Читать онлайн «Екатерина II, Германия и немцы». Страница 69

В Вене же начало войны оживило надежды на отвоевание Силезии или, по крайней мере, на компенсацию за ее утрату. Уже в декабре 1768 года Кауниц сделал смелые выводы из осторожных разговоров с прусским королем. Желая вытянуть его из альянса с Россией, Кауниц набросал план военного союза двух германских держав с Османской империей против России. Предполагалось, что с инициативой выступит Константинополь, а Фридриха Кауниц собирался склонить в свою пользу с помощью денег. В случае успеха Австрия в конце концов получала назад Силезию, а короля Пруссии канцлер предполагал вознаградить Курляндией и польской Пруссией. Однако проект был отклонен, и даже не столько из-за Марии Терезии, сколько из-за Иосифа, высказавшего весьма разумные сомнения как в согласии Фридриха, так и в реализуемости этого плана[1075]. Воспользовавшись неопределенностью ситуации, венское правительство провело военную акцию против Польши, фактически возглавив ее раздел. Под предлогом защиты своих границ от польских повстанцев, сославшись на древние права собственности, в период с февраля 1769 до декабря 1770 года Австрия в несколько приемов аннексировала ципсские города, отданные венгерской короной в залог Польше в начале XV века[1076]. Чтобы не рисковать наступавшим улучшением отношений с Пруссией, с мая 1770 года Австрия стала склонять к подобным акциям и Фридриха. Пользуясь этим, а также под предлогом эпидемии чумы, распространявшейся из зоны боевых действий, Пруссия в конце 1770 года тоже установила санитарный кордон, который включил в себя принадлежавшую Польше Западную Пруссию[1077].

Однако именно победы, одержанные екатерининской армией над Османской империей на суше и на море в 1770 году и с восторгом встреченные Вольтером, снизили шансы на восстановление протектората России над неделимой дворянской республикой[1078]. Хотя конфедераты уже перестали надеяться на помощь извне, тем более что в конце 1770 года в Париже на смену правительству Шуазеля пришел новый кабинет, России никак не удавалось остановить гражданскую войну в Польше. Как раз в этот период возрос специфический вес Австрии и Пруссии внутри треугольника, составленного тремя восточноевропейскими державами. После встречи монархов в Нейссе германские державы стали все чаще согласовывать между собой свою политику в отношении России. Прежде всего, однако, они дали понять, что, даже сохраняя верность союзникам и не заключая договоров между собой, они не намереваются больше воевать друг с другом. Германия не собиралась вступать в войну, грозившую разразиться между Англией и Францией, предполагая соблюдать нейтралитет[1079]. Вначале германские державы предложили посредничество в заключении мира между Россией и Турцией, рассчитывая извлечь из него свою выгоду и предотвратить, в частности, присоединение Молдавии и Валахии к Российской империи[1080]. Однако настойчивость, с которой Екатерина отстаивала свои завоевания, привела к столкновению интересов и даже мобилизовала Австрию на борьбу с Россией. Кауниц считал войну неизбежной, видя в ней средство сохранения европейского равновесия, Мария Терезия желала сохранить нейтралитет, а Иосиф настаивал на мнении, что можно будет обойтись простой угрозой. Император полагал, что для участия в разделе территорий с целью получить земли дунайских княжеств и Польши при заключении мира не нужно вести войну с Россией[1081]. Нерешительность венского правительства, не готового в действительности к военным действиям, еще более обострила опасность расширения войны, когда летом 1771 года оно отказалось от соблюдения нейтралитета и заключило оборонительный союз с Портой, гарантировав таким образом территориальную целостность Османской империи от аннексионистских притязаний России, а также обеспечив свободу и суверенитет Польши. В обмен на это Вена потребовала от османского правительства не только предоставления субсидий и торговых преимуществ, но и часть Валахии[1082]. И все же до военных действий между Австрией и Россией дело не дошло, и Вена в конце концов отказалась ратифицировать договор. Петербургское правительство узнало о его существовании лишь в декабре 1771 года, начав, после предварительного согласования с Пруссией, договариваться с Австрией об устранении опасности войны за счет Польши[1083].

Наибольшую выгоду кризис 1770–1771 годов – третьего года войны – принес Пруссии. С одной стороны, Фридриху удалось отстоять свою позицию, согласно которой его союз с Россией не обязывал его вступать в войну на стороне последней[1084]. С другой стороны, из ситуации он сумел извлечь определенную выгоду, наладив доверительные отношения одновременно и с Россией, и с Австрией, что позволяло ему сдерживать обеих. И, в-третьих, Фридриху постепенно удалось отвлечь внимание двух своих потенциальных военных противников от дунайских княжеств, и сверх того – Австрии от Сербии, переключив его на Польшу[1085]. Таким образом, Фридрих, без участия в войне, утвердил Пруссию в качестве третьей стороны на будущих переговорах о территориальных компенсациях за счет дворянской республики.

Уже зимой 1770–1771 года во время своего первого визита в Петербург друг юности Екатерины принц Генрих Прусский сумел заинтересовать императрицу предложением по преодолению кризиса, суть которого состояла в аннексии польских территорий тремя державами[1086]. Следом Россия и Пруссия согласовали между собой свои притязания, сославшись на факт аннексии ципсских городов Австрией как на прецедент. В феврале 1772 года союзники пришли к окончательному соглашению[1087]. Однако, несмотря на то что Австрию две державы принимали в расчет с самого начала, трехсторонний договор о разделе Польши был подписан лишь после заключения перемирия в Фокшанах в мае 1772 года, разрушившего все сомнения в победе России над Османской империей. Последнее, что оставалось австрийскому правительству, – это принять или отклонить предложение о присоединении к русско-прусскому договору в июле 1772 года. При этом правительство утешало себя мыслью, что, по крайней мере, этот шаг не вредит союзной Турции[1088].

Для России же первый раздел Польши был успехом сомнительным. Прежде, отказавшись от двух румынских княжеств, правительство Екатерины надеялось избежать войны с Австрией, а подписав трехсторонний договор, оно еще оставило и мысль о единоличном протекторате над дворянской республикой[1089]. С другой стороны, трехсторонний союз приближал отношения России с Пруссией и Австрией к идеальной, с точки зрения Петербурга, симметричной конфигурации. Панин быстро понял, что отныне Россия сможет оказывать более активное влияние на сохранение баланса сил в Священной Римской империи. Самое главное, однако, – договор был серьезным поражением антироссийской политики Франции.

Разделом Польши между тремя превосходившими ее силой абсолютными монархиями, разрешившими таким образом свой конфликт за счет более слабого неабсолютистского объекта международного права, еще в 1966 году восторгался один немецкий историк как «шедевром дипломатии», позволившим сохранить «равновесие сил в Европе безо всякого кровопролития»[1090]. Однако если серьезно взвесить миротворческий эффект этого мероприятия, то даже с точки зрения лишь дипломатического искусства столь высокая оценка несправедлива. В действительности эта акция нанесла чувствительный вред и без того хрупкому и весьма сомнительному равновесию сил в Европе. Кроме того, политика «обменов, разделов и земельных махинаций» отнюдь не помогла достичь надежного компромисса, который бы способствовал долгосрочному сохранению мира[1091]. Вместо этого, будто бы в наказание за содеянное зло, первый раздел Польши лишил эти три отныне соседние друг с другом державы свободы действий, положив начало дальнейшим переделам и взаимным земельным компенсациям. К тому же территориальное сближение усилило их недоверие друг к другу. Фридрих II, с одной стороны, Мария Терезия, Кауниц и Иосиф – с другой, продолжали испытывать опасения в связи с укреплением позиций и возрастанием авторитета России в Европе, соревнуясь при этом в деле привлечения Екатерины каждый на свою сторону.

Если в 1774 году Иосиф прямо, хотя все еще безуспешно, пытался добиться заключения договора о дружбе между Россией и Габсбургской монархией[1092], то стратегия Фридриха, стремившегося обезопасить свою политику в империи от Вены, установив семейные связи между мелкими княжескими дворами Германии и российским императорским домом, казалось, была более удачной. Когда в 1776 году принц Генрих устроил второй брак престолонаследника Павла Петровича, принц восторженно полагал, что теперь Екатерина привязана к Пруссии прочно и надолго[1093]. В отличие от Генриха его брат Фридрих II имел обыкновение сохранять скепсис даже в моменты политического успеха. Он никогда не исключал возможности перемен в отношениях между европейскими державами, а опыт послепетровской России убедил его еще и в том, что российский престол подвержен опасности «революций». Прошли годы, пока Фридрих убедился в том, что положение Екатерины на троне до определенной степени устойчиво. И даже после этого в письмах своему посланнику в Петербурге он живо интересовался самочувствием императрицы, стабильностью ее власти, ситуацией с ее фаворитами и советниками, а также влиянием придворных партий на ее внутреннюю и внешнюю политику. Считая Екатерину в первую очередь тщеславной и честолюбивой, король в своих письмах к ней не скупился на лесть, а самого себя выставлял любезным и надежным союзником. Однако убежденных сторонников русско-прусского альянса он – что совершенно справедливо – видел лишь в Никите Панине, великом князе Павле Петровиче и – с 1776 года – в его супруге Марии Федоровне. На Екатерину же Фридрих обижался за то, что интересы России она отстаивала холодно и непоколебимо, хотя именно он в свое время с дальним расчетом открыл ей дорогу в Петербург[1094]. В значительной степени именно Фридрих сумел вовлечь императрицу в дела империи с помощью династических связей и договоров, что в результате ослабило его собственные позиции внутри альянса, поскольку ему, с одной стороны, было свойственно переоценивать эффективность такой политики, а с другой – недооценивать тот факт, что именно благодаря ей императрица России получала возможность действовать в империи как на хорошо знакомой территории не только самостоятельно, но и не считаясь с его интересами.