Читать онлайн «Неведомое». Страница 4

Я лично присутствовал на заседании Академии Наук, когда Демонсель демонстрировал фонограф Эдиссона перед ученым собранием. Во время демонстрации аппарат послушно принялся рапортовать фразу, занесенную на его валик. Тогда один академик, пожилых лет, с умом, начиненным, пропитанным традициями классической культуры, пришел в благородное негодование и, бросившись на представителя Эдисона, чуть не задушил его, восклицая: "Негодяй! Мы не позволим себя морочить какому-то чревовещателю!" Это был член Института Бульо, а происходила эта сцена 11 марта 1878 года. Однако академик не успокоился: полгода спустя в подобном же заседании он счел долгом объявить, что, благодаря скрупулезному исследованию вопроса, он укрепился в своем мнении насчет чревовещательства. Словом, по его взгляду, фонограф — не более, как акустическая иллюзия.

Когда Лавуазье произвел анализ воздуха и открыл, что он главным образом состоит из двух газов — кислорода и азота, то это открытие взбаламутило немало умов, даже самых положительных и уравновешенных. Многие члены Академии Наук, в числе которых оказался известный химик Боме (изобретатель ареометра), твердо веря в исконные четыре стихии древней науки (огонь, воздух, вода и земля. — Прим. ред), энергично восстали против Лавуазье. Теперь же всякому известно, что эти стихии, так свято охраняемые, вовсе не существуют, и что правыми оказались новейшие химики, разложив на составные части воздух и воду.

[В данном случае К Фламмарион не совсем прав. Дело в том, что под "стихиями" в древних (особенно эзотерических) учениях понимались не обычные химические элементы трехмерного, физического плана бытия, а основные тонкоматериальные компоненты, составляющие невидимую основу проявленного плотноматериального мира. Согласно эзотерическим учениям, данные стихии имеют преимущественно астрально-эфирную природу. — Прим. ред.]

Что касается огня, или флогистона, который, по мнению Боме и его современников, исполнял роль deus ex machina в природе и в жизни, то он существовал только разве в воображении мудрых профессоров".

[" В древнейших философских учениях понятие "огонь" относилось не к "физическому" пламени, то есть обычному процессу горения, а к невидимой, сакральной тонкоматериальной основе бытия, — Прим. ред.]

Сам великий химик Лавуазье попал в категорию скептиков, отрицающих новые открытия, так как представил в Академию ученый доклад с целью доказать, что камни не могут падать с неба. А между тем падение аэролита, по поводу которого он представил этот официальный доклад, было прекрасно наблюдаемо во всех подробностях: видели и слышали взрыв болида, видели падение аэролита, подняли его раскаленным, представили затем на рассмотрение Академии, и Академия через посредство своего докладчика объявила, что это вещь невероятная и недопустимая.

Я вовсе не намерен бросать камни в Лавуазье или в кого бы то ни было, — я только восстаю против тирании предрассудков. Люди не верили, не хотели верить, чтобы камни могли падать с неба. Это казалось противным здравому смыслу. Например, Гассенди был одним из самых независимых и просвещенных ученых XVII столетия. В 1627 году в Провансе упал аэролит весом в 30 килограммов при совершенно ясной солнечной погоде; Гассенди видел этот камень, прикасался к нему, рассматривал — и все-таки приписал его происхождение неведомому вулканическому извержению.

Профессора-перипатетики времен Галилея с апломбом утверждали, что на Солнце не может быть пятен.

Фигуры на Брокене, фата-моргана, миражи отрицались множеством разумных людей до тех пор, пока они не были объяснены строго научно.

История прогресса науки показывает нам постоянно, что великие и плодотворные результаты иногда проистекают из самых простых и будничных наблюдений. В области научных исследований ничем нельзя пренебрегать. Какой удивительный переворот произошел в современной жизни благодаря электричеству: телеграф, телефон, электрическое освещение; быстрые, легкие моторы и так далее. Не будь электричества, народы, города, нравы были бы совсем другими. А между тем колыбель этой благодетельной феи была скромно скрыта в первых, едва брезжущих лучах зарождающейся зари. В ней можно было различить лишь мутный зародыш; честь и слава прозорливым глазам, сумевшим уловить его и обратить на него внимание всего мира.

Все, конечно, помнят знаменитый бульон из лягушек, приготовленный для г-жи Гальвани в 1791 году. Гальвани женился на хорошенькой дочери своего бывшего профессора, Лючии Галеоцци, и нежно любил ее. Она заболела чахоткой и умирала в Болонье. Врач предписал ей питательный бульон из лягушек, кушанье очень вкусное, надо заметить. Гальвани непременно пожелал приготовить его собственноручно. Сидя на своем балконе, он очистил несколько штук лягушек и развесил их нижние конечности, отделенные от туловища, на железную решетку балкона при помощи медных крючков, употреблявшихся им при опытах. Вдруг он заметил с немалым удивлением, что лапки лягушек конвульсивно содрогаются каждый раз, когда случайно прикасаются к железу балкона. Гальвани, бывший в то время профессором физики в Болонском университете, подметил это явление с редкой сметливостью и вскоре открыл все условия для его воспроизведения.

Если взять задние лапки со снятой кожей, можно заметить чресленные нервы. Обернув обнаженные нервы лапок в жесть и поставив сами лапки на медную полосу, надо привести жестяную пластину в соприкосновение с медной. В результате мускулы лапок сократятся и пластинка, в которую они упираются, опрокидывается с порядочной силой. Вот опыт, на который Гальвани напал совершенно случайно; отсюда открытие, носящее его имя — гальванизм, впоследствии породившее Вольтов столб, гальванопластику и другие применения электричества.

Наблюдения болонского физика были встречены хохотом, и только несколько серьезных ученых оказали им должное внимание. Бедный ученый сильно огорчился: "На меня нападают, — писал он в 1792 году, — две совершенно различные секты: ученые и невежды. И те и другие смеются надо мной и называют лягушачьим танцмейстером. А между тем я убежден, что открыл одну из сил природы".

Примерно в то же время Академия Наук и медицинский факультет в Париже настойчиво отрицали животный магнетизм. Убедить их (да и то еще с грехом пополам) могла только замечательная безболезненная операция, сделанная Жюлем Клокэ, удалившим раковую опухоль на груди у женщины, предварительно замагнетизированной. Такие же затруднения и сомнения встретило открытие кровообращения.

Почти всех изобретателей постигает та же участь, — изобретателя пароходов, газового освещения, железных дорог и т. п. При начале строительства железных дорог некоторые инженеры утверждали, что паровики не смогут двигаться, и что колеса их будут вращаться, не сходя с места. В палате депутатов в 1838 году Араго охлаждал рвение сторонников нового изобретения, говорил о косности материи, об упорстве металлов, о сопротивлении воздуха. "Скорость будет велика, очень велика, но не настолько, как надеются. Это не пустые слова. Толкуют о развитии транзита. В 1836 году общий доход с транзита во Франции равнялся 2803000 франков. Если бы весь транзит производился при помощи рельсов и локомотивов, то эта сумма в 2803000 франков сократилась бы до 1502000 франков. Это составило бы в год на 1751000 франков меньше прежнего дохода. Страна потеряла бы две трети общей стоимости транспорта при посредстве ломовых. Остерегайтесь воображения, — это сумасшедший, забравшийся в ваш дом! Два параллельных железных прута не дадут новой физиономии Гасконским ландам"! И вся речь была в том же тоне. Как мы видим, когда дело касается новых идей, то самые просвещенные умы могут впасть в заблуждение.

А вот отзыв Тьера: "Допускаю, — говорил он, — что железные дороги представят некоторые выгоды для перевозки пассажиров, если только движение ограничится несколькими короткими линиями, сходящимися к большим городам, как, например, Париж. Длинных протяжений вовсе не нужно". Прудон говорил: "Пошло и смешно воображать, будто железные дороги могут содействовать циркуляции идей".

В Баварии Королевская медицинская коллегия на соответствующий запрос отозвалась, что железные дороги, если они осуществлятся, принесут величайший вред народному здоровью, потому что такое быстрое движение вызовет у пассажиров сотрясение мозга и головокружение; поэтому рекомендуется огородить путь по обе стороны досками такой же вышины, как вагоны.

Когда появился проект установки подводного кабеля между Европой и Америкой в 1853 году, один из выдающихся авторитетов по физике, Бабине, член Института, писал в "Revue des deux Mondes": "Я не могу серьезно отнестись к этой затее; одной теории течений достаточно, чтобы доказать полную невозможность установить подобное сообщение, если даже не принимать в расчет токов, которые устанавливаются сами по себе в длинном электрическом проводе и которые очень чувствительны в коротком сообщении между Довером и Калэ. Единственное средство соединить Старый Свет с Новым — это установить сообщение через Берингов пролив, или же через острова Фероэ, Исландию, Гренландию и Лабрадор (!)".