Читать онлайн «Хроника стрижки овец». Страница 52

Третий ход. Мы считали, что коммунизм и фашизм – равное зло, но так ли это? Присмотрелись к тем, кого огульно клеймили «фашистами»: к Франко, Салазару, Пиночету – и нашли много привлекательного. Во всяком случае, если бы коммунисты захватили весь мир, то они бы построили всемирный ГУЛАГ, а Франко с Пиночетом обошлись ограниченным количеством расстрелов и заключений. Фразу Франко «Я обороняю цивилизацию от варварства» повторили десятки либералов, не подозревая, разумеется, что вторят генералу Франко. В конце концов стало очевидным, что цивилизация и ее блага – там, где нет коммунистических режимов, ergo, коммунизм – есть варварство. Ergo, борец с коммунизмом – защитник цивилизации.

Когда же стараниями некоторых историков было показано, что фашизм есть своего рода самозащита старого мира перед лицом нового варварства, то уравнение обрело решение. Прежде мир ломал голову: откуда взялся фашизм в приличном европейском обществе? А теперь понятно. Отныне негласно (финальная сентенция не за горами) признано, что фашизм возник как ответ на варварскую коммунистическую угрозу. Когда теперешний президент Медведев сказал, что пересматривать историю в отношении войны мы не позволим, фраза прозвучала с явным опозданием. Историю давно пересмотрели.

В книжных магазинах современной России полки ломятся от литературы, посвященной нацизму и героическим судьбам солдат рейха. Что толку, что «Майн кампф» запрещена, если цитаты из книги фюрера приводят повсеместно. Ветераны Второй мировой разводят руками: как же так, мы-де с фашизмом воевали! А молодежь им говорит: а вы сами тоже фашистами были! Мы были за интернационал, горячатся ветераны, а фашисты – националисты! Вы коминтерновцев пересажали, говорит им молодежь, какие же вы интернационалисты?! Вот и поспорь с прогрессивной общественностью.

Национализм русской культуре отнюдь не чужд. Арийские теории звучали из уст (даже неловко сказать) мученика Флоренского; Достоевский, вперемешку с рассуждениями о «всечеловеке», писал такое, что вполне украсило бы любую мюнхенскую дискуссию; а Василий Розанов чередовал зоологический антисемитизм с покаянным юдофильством. Наши духовные учителя, они бесспорно гуманисты, для их национализма всегда находится высшее оправдание: когда Достоевский пишет: «Константинополь должен быть наш», он печется об универсальной православной концепции, а имперская националистическая идея выполняет служебную функцию. Авангард десятого года – это всплеск националистической идеи; антииконы Малевича и хлебниковское «Перун толкнул разгневанно Христа» в своем пафосе родственны европейскому фашизму.

«Договор Молотова и Риббентропа мог знаменовать спасение мира» – это я слышал не раз: и в связи с критикой концепции так называемого атлантизма, и как выражение тоски по так и не реализованной евразийской идее. А какую еще идею вы подставите на место ушедшей в небытие идеи коммунистической? Демократию? Но демократия – это не идея, это лишь способ управления массами. А идея-то какая у общества? Национальную карту держали в игре постоянно, только объявить эту карту козырной не удавалось – мешали интернациональные идеалы, то, что в советские времена именовали «абстрактным гуманизмом». От абстрактного гуманизма отказались давно, еще при «отце народов», и национальная карта в одночасье стала козырной. Мы просто не хотели себе в этом признаться, а это уже давно так – ничего презреннее, чем идеалы интернационализма, для нас не существует. Захотели взглянуть на Гражданскую войну без шор, обличили «красный террор», и «белое движение» теперь рисуется исключительно романтическим, а то, что оно было направлено против инородцев, против интернациональной идеи как таковой – кажется позитивным. Заклеймили Щорса и Чапаева как бандитов, но полюбили Бандеру и Петлюру, националистов и евразийцев. Героем стал садист – барон фон Унгерн-Штернберг, из палача вылепили образ философа, мистика, борца с варварами. Атаман Семенов из кровавого подонка стал защитником цивилизации. Вроде бы пустяки: раньше был перегиб влево, теперь – вправо. Но фрагмент к фрагменту – составляется общая картина. И эта картина написана в коричневых тонах.

На нашей памяти именно с этнической точки зрения переписал историю Лев Гумилев, и либеральные интеллектуалы умилялись этой, практически розенберговской, концепции. Этносы-пассионарии и этносы-химеры – вам эта конструкция ничего не напоминает? Здесь кстати отметить и то, что высланные Лениным из Советской России философы посвятили жизнь критике большевизма, но ни один не выступил против того, что творилось в 30-е годы в Европе. Лишь Николай Бердяев в годы Второй мировой сдал паспорт Лиги Наций, просил паспорт советский и заявил, что Красная армия держит меч Михаила Архангела. Прошли годы, обновленное русское общество вспомнило опальных мудрецов, их архивы перевезли на Родину – вот они, духовные ориентиры! И премьер Путин из всех русских философов выбрал одно имя: русского фашиста Ильина.

Общее у идеологий нацизма и большевизма было – а именно социализм как необходимый компонент развития общества. Вот от социализма Россия и Германия избавились в первую очередь. Баварская коммунистическая республика и спартаковское движение в Пруссии просуществовали меньше года, но и русские Советы – немногим дольше. От советской власти отказались стремительно. В русском сценарии для смены социалистической концепции на имперскую потребовались две фигуры: Ленин воплощал антиимперскую идею, Сталин – империализм. В сценариях европейских Муссолини и Гитлеру пришлось последовательно сыграть обе роли. Муссолини начинал как социалист, а закончил как фанатик имперской идеи; Гитлер начинал как защитник рабочих, а закончил фюрером нации. Знаменательно, что отказ от социализма (в случае Гитлера – устранение Штрассера, в случае Сталина – расправа с троцкистко-зиновьевским блоком) одновременно сопровождался собиранием утраченных земель. То, что было отобрано Версальским договором, то, что разбазарил Ленин, следовало вернуть по зернышку. И Прибалтика, и Финляндия, и Бессарабия, и Польша – это, в представлении империи, исконная территория России, все равно что рейнские земли для Германии. «Есть европейская держава!» – воскликнула Екатерина. Собственно, Сталин лишь возродил державу в тех границах, что завоевали Екатерина и Петр. Сегодня Сталину вменяют желание покорить весь мир, на деле он возвратил присущую России роль «жандарма Европы». К тому времени как Муссолини определил Сталина как «славянского фашиста», интернациональная советская идея, планы мировой революции, объединение трудящихся всех стран – все это в России уже было забыто.

С доктриной социализма история сыграла злую шутку. В черновиках так и не отправленного письма к Вере Засулич Маркс пытался примирить исконный опыт русской истории с идей интернациональной революции, и у него не получилось. В представлении Маркса не было силы, более противной интернациональному союзу трудящихся, нежели Россия – крепостная империя; свои надежды он связывал со странами Запада. А вышло так, что знаменем социализма стала Россия, и сталинский антимарксистский лозунг «Не исключена возможность, что именно Россия станет первой страной, пролагающей путь к социализму» объявили развитием марксизма. Дальше – больше: «социализм в одной отдельно взятой стране» – что осталось от Маркса с его идеей глобальной мировой революции, бесклассового общества? Что осталось от идеи интернационализма в стране, объявившей борьбу с «безродным космополитизмом»? Да ровным счетом ничего. Возникла парадоксальная ситуация: восточные сатрапии (Камбоджа, Северная Корея, Россия, Китай) играли роль социалистических государств, а западные демократии отстаивали капиталистические (в терминологии коммунизма – деспотические) принципы. Этот вывернутый наизнанку мир ни в какой степени не соответствовал марксистской теории – однако коммунизм критиковали исходя из практики, а не из теории. Лишь по прошествии ста лет искомая картина восстановлена – вернулись к ситуации, описанной Марксом: Россия сделалась опять капиталистической державой без профсоюзов, крепостным государством с ярко выраженным классовым делением, от коммунистической риторики с презрением отказались, а страны западных демократий развиваются в направлении социализма. Социализма (о котором так пылко говорили большевики) в России не было никогда, однако картинку намалевали, и вот фальшивку счистили с полотна российской истории. И обрели под верхними слоями то, что там всегда находилось: националистическую идею.

Национальная идея овладевает растерянной нацией, обыватель становятся фашистом – это известный факт. Интересно, зачем определенной стране помогают стать фашистской? Веймарская республика была не просто слабой, она была искусственно ослабленной, а Версальский договор был не просто провокационным – он содержал план развития событий. Дикие репарации привели Германию в состояние дурдома (см: Вальтер Ратенау «Германию поместили в сумасшедший дом, и она сошла с ума»), однако более существенно то, что финансовый кризис ударил не по всем, лишь сделал бедных – нищими, собрал их в отряды. В 30-е годы повсеместно (в России одним способом, в Америке – иным, в Германии – третьим) была проведена та самая коллективизация, которая всегда предшествует большой войне. Богатые стали неизмеримо богаче, бедные – неизмеримо беднее, а вот идеи интернациональной солидарности трудящихся уже на повестке дня не было. Рост Гитлера видели, и Гитлера снабжали деньгами; сегодня любят поминать визиты Гудериана в Советскую Россию, но колоссальные деньги, влитые западными промышленниками, совместные концессии и концерны были куда важнее. Фашизм пестовали усердно – а когда продукт созрел, изумились содеянному, однако это не помешало продукт использовать. И в долгосрочной перспективе это стало основанием для дробления и экспансии Германии, борьбе с возрастающей мощью которой был посвящен весь ХХ век.