Читать онлайн «О Пифагоровой жизни». Страница 22

Глава XXXIII

(229) Пифагор исключительно ясно учил согласию всех со всеми: богов с людьми – через благочестие и умелое им служение, основоположений – друг с другом, и вообще души с телом и разумной ее части с неразумными – через философию и согласное с ней умозрение, людей – друг с другом: сограждан – через разумное соблюдение законов, иноплеменников – через соблюдение естественного права, мужа с женой, детьми, братьями и домочадцами – через неиспорченный дух единения, – одним словом, дружеское согласие всех со всеми и, более того, с неразумными животными – через справедливость, природную взаимосвязь и обходительность, и к согласию смертного тела с самим собой путем примирения и умиротворения скрытых в нем противоборствующих сил – через здоровье и способствующие здоровью образ жизни и благоразумие в подражание согласию космических элементов. (230) Все это вместе называется одним и тем же словом «дружба», и, по общему признанию, первым, кто придумал это слово и ввел его в употребление, был Пифагор.187 Он так научил этой замечательной дружбе своих слушателей, что даже теперь тех, кого объединяет крепкая дружба, многие называют пифагорейцами. Теперь следует рассказать о методах воспитания и о наставлениях Пифагора также и в отношении дружбы, которые он применял к своим ученикам. Эти мужи призывали изгонять дух соперничества и вражды из истинной дружбы, а также из любой дружбы, если это возможно, а если нет – то по крайней мере из дружбы с отцом и вообще со старшими, также и из дружбы с благодетелями. Ибо состязание или спор с ними под влиянием гнева или какой-нибудь другой страсти не способствуют сохранению этой дружбы. (231) Они говорили, что в дружбе должно быть как можно меньше ран и язв. Это происходит в том случае, если обе стороны умеют уступать и смирять свой гнев, но особенно если это делает младший, находящийся в каких-либо из указанных отношений. Исправления и наставления, которые они называли «настройкой», старшие должны производить над младшими, по их мнению, с большой благожелательностью и осторожностью, и при наставлениях следует проявлять большую заботу и участие, тогда наставление будет приличным и полезным. (232) Из дружбы никогда не нужно изгонять доверия – ни в игре, ни в занятиях. Ведь нелегко сохранить дружбу, если однажды в отношения тех, кто называет себя друзьями, вкрадется ложь. Не нужно отказываться от дружбы из-за несчастья или обнаружив свою неспособность в чем-то другом, ибо отказ от друга и дружбы оправдан только из-за его большой испорченности и неисправимости.188 Никогда не следует начинать вражду с людьми не совсем дурными, но если она началась, держаться достойно и твердо, если нрав враждующего не переменится и у него не появится благоразумие. Враждовать нужно не на словах, а на деле: законно и справедливо быть врагом, если воевать, как человек с человеком. По возможности никогда не следует провоцировать раздор, и нужно более всего опасаться быть его причиной. (233) Если собираешься вступить в настоящую дружбу, то, как они говорили, следует как можно больше вопросов разрешить и распределить, и это следует рассудить правильно и не случайно и соотнести с нравом каждой стороны, чтобы ни одна встреча не была незначительной и случайной, и чтобы соблюдались уважение друг к другу, единомыслие и порядок, и чтобы случайно, порочно и ошибочно не вспыхнула бы какая-либо страсть, например гнев или желание. То же касается прочих страстей и настроений. Можно понять, что они не случайно прекращали дружбу с посторонними, но всячески сторонились и остерегались их, а прочную дружбу между собою верно сохраняли в течение многих поколений. Это ясно из того, что Аристоксен, как он пишет в своем сочинении «О пифагорейской жизни», узнал от сицилийского тирана Дионисия, когда тот, лишившись власти, преподавал грамматику в Коринфе. (234) Аристоксен189 рассказывает следующее: «Эти мужи как можно более чуждались жалоб, слез и подобных вещей.190 Итак, Дионисий, лишившись власти и прибыв в Коринф, часто рассказывал нам историю о пифагорейцах Финтии и Дамоне. Речь шла о поручительстве за смерть. Это случилось так. Дионисий говорил, что некоторые из его окружения часто упоминали пифагорейцев, бранили и высмеивали их и называли хвастунами, говоря, что с них слетела бы эта важность, притворная верность принципам и бесстрастие, заставь их кто-нибудь испытать настоящий страх. (235) Так как другие им возражали и возник спор, то против Финтия и тех, кто его защищал, был устроено следующее. Дионисий, призвав Финтия, сказал в присутствии одного из обвинителей, что стало известно, что он состоит в заговоре против него, Дионисия, и присутствующие подтвердили это, так что негодование Дионисия выглядело очень правдоподобным. Финтия поразили эти слова. Но так как сам Дионисий точно сказал, что это было тщательно проверено и он должен умереть, Финтий ответил, что если таково его решение, то он просит предоставить ему оставшуюся часть дня, чтобы уладить домашние дела, свои и Дамона. Эти мужи жили вместе и все имущество у них было общее, а Финтий, как старший, большую часть домашних дел взял на себя. Поэтому он хотел, чтобы его отпустили под поручительство Дамона. (236) Дионисий сказал, что он был удивлен этим и спросил, найдется ли такой человек, который останется поручителем смерти. Когда Финтий сказал, что найдется, то послали за Дамоном. Он явился и, услышав о том, что произошло, сказал, что он ручается за Финтия и будет ждать, пока тот не возвратится. Конечно, Дионисий, как он говорил, был искренне поражен этим; а те, кто с самого начала устроил это испытание, смеялись над Дамоном, что его бросили в беде, и острили, что его оставили взамен как лань191. Но уже на закате дня Финтий явился, чтобы умереть, и все были этим поражены и покорены. Дионисий, как он говорит, обняв и поцеловав этих мужей, просил принять его третьим в их дружеский союз, но они решительно отказались это сделать, несмотря на его настоятельные просьбы». (237) Аристоксен говорит все это как сведения, исходящие от самого Дионисия. Говорят, что пифагорейцы, даже не зная друг друга, стремились оказать дружескую помощь тем, кого они никогда не видели, если получали какое-либо свидетельство того, что это приверженцы того же самого учения. Поэтому, учитывая такие поступки, не кажется невероятным, что благородные люди, даже живущие на разных концах земли, друзья еще до того, как познакомятся и разговорятся. Говорят, что один пифагореец после долгого и безлюдного пути завернул на постоялый двор. От усталости и по другим причинам он заболел долгой и тяжелой болезнью, так что у него закончились съестные припасы. (238) Однако хозяин двора, то ли из жалости к человеку, то ли из гостеприимства, все предоставил ему, оказывая всяческую помощь и не жалея средств. Когда же болезнь усилилась, умирающий написал на доске какой-то знак и поручил, если он умрет, поместить доску возле дороги и следить, не узнает ли какой-нибудь путник этот знак. Он сказал хозяину, что этот человек возместит его расходы и поблагодарит за него. Хозяин после кончины позаботился о теле и похоронил его, хотя не надеялся ни на возмещение расходов, ни на то, что получит что-либо от того, кто узнает знак. Тем не менее, хотя он был удивлен поручением, он решил это проверить и ежедневно выставлял доску у дороги. Прошло много времени, и один пифагореец, проходя мимо, остановился, выяснил, кто выставил знак, расспросил о случившемся и выплатил хозяину двора денег значительно больше, чем тот истратил. (239) Говорят, что Клиний из Тарента, услышав, что Прор из Кирены, ревностный ученик Пифагора, мог потерять все имущество, собрал деньги, поплыл в Кирену и поправил дела Прора, невзирая на уменьшение собственного имущества и не избегая опасностей путешествия. Точно так же, как только до Тестора из Посидонии дошел слух, что Тимарид был пифагореец с Пароса, который обеднел после большого достатка, то он, как говорят, отправился на Парос, собрав много денег, и вернул Тимариду его владения. (240) Все это прекрасные и яркие свидетельства дружбы. Но большее удивление вызывает их представление об общности божественных благ, единстве ума и божественной душе, и они часто призывали не уничтожать в себе бога. Итак, все их усердие в дружбе и на словах, и на деле было нацелено на некую связь с божеством, единение с ним и на единение с умом и божественной душой. Никто не смог бы найти ничего лучше этого ни в произносимых речах, ни в совершенных поступках. Думаю, что в этом также содержатся и все блага дружбы. Поэтому, дав краткий обзор всех преимуществ пифагорейской дружбы, мы заканчиваем разговор о ней.

(241) Поскольку мы рассказали о Пифагоре и пифагорейцах, расположив материал по темам, то после этого давайте приведем также обычно упоминаемые разрозненные свидетельства, которые не вписываются в указанный порядок. Итак, рассказывают, что они призывали всех эллинов, вступавших в их братство, говорить на родном говоре192, так как быть иноплеменником у них не поощрялось. В пифагорейскую школу приходили также и чужестранцы: япиги, луканцы, выходцы из Пицена193, римляне. Метродор, брат Тирса, сын Эпихарма194, применивший к медицине большую часть учения своего отца, говорит, объясняя брату учение отца, что Эпихарм, а до него Пифагор лучшим говором считали дорийский, так же как и лучшей музыкальной гармонией – дорийскую. Ионийский и эолийский говоры относятся к гармонии системы хроматизма, в еще большей степени это касается аттического говора. Дорийский же говор относится к энгармонике, (242) так как построен на гласных. О древности дорийского говора говорит такой миф. Нерей женился на Дориде, дочери Океана, и, по преданию, у него родились пятьдесят дочерей, и среди них мать Ахиллеса. Метродор говорит, что некоторые утверждают, что от Девкалиона, сына Прометея, и Пирры, дочери Эпиметея, родился Дор, от Дора родился Эллин195, от Эллина – Эол. В вавилонских храмах мы слышали, что Эллин родился от Зевса, а от Эллина родились Дор, Ксут и Эол, и с этим согласен сам Гесиод. Более поздним поколениям нелегко понять, который из этих двух рассказов о древности правильный, или узнать что-либо достоверно. (243) Но очевидно, что и из того, и из другого рассказа следует, что старейшим говором является дорийский, после него возник эолийский, получивший имя в честь Эола, третьим возник аттический, названный в честь Аттики, дочери Краная, четвертым – ионийский, названный по имени Иона, сына Ксута и Креусы, дочери Эрехтея, и этот говор датируют тремя поколениями позже первых говоров, временем фракийцев и похищения Оритии196, как свидетельствует большинство историков. Орфей, старейший поэт, также говорил на дорийском говоре. (244) Из медицины пифагорейцы, как говорят, более всего принимали то, что касается образа жизни, и этот вопрос у них был подробно разработан, и прежде всего они старались найти определения правильного соотношения питья, еды и отдыха. Поэтому они едва ли не первыми попытались изложить и определить нормами вопросы приготовления пищи. В большей степени, чем предшественники, пифагорейцы применяли мази, но применение лекарств одобряли меньше и использовали их главным образом для лечения гнойных ран, а хирургия и прижигания у них были менее всего в употреблении. При некоторых болезнях они произносили заклинания.197 (245) Они, как говорят, избегали людей, разменивающих на мелочи свои знания и открывающих свои души, словно ворота харчевни, всякому встречному. Такие люди, если не находятся покупатели, сами наводняют города и, короче говоря, занимаются в гимнасиях и с юношами за деньги, беря плату за то, что не оценивается в деньгах. Пифагор же скрывал за иносказаниями многое из того, что говорил, чтобы те, кто воспитан в нравственной чистоте, поняли его ясно, а остальные, как Тантал у Гомера198, лишь скорбели бы, слушая его наставления и ничего не вкусив. Я думаю, пифагорейцы говорили и о том, что не следует брать плату за обучение с тех, кто приходит к ним. Тех, кто берет плату, они считали хуже скульпторов и возничих, так как скульпторы, когда кто-нибудь закажет им герму, ищут дерево, пригодное для создания образа, а обучающие за плату тут же сообщают добродетельный образ жизни любому характеру. (246) Пифагорейцы говорят, что философии следует уделять больше внимания, чем родителям и земледелию, так как родителям и земледельцам мы обязаны жизнью, а философам и нашим воспитателям – хорошей и разумной жизнью, ибо они нашли правильный способ ведения дел. Пифагор считал, что не нужно ничего ни говорить, ни записывать, чтобы мысли были понятны любому обычному человеку, но первое, чему он, как говорят, учил своих слушателей, так это умению, избавившись от всякого рода невоздержанности, хранить в тайне все то, что они слышали. По крайней мере тот, кто первым разгласил природу симметрии и асимметрии среди непосвященных, вызвал, как говорят, такую ненависть, что его не только изгнали из общины и отлучили от пифагорейского образа жизни, но и соорудили ему надгробие, как будто действительно ушел из жизни тот, кто некогда был их товарищем. (247) Другие говорят, что даже божество было в гневе на тех, кто разглашал учение Пифагора. Так погиб в море, как нечестивец, тот, кто разгласил построение двадцатиугольника, то есть двенадцатигранника, одной из пяти объемных фигур, которая вписывается в шар.199 Но некоторые говорили, что это претерпел тот, кто разгласил учение об иррациональности и бесконечно больших величинах. Все обучение у Пифагора было своеобразным и построенным на символах, афористичностью и старомодной манерой напоминающее какие-то намеки и загадки, так же как подлинно божественные изречения пифийского оракула кажутся несколько темными и труднообъяснимыми для тех, кто вопрошает оракул праздно. Вот сколько сведений о Пифагоре и пифагорейцах можно извлечь из разрозненных высказываний.