Читать онлайн «1914–2014. Европа выходит из истории?». Страница 32

Тем не менее в XXI в., в ходе второй волны глобализации, как и во время ее первой волны, вопрос о мировой гегемонии не может не встать. Разница в том, что теперь на него нет простого ответа. Неоконсервативные аналитические центры (think tanks), которые напророчили миру «новый американский век» (new American century), ошиблись. Выведя войска из Ирака и Афганистана, США окончательно продемонстрировали, что теперь их удел – максимально откладывать медленный, но неуклонный закат. Соглашение между Америкой и Россией о химическом разоружении Сирии демонстрирует, что времена, когда была одна сверхдержава, ушли в прошлое. Задача, стоящая перед президентом Обамой, обеспокоенным прежде всего тем, как сдержать усиление Китая, состоит в том, чтобы найти для США место в многополярном мире, где они еще долго останутся самым мощным и ключевым игроком. Америка будет намного сильнее других держав, но уже ясно, что наступающий XXI в. пройдет под знаменем двух полюсов – США и Китая, которых уже окрестили «Большой двойкой» (G2), а сотрудничество между ними будет сосуществовать с соперничеством.

Может ли перестановка в иерархии великих держав в XXI в. вновь привести к мировой войне? Станет ли он столетием, когда Европа, еще сто лет назад властвовавшая над миром, окончательно сойдет с исторической арены? Она уже, похоже, смирилась с тем, что в длительной перспективе (пять лет? десять?) ее экономический рост будет предельно низок (0,5–1 %, по данным Патрика Артюса). Вот уже тридцать лет она переводит свои производства в развивающиеся страны. Ее доля на мировом рынке снижается. Этот выбор связан с демографическим упадком Старого Света, чья доля в мировом населении (7 % против 20 % в 1914 г.) будет сокращаться и впредь. Одновременно Европа отказывается от собственной оборонной политики и каких-либо внешнеполитических амбиций. Все это говорит о деморализации ее институтов и о том, что она смирилась с ролью одной из окраин Американской империи. Однако более внимательный анализ перестановки силы в иерархии мировых центров показывает, что в самом центре Европы есть страна, которая шаг за шагом вернула себе роль великой экономической, торговой и даже политической державы, – это Германия.

Вспомним о том, что Германия с 1872 (2492 миллиона рейхсмарок) по 1913 г. (10097 миллионов) увеличила свой экспорт в четыре раза. Стартовав в 1950 г. всего с 11374 миллиардов дойчмарок, ФРГ к 1969 г. вышла на уровень около 100 миллиардов в текущем значении.

C 1970 по 1989 г. экспорт ФРГ увеличился почти в пять раз: со 109 до 507 миллиардов дойчмарок. Со времени объединения Германии в 1990 г. по сегодняшний день он вырос еще в четыре раза, достигнув 1097 миллиардов евро в 2012 г. (т. е. около 2200 миллиардов марок), увеличившись по сравнению с 1970 г. в двадцать раз (опять же в текущем значении). Чтобы оценить эти успехи, стоит вспомнить, что инфляция оставалась в Германии низкой и редко превышала 2 % в год. В реальном выражении немецкий экспорт за 40 лет увеличился более чем в десять раз.

Германия, вставшая на индустриальные рельсы в конце XIX в., все больше специализируется на товарах высшей категории в трех секторах: химии, механике и автомобилестроении. Экспортируя 47 % своей продукции[128], она входит в клуб крупнейших торговых держав, долго была вторым экспортером мира после США, но давно уже их обошла и лишь недавно уступила первое место Китаю.

Эти впечатляющие достижения следует рассмотреть в историческом контексте: потерпев поражение в двух мировых войнах, Германия, которой было за что взять реванш у истории, наконец смогла «выиграть мир»[129]. Мир, чьими плодами она давным-давно могла бы уже наслаждаться, если бы сумела изгнать древних демонов, овладевших умами ее руководства. Но могут ли экономические достижения конвертироваться в политические ресурсы? То, что Германия de facto является лидером стран еврозоны, просто отражает экономические реалии. Но стремилась ли она к этому лидерству? Каковы ее цели? Уверена ли она в них? Принимает ли она во внимание общие интересы Европы? Стремится ли она их учитывать? Нет ли опасности, что вес Германии – по законам, которые стольким же обязаны политике, сколько физике, – вновь разбалансирует континент? Здесь вряд ли стоит искать далеко идущий геополитический замысел. Идея «немецкой Европы» кажется невозможной. Построить «европейскую Европу» никто не пытался. Скорее, в будущем ее ждет просто историческое небытие.

Но не является ли возвращение Германии в клуб экономических лидеров мира всего лишь мимолетной иллюзией, скрывающей неизбежную маргинализацию стареющего континента, скованного бессильной политической системой и лишенного всякого видения будущего, а в конечном счете не ускоряет ли Германия закат Европы? Какова в XXI в. будет судьба Старого Света, зажатого между США и Китаем и парализованного своими институциями?

Через судьбу Европы вторая волна глобализации ставит последний вопрос, на который первая глобализация не дала ответа: как в глобальном капиталистическом мире сложится судьба демократии?

Сьюзен Бергер[130] попыталась доказать, что первая волна глобализации не препятствовала социальному прогрессу: социальные гарантии, восьмичасовой рабочий день, подоходный налог и даже некоторое сближение зарплат по обе стороны Атлантики и внутри самой Европы. Однако все это затронуло лишь европейские и европейские по происхождению нации на других континентах… Бергер, кажется, забывает о том, что разрыв в доходах и имущественном положении между индустриальными странами лишь увеличивался, и тем более упускает из виду жестокость колониальной эксплуатации и настоящее «ограбление мира» (Жак Берк), к которому в силу своей природы вел колониализм. Что еще важнее, она не замечает того, что демократия не смогла остановить скатывание к катастрофе 1914 г., которую можно списать на пережитки феодализма лишь ценой колоссального упрощения. Чтобы избежать войны, требовалась демократия, способная взяться за титаническую задачу глубокого политического и экономического переустройства индустриальных обществ. Цитаты социалистических лидеров того времени, которые приводит Бергер, часто свидетельствуют о том, что люди способны до бесконечности убаюкивать себя иллюзиями и громкими, но совершенно пустыми словесами (что не отрицает того, что утопия действительно им нужна). Чтобы удовлетворить потребность масс в безопасности и правосудии, потребуется еще тридцать лет: новый курс, государство всеобщего благосостояния, а во Франции – программа Национального совета Сопротивления… Чтобы добиться окончательной деколонизации, пришлось ждать еще дольше. Дабы двигаться в будущее, реализм и утопия одинаково необходимы.

Тот же усиливающийся разрыв в доходах и имуществе характерен и для второй волны глобализации. Она во многих отношениях еще менее управляема, чем первая. Помимо ООН, эпоха демократии не создала никакого «высшего эшелона», который смог бы прийти на смену нациям. Да и Организация Объединенных Наций зовется так не случайно: она призвана «организовывать нации» именно потому, что из них складываются любые международные институты, и именно в них воплощена демократическая легитимность. Во множестве стран до демократии еще очень и очень далеко. Однако то, что американцы называют глобализацией, не ставит ли под сомнение демократию даже у наций, которые давно ей верны?

На что демократия еще способна в Европе? Во многих странах ее, похоже, уже списали со счетов. Франция, которую Маркс некогда называл «политической нацией par excellence», сама столкнулась с этим в 2005 г. Отныне не стоит ждать, что выборы действительно будут влиять на положение дел. Какое землетрясение должно случиться, чтобы между США и Китаем возникла жизнеспособная Европа? Может ли статься, чтобы Европа, где 2500 лет назад родилась сама идея демократии, и Франция, где чуть более двухсот лет назад совершилась революция, незаметно сошли с исторической арены?

Есть ли шанс на то, что в ходе второй волны глобализации, подобно тому, как это произошло в ходе первой, Европа, хотя бы отчасти, будет определять вектор грядущего?

То, что в начале XXI в. на историческую арену выходят страны, которые последние столетия находились под европейским владычеством, – результат второй волны глобализации, однако дело не только в ней: нации с тысячелетней историей, не забывшие о величии своих древних цивилизаций, стремятся вновь занять достойное место в мире.

Глобализация в той форме, которую она приняла в конце XX в., была задумана и инициирована США, стремящимися открыть, а то и взломать внешние рынки для своих товаров и капиталов. Основной механизм подобного проникновения – прямые иностранные инвестиции (IDE). Они выражаются не только в притоке средств (в Китае 2000-х гг. – около 60 миллиардов долларов в год, т. е. 2,5 % ВВП страны), но и прежде всего в импорте технологий, необходимых для модернизации экономики развивающихся стран.