью в горле стали у нашего народа! Народ предал нас! Отравленный ядом враждебных дьявольских сил, он обезумел, он жаждет нашей крови!.. Так пусть напьётся ею сполна, как напивается в смерть мужик в кабаке! Но протрезвев, в тяжком похмелье встанет он однажды посреди разрухи и дымящихся головёшек родного пепелища и безумными глазами поведёт окрест: нету страны, нету Отечества, нету её верных сынов, потопленных в крови братоубийственной бойни! Благословляю вас на смерть, мальчики мои! Идите и умрите за Родину!

Полковник сорвал с головы шапку, взмахнул ею и застыл…

Кадеты стояли, окаменев…

Через небольшое время их отряд влился в общий войсковой поток.

Эта остывающая лава на несколько вёрст растеклась по тираспольскому шляху, она продолжала течь, уже потеряв свой яростный огонь, свой нестерпимый жар, и её медленное, но неостановимое движение замедлялось всё более и более, потому что силы десяти тысяч человек, сонно бредущих в затылок друг другу, истощались, и люди уже не хотели и не могли идти дальше, с вожделением думая только о том, чтобы рухнуть в снег на обочине дороги и уснуть, уснуть, уснуть навсегда… Эти тени, эти полумертвецы из последних сил несли свои измученные тела, едва надеясь на спасение, и лишь ввиду той смутной надежды механически переставляли распухшие ноги… этот пепел погибающей отчизны ещё кружился над её заснеженными нивами, но уже стремился к земле, не желая более поддаваться враждебным вихрям истории…

Подводы и повозки, люди… впереди – броневой автомобиль, за ним – гусарский эскадрон на измученных конях, за гусарами – сапёрная рота, пулемётная команда и батальон немецких колонистов, кое-как вооружённых, а уж дальше – плохо организованный военный сброд под нетвёрдой командой самостийных командиров и – самое страшное – беженский обоз с плачущими детьми и никому не нужным домашним скарбом. Что думали увезти с собою эти люди? Как египетские фараоны хотели они взять в потусторонний мир свои насиженные клопами шкафы и резные столики с гнутыми ножками, бонбоньерки, граммофоны, пудовые альбомы с фотографическими карточками, изображающими патриархов семей, и клетки с полузадушенными морозом канарейками… Канарейки ехали и бонбоньерки тоже ехали, а измождённая пехота да истощавшие кадеты шли…

Время от времени впереди и по сторонам появлялись красные разъезды, но они не нападали, а лишь гарцевали в отдалении, опасаясь, видимо, броневика. Никита видел красных и наполнялся злобой, более всего досадуя на то, что они, как волки, обкладывают обоз и готовятся напасть, но выжидают… ему же хотелось схватки, крови, рубки, хотелось нести боль и смерть, хотелось рвать и жечь ненавистного врага, отобравшего всё – жизнь, молодость, Лялю, человеческое достоинство, ввергнувшего его, милого домашнего мальчика, любившего Пушкина и Некрасова, в пучину ненависти и страха. Когда конные разъезды красных исчезали, Никита засыпал. Он спал на ходу, мерно переставляя ноги, во сне слышал команды, храп лошадей, звяканье случайно соприкоснувшихся штыков и хмуро просыпался, при замедлении шага упираясь в фигуру идущего впереди товарища. Так сквозь мутную пелену сна протащились день, вечер, а потом наступила ночь. В бессознательной полудрёме кадеты шли и шли, и Никита уже не открывал глаза, потому что под сомкнутыми веками его была тьма и снаружи тоже была тьма, и какие-то звуки проносились мимо, не задевая сознания, но вот из ночной ветреной пустоты выполз вдруг тягучий, словно размытый морщинистою пенкою лунного света колокольный набат, и кадеты очнулись. Набат гудел, по колонне понеслись команды и невнятные слухи: передовые отряды приблизились к какому-то безымянному посёлку и его рабочие не хотят пропускать обоз, подготавливаясь к бою. Огромный людской хвост постепенно стал и замер. Кадеты тут же снова повалились в снег и мгновенно заснули.

Генерал Васильев, сберегая жизни людей, принял решение уклониться от боя и, несмотря на необходимость передышки, повернул в поля, чтобы обойти враждебный посёлок. Его приказом предписывалось идти на соединение с генералом Бредовым, отступавшим к польской границе. Бредов вёл двадцать тысяч бойцов и, догнав его арьергарды, можно было надеяться на спасение или хотя бы на участие в достойном бою вместе с регулярными войсками, и тогда уж задорого отдать свои жизни.

Обоз резко свернул с дороги и двинулся по снежной целине. Когда утреннее небо стало давать немного света, кадеты на первой же остановке принялись раскапывать снег в поисках замёрзших початков кукурузы. Никита уже не мог вспомнить, какой день пути за плечами и когда кадеты в последний раз ели. Царапая руки о ледяную ость злаков, о колючие стебли и обломки оставшихся в поле окаменевших растений, он искал кукурузные зёрна, и с углов его рта в покрытую серебристой коркой бугристую землю непроизвольно капала горькая слюна… Он думал, что уже ничто не заставит его волноваться или переживать, но с удивлением услышал вдруг своё часто забившееся сердце, когда застывшими пальцами прикоснулся к задубевшему кукурузному початку. Каменные зёрна вперемешку с песчаными крупицами скрипели на его зубах, и в желудок опускалось тяжёлое, но приятное тепло…

Днём обоз снова вывернул на тираспольскую дорогу, двигаться стало легче, но все, кто шёл пешим маршем, окончательно выбились из сил. То там, то сям люди в колонне падали в обморок, в кадетском строю упал Володя Критский и уронил свою винтовку прямо на Никиту. Его тёзка, орловский кадет Григоросулло, подхватил товарища, а с другой стороны подставил своё плечо Никита и так они пошли дальше, уже ни на что не уповая, ни на что не надеясь, без чувств, без мыслей…

На всех окрестных холмах снова гарцевали красные, кольцо их сужалось, и броневик, идущий впереди колонны, уже не раз огрызался короткими очередями в их сторону. Пули с утробным визгом пролетали над головами кадетов, и казалось, что на позиции врага несутся рои обезумевших пчёл, проснувшихся среди лютой зимы для яростной мести тому, кто нарушил их спячку, разворошил их уютное гнездо, и кто непременно поплатится за свою дерзость…

Утром второго февраля обоз подошёл к немецкой колонии Кандель. Добровольцев с кадетами вызвали вперёд. Мальчишки вышли на бугор, с которого хорошо видны были прозрачные окрестности. Никита глянул вниз, в ложбину. Там, слегка прикрытые лёгким флёром печного дыма, струящегося из труб на черепичных крышах, стояли аккуратные немецкие домики. Слева переливался и играл разноцветными бликами искусно огранённый солнцем бриллиант замёрзшего озера, круто поднимавшего дальний берег вверх, к малиновым стволам сосен, справа видна была стена аккуратного, присыпанного снежком кладбища, а впереди, в преддверии ложбины копошились какие-то чёрные фигурки, бегали, суетились и вдруг оттуда, снизу, яростно загрохотал пулемёт!

– Вперёд, кадеты! – крикнул полковник Рогойский, и кадеты, сорвавшись с пригорка, ринулись озверевшей толпой вниз, прямо на пулемёт, прямо на красную заставу!

Куда девались усталость и боль в распухших ногах, – на крыльях ярости слетели они вниз, счастливо избежав встреч с раскалённым металлом, и в бешенстве смели большевистский пулемётный расчёт! Дорога была свободна; обоз начал спускаться с холма и заполнять улицы, закрашивая белую, припорошенную снегом колонию, чёрным цветом, так, как если бы некто всемогущий для какой-то чёртовой надобности заливал адскими чернилами райские молочные реки…

Кадеты быстро заняли большую хату, в которой не было хозяев, и отрядили самых дерзких своих товарищей на поиски съестного. Товарищи не заставили себя долго ждать и через небольшое время принесли добытой у немцев-колонистов кукурузной муки, немного хлеба, картошки и даже щепотку соли. Боря Кущинский и Миша Журьяри взяли на себя обязанности кашеваров, поставили кипятить воду и приготовились варить мамалыгу. Остальные расслабились в тепле и неге обжитого привала. Почти все сразу задремали, но отдыха кадетам судьба дала не более получаса: посреди тишины и умиротворённого сопения вбежал, шумно стуча сапогами, посланец генерала Васильева и заполошным криком разбудил всех. Эстафету офицера подхватил полковник Рогойский: