Читать онлайн «Россия: прорыв на Восток. Политические интересы в Средней Азии». Страница 74

Из-за того что казахский, узбекский и прочие местные союзы были немногочисленны, руководство в них осуществлял узкий круг заинтересованных лиц, чей контроль над писателями, не являющимися членами, давал возможность оказывать влияние при трудоустройстве или принятии рукописей. Влияние союза оказывалось через прессу или издательства для исключения писателей, подвергшихся критике или идеологическому осуждению. Поэтому, с точки зрения советских властей, обязанность союзов писателей состояла в контроле над идейным содержанием писательского творчества.

В выполнении контролирующих функций союз прибегал к доводам, которые редко содержали литературную критику, в основном это было произвольное идеологическое толкование безотносительно к литературному стилю или художественному правдоподобию. Изображение характеров в казахских романах, например, едва ли можно раскритиковать за недостаток теплоты чувств, достоверности, художественности, уместности в данной ситуации, но скорее за отсутствие идейности или черт «социалистического типа человека», за неспособность выразить ту или иную позицию партии по текущим злободневным вопросам.

Непрофессиональные нападки на прозу и поэзию, которые выдавались в среднеазиатской пролетарской литературе за критику, были резкими. Официальный роспуск СААПП в 1932 году хотя и умерил мстительность, но не покончил с тенденцией следовать этой привычке. Бичевание писателей живых или мертвых за литературные «грехи» оказывало мощное воздействие на интеллигенцию. Например, в Алма-Ате Абай Кунанбаев, превозносимый как величайший «прогрессивный» казахский поэт XIX столетия, был пренебрежительно исключен из казахской литературы как «полуфеодал». Это один из грозных коммунистических критических эпитетов. А Мухтар Ауэзов (1897–1961), чьи романы и пьесы имеют теперь высочайшие оценки, характеризовался как «контрреволюционер» и «политический враг».

Можно было бы посмеяться над экстравагантным стилем литературной критики как несообразным, если бы партия на основе формальных осуждений не преследовала писателей и в конце концов не исключала их из союзов писателей, не заключала в тюрьмы и не подвергала казни, по существу, сотни интеллигентов. Среди них были такие выдающиеся писатели, как Жумабаев, Тыныстанов, Кульмухамедов, Фитрат, Чулпан и многие другие. Ритуал чистки происходил на заседаниях организаций, подобных писательским союзам. Хотя люди хорошо знали о полуночных арестах, они только по истечении времени осознали величину катастрофы. Вину за такие преступления частично несет недемократический Союз советских писателей, который в охоте за ведьмами не скупится на партийный произвол и политический контроль над среднеазиатской интеллигенцией.

Печальная ирония в этой трагедии состояла в том, что начиная с 1956 года реабилитация таких жертв нередко осуществлялась без всяких угрызений совести теми же узбекскими и казахскими партийными чиновниками, которые обрекали их на смерть. Любопытно, что обвинители и «критики» 1937–1938 годов предъявляли своим коллегам то, что потом стали считать сфабрикованными обвинениями, и дальнейшая официальная реабилитация преподносилась как борьба с «культом личности» Сталина. В каждом отдельном случае от власти невозможно потребовать ответов на конкретные вопросы: «Кто уничтожил Абдуллу Кадыри?», «Кто послал на смерть Ахмета Байтурсынова?», «Кто фактически несет ответственность за каждую загубленную жизнь?» – и предать виновного суду.

Реабилитации, почти всегда посмертные, были крайне избирательными. Они осуществлялись в рамках официально объявленных амнистий и имели целью вернуть в оборот писателей и их произведения, полезные в плане нивелирования издержек в официальной коммунистической истории литературы. Для этого перед группой писателей была поставлена задача определить те произведения, которые подлежат пересмотру, запрещенные с 1938 года, и истолковывать в положительном ключе деятельность их авторов в тот период. Одним из тех, кто занимался реабилитациями в Узбекистане, был драматург, ученый и критик Иззат Султанов. Он не только обеспечил в 1956 году в первой из узбекских реабилитаций идеологическое обоснование для восстановления уважения к имени покойного Абдуллы Кадыри, но и объяснил, почему не заслуживают реабилитации другие националисты, такие как Абдурауф Фитрат и Чулпан. Осмотрительное, выборочное обоснование Султанова и его коллег оставило без ответа вопросы относительно виновности Кадыри и других националистов.

А живые участники чисток, заслуживающие наказания за преступления против свободы слова и самого права на жизнь, продолжали спокойно разгуливать по улицам Алма-Аты, Ашхабада, Душанбе, Фрунзе и Ташкента, участвуя во многих случаях в деятельности литературных и культурных обществ. Но остается неоспоримым факт, что подлинные процессы 30-х годов, протекавшие в социальной, образовательной и культурной сферах, не были проанализированы и донесены до общественности до середины 1960-х годов.

Одно важное обстоятельство, однако, освежило атмосферу в культурных кругах. Это касалось литературных деятелей, для которых прежде были введены ограничения в поездках по стране. Теперь, когда они были отменены, эти деятели получили возможность общаться с внешним миром. 41 среднеазиатский делегат участвовал в работе I съезда советских писателей в Москве (1934), где они встретились с 40 иностранными писателями и 600 советскими литераторами. На II же съезде (1954) писатели из Средней Азии, уже в большем количестве, обсуждали общие проблемы с советскими и зарубежными писателями, в основном коммунистами. Помимо представителей основных национальностей республики делегировали на съезд представителей русских и уйгуров. В 1959 году делегация из Средней Азии была меньшей численности (лишь 51 человек) по сравнению с 500 писателями СССР и из-за рубежа.

Ситуация для среднеазиатской интеллигенции изменилась к лучшему, когда в 1950-х годах начали развиваться отношения СССР с зарубежными странами в области культуры и искусства. В Среднюю Азию приезжали гости не только из европейских стран, но и Египта, Индии, Индонезии, Ирана и Пакистана. Кроме того, писатели, политики и ученые могли теперь посетить Париж, Лондон, Нью-Йорк, а также Коломбо, Нью-Дели, Каир и Гавану. Это не могло не повлиять на самих творческих людей, их коллег и друзей, с которыми они, конечно, делились своими впечатлениями. В библиотеках Ташкента, Алма-Аты и Фрунзе стали появляться зарубежные публикации. Развитие туризма, культурный и студенческий обмен, переписка с иностранцами и тому подобное имели большое значение для обогащения знаниями местных жителей.

Представляет интерес вопрос, чем отличается среднеазиатская интеллигенция от интеллигенции, например, Турции или Ирана. Большинство узбеков или таджиков жили в течение десятилетий в замкнутом мире и не могли осмысливать важные общественные проблемы, поскольку партийное руководство не поощряло личные инициативы и дискуссии. Турецкая и иранская интеллигенция, каковы бы ни были ограничения на ее деятельность, была относительно свободна и имела право бороться за свои права, свободу печати или образ мыслей.

Другим фактором, предполагающим изменение сознания жителей Средней Азии, является распространение среди них грамотности. К 1960-м годам весьма существенная часть уроженцев Средней Азии (6 735 601 человек в 1959 году по сравнению с 489 188 в 1926 году) выучилась читать и писать, повысив долю грамотного местного населения в среднем с 3,5 % до 52,1 % за 33 года.

Но тем не менее большое число граждан в Средней Азии продолжали оставаться малограмотными или вовсе неграмотными, что задокументировано. Вот одно из свидетельств. Из 5151 киргизских девочек, ходивших в первый класс школы в 1950–1951 годах, в Ошской области, лишь 421 осталась учиться к десятому классу в 1959–1960 годах. Среди местных национальностей уйгуры имели наивысший процент грамотности, узбеки же далеко опережали другие народности Средней Азии в абсолютной численности грамотных. Однако в процентном отношении грамотных людей к общему населению узбеки по сравнению с большинством других национальностей сильно отстают, присоединившись к каракалпакам, 51 % которых, по сообщениям, умеют читать и писать. Этот уровень превзошел тот, что достигнут в некоторых странах Ближнего и Среднего Востока. В Турции доля грамотного населения в 9 млн 100 тыс. человек (в возрасте 16 лет или старше) гораздо большая, чем в Средней Азии, составляла в 1950 году 35 %. В Израиле эта доля составляла 95 %, в Ливане приближалась к 50 %.

Наряду с распространением грамотности и образования заметные изменения произошли в среднеазиатских профессиональных группах в 1959 году по сравнению с 1926 годом. Так, значительно уменьшилось число представителей духовенства. Об этом не сообщалось в последней переписи, хотя в Ташкенте осталось Барак-Хан, одно из действующих медресе в Средней Азии с 50–100 учащимися. В сельской местности все еще проживали несколько старых мулл, которые не были учтены. Столь же важным, как почти полное исчезновение религиозных иерархов, оказалось стремительное падение численности лиц свободных профессий. Это показатель краха свободного предпринимательства, которое в середине 1920-х годов сохранялось в значительном масштабе. С того времени среднеазиатская интеллигенция, представленная профессиональными группами в таблицах, увеличилась с 51 421 человека (из них 26 650 человек были местными гражданами, а меньшинство – русскими и украинцами) до 636 804 человек от всех национальностей по всей территории в 1959 году. К этому времени «союзные» республики Средней Азии обеспечивались достаточным числом профессиональных кадров, значительную часть которых представляли русские и украинцы. В Туркменистане, например, в котором славянское население сравнительно меньше, чем в других республиках Средней Азии, соответственно меньшее число писателей и журналистов (539). Но, хотя в Туркменистане больше туркменов, чем в Киргизии киргизов, в Киргизии 818 писателей и журналистов. Аналогичным образом сравнивая Узбекистан с Казахстаном, с его меньшим коренным населением и большим числом грамотных казахов, Казахская ССР характеризуется существенно большим числом писателей и журналистов, учителей и ученых, медицинского персонала. Фактически там больше представителей каждой профессии, чем зарегистрировано в Узбекистане, за исключением театральных работников и музыкантов. Эти парадоксы можно объяснить только присутствием в Казахской и Киргизской ССР русских в этих профессиях, где их численность больше, чем в Таджикской, Туркменской и Узбекской ССР.