Читать онлайн «Право на одиночество». Страница 24

Мы сидим на одуванчиковой поляне, залитой солнцем. Мама плетет мне венок и, надев его мне на голову, смеется.

Мою маму звали Лизой. И чем старше я становлюсь, тем больше делаюсь похожей на нее. Особенно с тех пор, как похудела… Я стараюсь меньше смотреться в зеркало, чтобы не видеть там свое отражение с ее лицом. Те же кудрявые темные волосы до середины спины, те же пухлые губы, тонкий нос, большие голубые глаза… Только мои – печальные, а у мамы они были веселыми.

Ее серебристый смех, не утихая, звучит у меня в ушах. Я почувствовала, как сжалось сердце. Мама, милая моя, как же я по тебе соскучилась…

Следующая картина. Я, заплаканная, сижу у нее на коленях. Мне пять лет, пару недель назад я начала ходить в детский сад. Мама берет мое лицо в ладони и, смотря в глаза, спрашивает:

– Что случилось, цветочек?

И я, с разрывающимся от обиды сердцем, рассказываю, как меня обижают в детском саду. Как мальчики называют толстой коровой и дергают за косички, а я плачу и прячусь от них в туалете…

Все эти детские проблемы некоторым взрослым кажутся нелепыми и смешными. Мои проблемы никогда не казались ерундой моей маме. И она права – может быть, они и маленькие, если взглянуть на них с высоты взрослого человека, но любому ребенку эти проблемы причиняют невыносимую боль. Они разрывают душу на части.

– Цветочек, – говорит мама, смотря мне в глаза, – почему ты не ответишь своим обидчикам тем же? Если я, скажи, толстая, то ты – очкарик, рыжий или глупый…

– Я не могу, – я мотаю головой, – им же будет больно!

Я даже тогда наглядно следовала известной заповеди и подставляла вторую щеку. Мысль о том, что я могу кого-то обидеть, причиняла мне не меньшую боль, чем насмешки сверстников.

– Тогда послушай, – мама очень серьезна, – они обижают тебя, потому что ждут твоей реакции – обиды и слез. Если ты будешь показывать им, что тебе безразличны их слова, они отстанут. Просто улыбайся, Наташа. И никогда, никогда не плачь при чужих людях! Твои слезы могут видеть родные, но чужие – никогда. Запомни это, держи голову прямо и улыбайся. Помни, у некоторых людей оружие – это колкие слова, а у тебя этим оружием будет улыбка.

Я слушаю и запоминаю. И с тех пор всегда следую совету мамы…

Постепенно меня перестали дразнить в детском саду, а затем и в школе. Я научилась улыбаться и держать голову прямо, даже когда в груди бушует пламя обиды, а в глазах закипают слезы.

– Эти слова отскакивают от тебя и ударяют в твоих обидчиков, доченька. Они не приносят вреда тебе, но ложатся камнем на души тех, кто пытается тебя обидеть. Помни об этом и пожалей их – они не ведают, что творят.

Только благодаря маме я поняла всю глубину бескорыстной жертвенности – когда я, улыбаясь, не отвечала на злые слова, мне казалось, что на мою душу в этот момент проливается чудодейственный бальзам. И когда позже я не отказывала в помощи своим обидчикам, то понимала, что поступаю правильно, и чувствовала себя… чистой.

Но все это было сложно. Сложно в пять лет научиться прятать слезы и улыбаться, когда тебе хочется убежать и забиться в угол.

– Ты должна быть сильной, девочка моя, – твердит мне мама, прижимая к себе. Я повторяла это позже миллионы раз, как заповедь…

Быть сильной, быть сильной… Что мне еще оставалось?

Теперь я вижу себя в шестнадцать лет. Я в шикарном синем платье получаю школьный аттестат. И среди моря лиц я различаю только два – лица моих родителей. Их широкие, радостные улыбки, полные гордости глаза…

Получив аттестат, я бросаюсь к ним и, подбежав, обнимаю обоих. От мамы пахнет персиками, ее кудрявые волосы щекочут мне нос, а папа, как всегда, надушился своим любимым одеколоном, который я так ненавидела тогда и по которому так скучала теперь.

– Мы так гордимся тобой, дочка, – слышу я его голос у меня над ухом. Радость искрится во мне, как хорошее шампанское. Подобных чувств я не испытывала очень давно…

Мне двадцать, мы с родителями отдыхаем на море. Отец быстро-быстро плывет вперед, к буйкам, а мы с мамой, раскинув руки, качаемся на волнах… Ласковое солнышко греет мое лицо и плечи, и кажется, что этот покой никогда не кончится.

Если бы я знала тогда, что спустя несколько месяцев у меня не будет больше родителей…

– Наташа, – услышала я тихий голос Громова, – что с вами?

Открыв глаза, я осознала, что одновременно улыбаюсь и плачу. Маленькая слезинка прочертила влажную линию на моей щеке и, спустившись к шее, затерялась в кудрявых волосах.

– Ничего, – я улыбнулась и смахнула остатки влаги с ресниц, – дурной сон.

Максим Петрович обеспокоенно смотрел на меня. Но, к моему удивлению, не стал расспрашивать.

– К нам приближаются стюардессы с тележками. Вы будете что-нибудь пить?

– Да, – я откинула столик, – и есть тоже.

Кормили в этом самолете вполне сносно. А уж по сравнению с моим обычным завтраком все было вообще почти как в ресторане.

– Может, вина? – предложил Громов.

– Нет, спасибо. Иначе я усну и не смогу выйти из самолета в Болонье. Кстати, вы мне так и не рассказали, с кем мы будем встречаться на выставке. Должна же я подготовиться!

– А-а-а, – махнул рукой Максим Петрович, – на месте расскажу, не хочу сейчас забивать голову себе и вам. Все равно от этого ничего не изменится. Вы, кстати, взяли с собой мазь от синяков?

– Ой… – я хлопнула ладонью по лбу. Н-да, это называется: а слона-то я и не приметил! Как можно было забыть такую важную вещь…

– Не волнуйтесь, – Громов ухмыльнулся. – Я взял на всякий случай. Подумал – вдруг вы забудете…

От удивления я раскрыла рот. Вот теперь я позавидовала его жене и дочкам…

– Максим Петрович, спасибо огромное. Я ваша должница.

– Посмотрим после выставки, кто чей должник, – пробормотал Громов. Что-то в тоне его голоса мне совсем не понравилось…

Еще через полтора часа мы наконец приземлились. Включив телефон, я обнаружила на нем 10 пропущенных вызовов от Антона. Да-а-а… И как мне ему перезванивать? Так все деньги улетят к чертям… Разговор вряд ли будет коротким.

– Максим Петрович, а в гостинице есть бесплатный вайфай?

Я ничуть не удивилась, когда Громов кивнул – все-таки пять звезд, не сарай какой-нибудь.

– Может, они еще и компьютеры напрокат дают… – размечталась я.

– Зачем? – с удивлением в голосе спросил мой начальник.

– Мне позвонить нужно… С телефона дорого, я хотела через скайп.

– Приедем в гостиницу, возьмете мой планшет.

Нет, мне положительно нравилось «путешествовать» с Громовым. Какой предусмотрительный мужчина! И мазь от синяков, и планшет…

– Максим Петрович… А у вас, случайно, нет с собой зеленки? – я решила проверить Громова на степень предусмотрительности.

– Есть, конечно.

Все. Я покорена!

Наша гостиница располагалась в самом центре Болоньи, около вокзала. Она была поистине шикарной. Светлый холл, лаконичный дизайн, бесплатный бассейн, платный бильярд и боулинг, ресторан и пиццерия… А уж когда я увидела номер!

Светлый ковер с мягким ворсом на полу, лампы в стиле Тиффани, огромная кровать, большой гардероб, картины на стенах, зеркало в полстены, душ и ванная с джакузи!

Я хочу здесь жить.

Только я начала распаковывать свои вещи, как в дверь постучали. Это оказался Громов.

– Держите мой планшет. А это пароль от бесплатного вайфая, – он протянул мне планшет и бумажку с каракулями. – Если вдруг не разберетесь с настройками, приходите, я покажу. Только через полчасика, сейчас я в душ.

Я кивнула, поблагодарила Максима Петровича, закрыла за ним дверь и, сев с ногами на кровать, включила планшет. Пару минут – и я вошла в скайп. Слава небесам, мой любимый блондинистый охламон был в сети. И тут же стал мне названивать.

На экране планшета появилось его усталое лицо с синяками под глазами, как будто он не спал уже несколько дней.

– Антош, – я вздрогнула, увидев его, – ты… почему ты такой помятый?

Несколько секунд он молчал, разглядывая меня. Потом усмехнулся:

– Пил.

– Сильно? – я нахмурилась.

– Достаточно.

Я вздохнула.

– Ты сердишься?

– Нет, пчелка, – тихо ответил Антон. Его «пчелка» порадовала меня – значит, не все еще потеряно.

– Обижаешься?

– На правду не обижаются.

– Антош… – как жаль, что я не могу сейчас его обнять… – прости меня. Давай забудем все это, а? Ты же знаешь, что я тебя очень люблю, со всеми твоими недостатками. Ты не был бы собой без них…

– Я все понимаю, пчелка. Тебе не нужно извиняться. Ты права во всем. Да, я эгоист, я потребитель, я ни разу в жизни не совершал бескорыстных поступков. И… прости, что я в этот раз так бессовестно тебя домогался. Признаю, я действительно просто надеялся, что ты отдашься мне по причине своей доброты и безотказности… Ну и, само собой, я всегда считал себя неотразимым, – друг усмехнулся.

– Ты такой и есть, Антош.

– Для всех, кроме тебя. Ты всегда – была и будешь – исключением. Ты не такая, как остальные, Наташ. И я, наверное, никогда не смогу постичь всей глубины твоей души.