Читать онлайн «Нигерийский синдром». Страница 51

В те времена тоже существовало такое явление, как «жополижество», и еще какое! Кто наиболее умело показывал свое рвение на партийном фронте, у тех карьера буквально взлетала на партийный Олимп. Сначала его назначили мэром небольшой деревушки, потом целого районного центра, затем маленького городка. А апофеозом карьеры стала должность мэра одного крупнейшего российского города и мощного промышленного центра. По его кучерявой дороге жизни, правда, не в ногу, хромая, плелась, как хвост за бобром, и тетя Луиза.

С приходом в жизнь дяди Михаила солидной пафосной должности, известности и состоятельности пришла и пора любви. Не знаю, привозили ли радостных и счастливых избранниц любвеобильного и сексуально озабоченного мэра с доставкой прямо в мэрию, как любовниц тридцать пятого президента Америки Джона Кеннеди в Белый Дом, но не успевала тетя Луиза избавиться от своих ветвистых «рогов», как они вырастали вновь. Короче говоря, коммунист пошел вразнос. Высокая партийная должность бывшему колхознику культуры, увы, не прибавила, поэтому простоватые деревенские манеры так и остались при нем.

Зато дядя Миша умел классно играть на баяне (этим искусством он владел еще со времен организации им, молодым и активным комсомольцем, сельской художественной самодеятельности) да устраивать всех своих и жениных родственников на прекрасные рабочие, вернее, руководящие места, умело делая из них директоров серьезных предприятий. Не забывал он также обеспечить всех нахлебников элитной недвижимостью и другими мэрскими благами. Весь «караван» ленивых родственничков тащился по благополучной, гладкой и проторенной дядей Мишей дорожке туда, куда направляла его компартия Союза, и ни один из них не имел желания самостоятельно, без поддержки более чем влиятельного родственника, побарахтаться в этом неуютном океане жизни.

Несмотря на постоянные сексуальные происки мужа в отношении других баб, тете Луизе тоже не хотелось покидать уютную, хоть и дырявую «яхту» любви, и она сделала жалкую попытку «натянуть пупок на лоб», то есть вернуть увядающую красоту с помощью хирургического ножа и скальпеля, чтобы побороться с многочисленными молодыми и бесстыжими претендентками на мэрское супружеское ложе. Победить в боях местного значения юных шалав, которых так обожал партийный бонза, рано постаревшей домохозяйке не удавалось, и несчастная супруга мэра решилась на пластику.

Попытка закончилась плачевно: косорукие хирурги сделали все, чтобы тетя выпала из жизни обожаемого мужа на месяц, а из жизни светской почти на год. Четыре недели, как первые месяцы беременности, прошли в нервном токсикозе, слезах, соплях и проклятьях, адресованных и мужу-самцу, и коновалам широкого профиля в белых халатах, которым, между прочим, были заплачены сумасшедшие по тем временам деньги.

Когда она приехала после пластики к нам, мы думали, что она стала жертвой людоеда, который пытался откусить ей башку. На голове громоздилось огромное и весьма своеобразное сооружение из бинтов, откуда, как из шлема космонавта, выглядывало ужасное, все желтое, в синяках, испуганное личико жертвы пластических маньяков. Всю эту замысловатую конструкцию венчала норковая ушанка. Как потом рассказывала бедная страдалица, когда она вошла в трамвай, то половину пассажиров от невообразимого ужаса просто вынесло из транспорта!

Целый месяц жертва семейных обстоятельств жила у нас, потихоньку приходя в себя, в то время как любимый муж развлекал своих юных подружек по постели не только игрой на баяне, но и сексуальными забавами. В конце концов, в более или менее приличном виде она уехала домой… Развода, слава богу, не случилось, и наша семья за свою благотворительную деятельность, а надо сказать, что «несчастная» тетенька жила у нас совершенно бесплатно, как на каком-нибудь элитном партийном курорте, получила приглашение погостить у мэрской семьи.

Совершенно укаченные и утомленные длительной поездкой, выйдя из междугородного автобуса, мы поплелись на стоянку машин и сразу же увидели тетю Луизу на персональной черной «Волге», – вечном автомобиле партийной элиты. Она нас не заметила, поэтому, с яростью выплескивая свое раздражение на водителя, шипела:

– Где шляются эти две курицы?! Жди их тут, проклятых, будто дел больше никаких нет!

Вот значит как, мы с мамой, оказывается, «две курицы», приглашенные к мэру с визитом! Какая же двуличная дрянь! Между тем, едва мы появились в поле ее зрения, как она моментально, сменив гнев на милость, «надела» на морду лица радостное, доброжелательное выражение.

Мэрская семья неплохо устроилась в элитной десятикомнатной «хате», которая против нашей двухкомнатной малогабаритки показалась нам дворцом. Ну и шикарная «упаковка» соответствовала звездному статусу. В гостиной – еще не виданная нами зарубежная техника, именуемая видео, по которой шел, как мы тогда говорили, концерт зарубежной эстрады. Имелась даже библиотека, занимающая почти целую комнату, но я сомневалась в том, что кто-то из членов мэрской семьи прочитал хотя бы один том этого интеллектуального богатства.

У многих людей нашего советского времени книги стояли в мебельных стенках просто как элемент интерьера и только потому, что достать это сокровище было трудно и наличие в доме книжного собрания являлось хорошим тоном и признаком интеллигентности хозяев и их состоятельности. То есть если в твоей захудалой комнатенке сверкали золотым тиснением тома отечественной и зарубежной классики, ты уже считался культурным человеком, даже если не взял в руки ни одной книги и не прочитал ни одной страницы. Мой отец тоже имел прекрасную библиотеку, которую начал собирать еще в пятидесятые годы прошлого столетия, но ее от корки до корки прочитали все члены нашей семейной «ячейки». Помню, во времена книжного дефицита мой папа вместе с другими любителями литературы активно занимался обменом книг, а я с оголтелым азартом бодро собирала макулатуру, чтобы за определенное количество собранных килограммов получить парочку замечательных редких книг.

А вообще, книги – это лучшее изобретение человечества! Вот я не знаю, что бы мы без них делали. Живешь, например, в нужде, никакой радости в беспросветной жизни, берешь в руки книгу и… ты уже в другом – светлом, чудесном, волшебном мире сопереживаешь героям и хочешь изменить свою жизнь. А если мир, в котором ты побывал благодаря книгам, не так прекрасен, то смотришь и на свой под другим углом и думаешь, что всё у тебя не так в принципе и плохо, как у горемычных героев произведения.

Остается лишь сожалеть, что мало сейчас хороших, достойных и интересных книг, которые были еще двадцать лет назад. Какая-то всё словесная шелуха, мусор. Такое количество людей, называющих себя литераторами, произведения которых никто не знает и знать не хочет! Мне странно слышать, когда мальчишку, которому нет еще и семнадцати, гордо называют автором. Ага, в свои неполные пятнадцать, неожиданно для себя, решил стать писателем и пошел писать «интереснейший» роман «Как я был первоклассником», ей богу, смешно! Для того, чтобы сочинять и вместе с тем вкладывать в роман свои мысли, нужно хоть немного узнать жизнь и желательно со всех ее сторон.

Мысли ведь имеют свойство с возрастом трансформироваться! И если ты в пятнадцать лет воспринимаешь жизнь по-юношески восторженно, то к тридцати годам, пообломавшись и не однажды поскользнувшись на ледяной жизненной дорожке, будешь на те же вещи смотреть с совершенно противоположной стороны. Хотелось бы, чтобы наши современные писатели, «инженеры человеческих душ», писали бы свои произведения для нас, людей, а не только для себя.

И лучше за всю жизнь написать десять хороших книг, чем сто посредственных или бездарных! Дорогие писатели, дарите радость нашим измученным душам!

Кроме умопомрачительной и еще непрочитанной библиотеки, в богатой квартире было много ценных вещей: роскошная эксклюзивная итальянская, ранее не виданная нами, уникальная мебель, саксонский фарфор и прекрасное столовое серебро, изумительные персидские ковры и потрясающие безделушки. Не хватало здесь лишь лаптей, которые когда-то красовались на ногах деятеля художественной самодеятельности, комсомольца дяди Миши, в напоминание о том, откуда взял свое начало ручеек состоятельности, превратившийся в бурную реку богатства. Но дядя Миша, видимо, не желал помнить о крестьянских колхозных корнях, посчитав свои чуни совершенно грубым предметом, никак не вписывающимся в его чудную гламурную жизнь.

Мы, разумеется, были не ровней мэрской семье, об этом тетя Луиза сказала нам еще тогда, когда находилась в вынужденных гостях. Презрительно оглядев двухкомнатную квартирку, очень симпатичную и аккуратную, но без особых изысков, она вздохнула и зачитала нам свой «приговор»:

– Господи… как бедно живете, не то, что мы! Всё у нас есть! Богато и красиво! Миша-то, сами знаете, какой человек! Ему жить так, как вам, нельзя, потому что он у всех на виду, но вы не огорчайтесь, – успокоила она нас, – наша уборщица еще хуже вас живет! – и преспокойно пошла кушать бутерброды с икоркой и тушеную телятину, приготовленную мамиными заботливыми руками.