Читать онлайн «Идейные процессы в Иране». Страница 10

Субдискурс безразличия. Мы использовали слово «безразличие», чтобы обозначить мыслителей, которые заняли нейтральную позицию по отношению к модерну. В рассмотренный нами столетний период имеются религиозные мыслители (в основном представители духовенства), которые не заняли четких позиций – «за» или «против» – дискурса модерна и его субдискурсов. Хотя, возможно, они и не питали симпатии к некоторым проявлениям модерна, в отношении политического аспекта дискурса модерна у них не было четкой и прозрачной позиции, что в основном было связано с признанием ими отделения политики от религии. Хотя мы и использовали это слово в смысле безразличия к политической стороне дискурса модерна, следует принять во внимание и признать, что отсутствие четкой позиции по этому поводу может говорить о несколько иной позиции, которую мы отметили ранее и которая заключается в том, что они не признавали свое вмешательство и вмешательство богословских семинарий в политические вопросы, а потому их поведение обеспечивает активное действие. Учитывая, что изучение взглядов мыслителей, которые в свете тех или иных причин не обратились к изучению вопросов, касающихся господствующего политического дискурса, не входит в круг основных задач данного исследования и представлен лишь с целью дополнения предложенной типологии. Поэтому в этой связи мы ограничимся лишь упоминанием некоторых важнейших религиозных мыслителей, которых можно отнести к этой категории (табл. 2).

Субдискурс адаптации. Слово «адаптация» означает приведение к единому образцу, и мы воспользовались им для обозначения той категории мыслителей, которые не видели явных отличий между дискурсом модерна (имеется в виду господствующий субдискурс) и религиозным дискурсом. Иначе говоря, будучи религиозными мыслителями, в определенный период времени они прилагали усилия для реализации субдискурса модерна или, как следует из их собственных трудов, склонялись к его реализации и не считали дискурс модерна противоречащим религиозному дискурсу и традиции (по их выражению). По сути, их отношение к модерну было положительным, и они не видели противоречия между общепринятым восприятием модерна и своим восприятием религии по крайней мере в его политическом аспекте. С другой стороны, во взглядах этой группы мыслителей защита субдискурса модерна (в данном случае Конституционной революции) рассматривалась как необходимое условие сохранения ядра Ислама. Например, депутат меджлиса первого созыва Хадж Сейед Насролла Тагави Ахави в своем трактате, написанном в защиту конституционализма и опубликованном им еще при жизни Мозаффар ад-дин-шаха[133], назвал главнейшим соображением меджлиса «защиту основ религии», которая была величайшей целью и могла привлечь сердца религиозных людей. По его мнению, эта важная цель содержала в себе «бесчисленные выгоды», однако самой главной из них была именно защита религиозных основ общества[134].

Одной из важнейших задач в представлении этой категории религиозных мыслителей было обращение к требованиям, предъявляемым эпохой. Один из улемов по имени Хадж Сейед Эмад оль-олама Хальхали подчеркивал соответствие шариата требованиям времени. Он говорил: «В какой бы век или эпоху ни жили султаны, они должны обязательно приводить порядок и устроение своих правительственных дел и законов в соответствие с нуждами этого века или эпохи, обращаясь с народом согласно справедливости и честности… а не считать народ своими рабами и слугами и не поступать по своей прихоти»[135].

Хадж Нуролла Наджафи Эсфахани в своем трактате «Житель и путник» (Могим ва мосафер) называет конституционализм «законом и повелением Печати Пророчества»[136]. Поэтому, по его мнению, конституционализм не является чем-то новым. «Причина удивления людей по поводу конституции и признания ее чем-то новым состоит в том, что по прошествии тысячи триста с лишним лет после ее зарождения она постепенно исчезла, и теперь каждый, кто желает ее восстановления, полагает, что она является чем-то новым и созданным»[137]. Как сказал Заргяринежад, основными доводами Наджафи Эсфахани в доказательстве соответствия конституции исламскому шариату были следующие: послание Пророка опиралось на божественное откровение, а не его личные прихоти; с самого начала существования Ислама и вплоть до времен Муавии действовала конституция, потому что каждый раз, когда после смерти Достопочтенного Пророка (с) люди в течение тридцати с небольшим лет присягали халифам, они присягали конституции[138].

Несмотря на это, в вопросе законодательства он отделял друг от друга шариатские и светские дела, полагая, что исламские заповеди остаются такими же, какими они были всегда, и вплоть до Судного дня дозволенное будет дозволенным, а запретное будет запретным. Поэтому законодательная деятельность меджлиса может осуществляться в двух формах: законодательство как форма исполнения шариатских законов и законодательство в вопросах обычного права. Поэтому в своем трактате «Житель и путник» он пытается не только отстаивать конституционализм, но и развеять сомнения, возникшие в связи с расхождением между конституционализмом и Исламом, подчеркнуть, что конституционализм, переход к республике и освобождение от ига деспотии приведут к усилению государства и его обороноспособности, а людям необходимо действовать в направлении установления конституционного строя.

Еще одним человеком, чье имя упоминается в числе тех, кто считает, что дискурс конституционного движения соответствует шариату, был Сейед Мохаммад Табатабаи. Когда Табатабаи еще жил в Самарре, он находился под влиянием взглядов ал-Афгани[139], с которым он был в переписке. Ал-Афгани пытался настроить некоторых представителей духовенства против иранского двора, который он считал деспотической силой и орудием колониализма, и по преимуществу переписывался и общался с теми людьми, в ком видел лидерские качества и способности. Помимо знакомства Табатабаи с ал-Афгани, на усвоение им новых и освободительных идей также повлияли и другие факторы, в том числе его связь с масонством[140], поездки в Россию, арабские страны и Турцию, где он встречался с различными лидерами и политиками, его связь с иранским Тайным обществом[141]’[142]. Адамият[143] цитирует фрагмент из прений, проходивших в меджлисе 20 ноября 1907 г., в котором Табатабаи, по всей видимости, проявлял своего рода скромность и вежливость, когда говорил следующие слова: «Мы ведь и сами не видели конституционного строя, однако мы слышали, да и те, кто видел страны, имеющие конституцию, говорили нам, что это безопасность и благополучие для страны. Мы же с рвением и любовью установили в этой стране конституционное правление»[144].

Однако следующие слова Табатабаи говорят совсем о другом: «Иран – это родина и место воплощения намерений всех, кто за него молится. Мы должны усердствовать ради прогресса и спасения Ирана от опасностей… Все пороки будут устранены меджлисом, то есть собранием, в которое вошли представители всех слоев народа, чтобы прийти на помощь простому народу, чтобы шах и нищий были равны между собой…»[145]. В другом месте он говорит: «Я приехал в Тегеран в 1312 г. х. (1894/1895 г.) и с того самого момента думал об установлении в Иране конституционного строя и учреждении меджлиса. Я говорил об этих двух вещах, выступая с проповедью на минбаре. Насер од-дин-шах часто жаловался на меня и сообщал мне, что Иран еще не готов к конституции. Пока он был жив, я любил его до тех пор, пока он не умер»[146].

Как о нем по-доброму отзывается Хаэри[147], Табатабаи даже знал о последствиях конституционного движения для духовенства и улемов, в особенности в области судопроизводства и новых школ, ведь он был сторонником обучения новым наукам. Он считал безусловно положительным воздействие современных наук и полагал, что судьба (конституционной) монархии зависит от того, насколько будет обращать внимание на дела народа и отстаивать его права.

И наконец, надо сказать несколько слов о «троице улемов из Наджафа», в число которых входили Ахунд Хорасани, Мазандерани и Мирза Хосейн Техрани. Эти деятели уверенно отстаивали конституционное правление перед лицом деспотии. Они считали, что защита конституционного строя приведет к усилению религии и сохранит величие исламского государства, а в выступлении против него усматривали «борьбу и препирательство с источником пречистого шариата»[148]. Когда Мохаммад-Али-шах[149] расстрелял меджлис из артиллерии, они объявили в своих фетвах: «Знайте все, что сотрудничество и подчинение властям в расстреле нации и убийстве парламентариев равнозначно подчинению Йазиду б. Муавии[150] и противоречит Исламу»[151].

В другом месте «троица улемов» выступила в поддержку тех заявлений, которые сделал Шейх Эсмаил Махаллати в защиту конституционного строя, и заявила, что целью конституции является не только уменьшение несправедливости и нарушений закона со стороны тиранов, но и сохранение ядра Ислама и освобождение исламского государства от засилья неверных[152]. Мазандерани и Хорасани дали в своем письме следующее определение конституционному строю: «…Конституционное правление в каждой стране предусматривает ограниченность и подчинение определенным условиям монархических учреждений и государственных ведомств, недопустимость превышения ими установленных границ и нарушения принятых законов в соответствии с официальной религией этой страны, и ее антиподом является деспотизм государства, предполагающий вседозволенность, волюнтаризм и свободу монархии и государственных ведомств, власть правителя делать все, что только ему заблагорассудится, притеснять народ и не нести ответственность ни за какие преступления»[153].