Читать онлайн «Религиозный вопрос в XXI веке. Геополитика и кризис постмодерна». Страница 33

Сложная историческая динамика, внешних и внутренних столкновений трех монотеизмов

Если бегло проследить историю трёх монотеизмов, мы заметим почти непрерывный кризис, с которым они имели дело и который сегодня разгорелся с невиданной силой, поскольку он снова тесно связывается с серьёзным политическим кризисом (как бы его ни называть – кризисом модерна или постмодерна). Действительно, монотеизм, как письменное Откровение, всегда вызывал споры относительно интерпретации текстов, а также политических и социальных выводов из Откровения. Разве христианство не представляет собой раскол и даже разрыв, новое, революционное прочтение Ветхого завета, если сравнивать его с иудаизмом? Разве ислам не будет представлять себя в качестве способа преодолеть бесплодные споры не только иудеев и христиан, но и различных теологических христианских концепций, касающихся, в частности, исключительно божественной или же двойной, то есть божественной и человеческой, природы Христа, чем может объясняться его оглушительный успех на Востоке, раздираемом христологическими распрями? Иудаизм считает Христа ложным мессией и даже не признает в нём пророка, и на протяжении всей своей истории после наступления христианской эры он будет сталкиваться с претензиями некоторых из своих адептов, объявляющих себя ожидавшимся мессией. Что касается ислама, Христос в нём – это особенно почитаемый пророк, не меньше почитается и его мать Мария, девственность которой недвусмысленно подтверждается Кораном; согласно тексту Корана, дух Божий управлял рождением и жизнью Христа[204]. В рамках мусульманской концепции Откровения иудеи, христиане и мусульмане в равной степени являются сыновьями Авраама, которым дано Откровение существования единого Бога, Откровение, подтвержденное чередой великих еврейских пророков, затем Христом и, наконец, Мухаммедом. Последний, как печать пророков, закрывает профетический цикл монотеизма, поскольку Откровение, данное в Коране, является прямым словом Бога, говорившим устами Пророка. Тогда как христианство, так же как и иудаизм, будет считать Мухаммеда ложным пророком и даже антихристом, пришедшим уничтожить христианскую религию.

Христианство, как только оно будет институциализировано, будет пытаться, хотя и безуспешно, всеми средствами уничтожить иудаизм, но потом согласится на «сохранение» его адептов как свидетелей своих собственных начал (в частности, римских евреев, которых напрямую охраняла папская власть); однако европейским евреям всегда будет грозить гнев народа, они всегда будут подчиняться различным ограничениям, касающимся повседневной жизни. Возможно, «шанс» иудаизма, несмотря на все его несчастья, пережитые после того, как христианство было встроено в мощные структуры римской империи, заключался именно в том, что он уже не был религией, институциализированной на определённой территории и управляемой государством, придерживающимся этой религии, причём такое положение дел сохранялось с момента разрушения Храма в Иерусалиме в 70 году. Если бы, напротив, он был институциализированной религией, вероятность его полного уничтожения существенно возросла бы. Ислам же, в свою очередь, согласится с тем, что на его территории постоянно проживают «люди Книги», то есть адепты двух других Откровений – иудейского и христианского, предшественников ислама. Во всяком случае знаменитый режим «ад-дхимма», пусть и вызвав множество споров, обеспечит полноту гражданских прав иудеям и христианам, живущим в мусульманском обществе, так же как и свободу богослужения[205].

Но спорами между тремя монотеизмами, обращающимися к одному и тому же Богу и, следовательно, к одному и тому же Откровению, дело не исчерпывается. К ним следует добавить и уклонения, ереси, особенно кровопролитные внутренние религиозные войны, которые наполнят собой внутреннюю жизнь обществ, придерживающихся того или иного из этих монотеизмов. Очевидно, гораздо более заметными они будут в христианстве и исламе, поскольку эти религии были институциализированы политически; но это не помешает иудаизму обзавестись множеством сталкивающихся друг с другом мнений и воззрений. Так называемые религии Откровения, даруемого Богом человеку через пророков или мессий, ведут, в действительности, к постоянному напряжению, рождающемуся между двух полюсов: с одной стороны, необходимости закрепить единый догмат, соответствующий самой идее единого Бога, и сделать из него обязательный к исполнению закон, гарантирующий спасение человека; с другой стороны, сложностью и изменчивостью человеческого мышления, которое в различных прочтениях будет по-разному интерпретировать одно и то же событие, предлагая расходящиеся догматические трактовки текстов Откровения.

Страсть, с которой будут утверждать эти различия, окажется ещё более сильной потому, что монотеизм жестко закрепляет мистическую потребность человека и ограничивает историческое видение единым процессом метафизического свойства (заданным ожиданием Конца света, который наступит с приходом или возвращением мессии[206]). Потребность в институционализации религиозного закона становится совершенно законной, раз требуется обеспечить ход истории и гарантировать осуществление её целей; автономия политической деятельности в таком случае оказывается невозможной. Отсюда размах религиозных споров, захватывающих политическую и социальную жизнь, а также использование религиозных позиций и их догм в борьбе политических амбиций. Отсюда же понятия «ереси», «отлучения», «исключения», которые ведут к расколу и явной или скрытой войне адептов одной и той же религии и одной и той же концепции единого Бога. Раскол и инакомыслие зачастую возникают из потребности сокрушить или хотя бы смягчить абсолютизм власти, легитимированной отсылкой к религии; также они могут сформироваться из-за желания утвердить коллективную идентичность, притесняемую иностранным завоевателем.

Как мы видели в третьей главе, история христианства изобилует подобными спорами, в которых противоречивые теологические страсти вырождались в открытые войны или расколы, происходящие внутри единой Церкви. Восточное христианство, едва сформировавшись в Антиохии, сразу же испытало на себя удар многочисленных расколов, связанных с яростными дискуссиями по поводу различных взглядов на природу Христа. Затем Византийская империя утвердила своё господство во всей Малой Азии и попыталась силой навязать единство религиозной догмы, что вызвало ожесточенную реакцию во всём регионе, где различные местные Церкви не собирались отказываться от своих частных учений и от своей свободы религиозной экзегезы. Это породит Церкви, которые приобретут автономию и будут враждовать друг с другом. Затем пришло время раскола Римской церкви и Византийской, раскола между римскими католиками и греческими православными, который Эдгар Кине описывал так: «Если понять суть этого раскола, у греков можно обнаружить упрямую убеждённость в том, что они больше всех остальных работали над формулировкой догматов и потому они не желают отдавать никому другому право распоряжаться тем, что в значительной степени является их собственным творением. Бунт гордыни, а не только совести! Несомненно, вся Греция воспротивилась идее, что её язык и гений сгинут перед словом и авторитетом Италии. Афины, сколько бы обращённых в них ни было, не могли пойти на это унижение: город Гомера, вскормивший столько мучеников, не был готов подвергнуть себя бичеванию в свете своей былой славы»[207].

Кине, размышляя над причинами этого первого великого раскола в христианстве[208], высказал блестящее замечание: «Признаюсь честно, что чем больше я изучаю этот знаменитый раскол IX века, тем меньше я вижу в нем взрыв страстной мысли, спонтанного убеждения, которое заставляет бросаться вперёд, не раздумывая. Мне кажется, что Греция сама ищет повод для раскола, пытается осуществить его несколько веков и стремится, проявляя немалое политическое чутье, отыскать вопросы, из-за которых она может поругаться с латинянами, не пороча себя перед Небом. В конце концов ей это удаётся; но эти добровольные расколы, в которых половину дела решает дипломатия, порождают ученых, а не мучеников, фотиев, а не лютеров».

Когда же Византийская империя начнет клониться к упадку, образуется глубочайшая пропасть, причины и значение которой мы уже не понимаем, если не считать вопроса о верховенстве престолов, претендующих на управление Церковью. Но ненависть вырастет настолько, что Константинопольский патриарх предпочтет «тюрбан турка», готового завоевать Константинополь, «тиаре Папы» Римской церкви. В этот момент, в 1453 году, разрыв достигает предела, а наследником исчезнувшей Византии становится Московская церковь. Но о себе заявляет уже и другой разрыв, который случится через несколько десятилетий внутри Западной Церкви: он приведёт к знаменитым «девяноста пяти тезисам» Мартина Лютера, обнародованным в 1517 году. Как мы уже видели в третьей и четвёртой главах,