Читать онлайн «Двухгодичник. Сказки про Красную армию». Страница 24

И хотя Лена моя лучшая подруга, я должна тебе рассказать, что девушка она плохая. Она кроме тебя встречается еще с несколькими парнями и с некоторыми даже живет по-взрослому, ну ты понимаешь. Ты с ней не переписывайся, она очень плохая девушка. А если хочешь, то переписывайся со мной. Мой адрес: ххххх хххх ххх.

Жду ответа, как соловей лета.

Извени за ашипки.

Аня».

Вот бы действительно найти это письмо. Я же любил всякие бумажки ненужные сохранять. Сентиментальный, наверное? Может, у родителей где-нибудь и сохранилось? Вот было бы классно оригинал перечитать!

Помню, что меня в письме том поразило огромное количество грамматических ошибок, буквально по нескольку чуть ли не в каждом слове. Сам я тоже не шибко грамотный (в МГу на сочинении два очка получил), но все-таки не до такой же степени, у меня обычно с запятыми проблема.

Кроме грамматики, вообще само письмо сильно удивило. Где в нем правда, где ложь? Я этого до сих пор не знаю и вряд ли уже когда узнаю. Проклятая черная неизвестность. Впрочем, надо заметить, одного результата письмо то все-таки достигло: я перестал переписываться с Леной да и Ане не ответил.

Кого мы больше всего обсуждаем? Разумеется, тех, чьи тропки с нашими хоть когда-то пересекались. Сослуживцы, знакомые, друзья, близкие, соседи, наконец. Нет, можно, конечно, на лавочке перед подъездом косточки Пугачевой с Галкиным перемыть, но это уже из другой оперы. Тут типа со «слов больного» (читай «желтой прессы»). А так ведь повод должен быть, чтобы язык за что-то зацепился. Ну, там премию не дали, или «моя-то, моя-то что удумала…», или дочь двойку принесла, или сосед перфоратором стенку на ночь глядя долбит, или просто музыку слушает на повышенных, а может, наоборот – «цветы поливает», когда вы на даче. Поводов может быть много, только вот чаще мы почему-то на негативное ведемся. Может, отрицательное больше эмоций порождает?

А с народами как? Кого из них мы любим или не любим? Наверное, тоже тех, с представителями коих мы хоть когда-то встречались. Хотя, впрочем, нет. Одно время я Индию не любил за их плохие, с мой точки зрения, фильмы и сигареты. При этом ни с одним индусом вживую на тот момент я не общался. Но это скорее исключение. Как я, например, могу любить или не любить перуанцев или жителей Самоа? Я же их, помимо телевизора, и не видел вовсе. К чему я это все? А вот к чему.

Когда я приехал служить на Украину, там все анекдоты, что у нас в Москве про милиционеров рассказывали, излагались с заменой действующих лиц на молдаван. Типа: сколько молдаван надо, чтобы лампочку закрутить; как молдаванин ботинки шнурует; почему молдаване соленых огурцов не едят, и так далее. Были, однако, и такие, аналогов которых с милицией я не слышал. Например, приходит бездетная молдавская пара для усыновления в дом малютки и выдвигает жесткое требование, чтобы их будущий отпрыск обязательно был молдаванином. Повторяют они свой ультиматум неоднократно, так что уже всех сотрудников детского учреждения изрядно достали. В очередной раз, когда им выносит нянечка следующего запеленатого грудничка, опять идет вопрос: «А он молдаванин?» Выведенная из себя нянечка со всей дури шарахает младенца головой об стенку, затем протягивает его сладкой парочке со словами: «Теперь-то он точно молдаванин». Надеюсь, меня за это никто в разжигании национальной розни не обвинит.

Почему тогда на Украине такие анекдоты про молдаван рассказывали? Ну, наверное, потому, что соседями они были, Украина и Молдавия. На работу, скорее всего, молдаване на батькивщину приезжали. Может, что-то не шибко хорошо строили, может работу у местных демпингом перебивали, может, еще что. Мало ли у соседей поводов для нелюбви?

А еще, кроме молдаван в ту пору на Украине очень не любили поляков. Границу для них с нашей стороны тогда открыли, вот и хлынула на вильную орда шляхтичей-перекупщиков, которая сметала все с прилавков, и так-то не очень богатых. Не гнушались наследники Мицкевича и к простым гражданам обращаться с целью покупки или натуробмена. Один раз и ко мне с таким предложением подъехали, сие чуть смертоубийством не закончилось. Хотя – давайте все по порядку.

Послали меня в очередной раз за какой-то надобностью в полк съездить. На авто послали, соответственно старшим машины назначили. Выезжали мы в выходной, наверное, в воскресенье. Помню потому, что за нами на личном «Москвиче» еще Петрович увязался. Там по пути пруд был, вот мы и решили там позагорать, покупаться, а потом мы в полк, а Петрович восвояси. Приехали, расположились и позагорали, покупались. Петрович снедь какую-то нехитрую достал, ну там помидорки, огурки и… бутылку самогона. Как сейчас ее помню: бутылка прозрачного стекла, без этикетки, заткнутая бумажной пробкой. Так-то обычно в нашей местности самогон в банках продавали, закатанных жестяным крышками, а тут бутылка. Может, потому и запомнил. Петрович сказал, что ему нельзя, он же за рулем, а тебе, говорит, лейтенант, можно: пока до Коростеня доедешь – все уже выветрится. Меру свою для напитка этого я жестко знал и обычно не превышал, а тут что-то разошелся – всю бутыль ноль семьдесят пять постепенно оприходовал. Может, природа посодействовала, черт его знает. Потом всю дорогу туда, да и в полку уже головой жутко маялся, чуть ли не умирал. Да ладно бы сам умирал, я чуть других жизни не лишил.

Пока мы у пруда того отдыхали, туда еще одна машина легковая подъехала с польскими номерами. Два перца тоже, видать, освежиться решили. Освежились, а потом к нашей компании двинули. Один из них, подойдя ко мне и показав пальцем на мое обручальное кольцо, предложил продать ему «обручку» мою. Я уже на тот момент был не шибко трезв, радости никакой от интернационального общения и так не испытывал, а тут меня реально переклинило.

Когда мы в полк за чем-то ездили, то обычно еще и совсекретные данные сетки ПВО и «я – свой самолет» с оказией захватывали. Их можно было только с оружием перевозить, потому и в тот раз у меня пистолет Макарова имелся с двумя обоймами патронов к нему. Когда мне поляк предложил «обручку» продать, то я через какое-то время, переварив слова его, стал за кобуру хвататься с криками: «Я вас, гадов, сейчас здесь и положу». И ведь положил бы, наверное, если б не Петрович с водителем нашим. Они меня скрутили, и меня, а не поляка мордой в песок положили, а Петрович еще коленом в спину упирался, попутно достаточно вежливо прося поляков уехать, дабы чего все-таки не вышло. Поляки восприняли совет советского офицера и достаточно быстро удалились как от нас, так и вообще с пруда того.

И чего я так тогда разошелся? Сейчас бы на такое предложение, скорее всего, лишь усмехнулся бы, а тогда мне это даже по трезвому казалось чуть ли не изменой Родине.

В армии, чем более вышестоящ начальник, тем менее его приказы выполнимы: без конкретики они, эти приказы. Типа выполнить, а как – это не царское дело, об ентом думать. Про сбор металлолома уже писал, да и многое остальное в таком же духе было. Ремонт техники – не исключение.

Техника, по природе своей, имеет обыкновение ломаться. А службу ей тоже нести надо. Следовательно, ремонтировать ее приходится. А выпущена эта техника при царе Горохе (вру, при Никите Сергеевиче), и никакого ЗИПа (запасные части и принадлежности) уже и в помине нет. Но это никого из начальства не волнует: отремонтируй как хошь и из чего хошь.

Собственно ремонт состоит из двух частей: первое – найти, где и что из строя вышло, и второе – чем подходящим это заменить можно. Первое все по-разному решали. Был у нас в соседней роте уникум один, тоже двухгодичник. Так тот снимал показания приборов с передних панель-блоков, затем брал альбом-схемы и начинал писать системы уравнений с jwl и iwl и так далее, то есть активное, реактивное сопротивление. Правой писал, левой зачеркивал. С вышестоящего штаба орали, когда станция будет введена в строй, но он все считал и считал. Потом выдавал, что в блоке В-2 сгорело сопротивление R39. Лезли в этот блок, смотрели сопротивление – действительно сгорело.

Я был не настолько продвинут. Если выходили из строя старые радиостанции, лампово-полупроводниковые, то там на передних панелях каждого блока были вольтметры с тумблерами для проверки напряжений основных цепей. С их помощью находили неисправный блок. Затем выдвигали его из стойки и нюхали, где и что сгорело. Смотришь, а сопротивление это R39, черное все, аж чуть ли не в комок сплавилось. Значит, оно и сгорело. И не надо тебе никаких jwl и iwl, и так все ясно. Потом еще знали наиболее уязвимые места. В каком-то из блоков (сейчас уже и не упомню) постоянно горело балансировочное сопротивление в диодном мостике. Туда в первую очередь и лезли. Если все это не помогало, то брали альбом-схемы, вытаскивали блоки, соединяли со стойкой через коммутационные шланги, подавали напругу и мерили показания в цепи внешним вольтметром. Старые альбом-схемы были отличным путеводителем, после каждого элемента (сопротивления/кондера/диода/и так далее) указывалось рабочее напряжение. Померил его, отличается – ищи, что сгорело.