Читать онлайн «Екатерина II, Германия и немцы». Страница 64

После длительных переговоров в 1765 году был заключен договор о дружбе с Данией, а в 1767 году Дания и Гольштейн-Готторп подписали предварительный договор об обмене территориями. Окончательно спор был улажен в 1773 году с совершеннолетием Павла, отказавшегося от претензий на Голштинию. Младшая линия династии герцогов Гольштейн-Готторпских получила финансовую компенсацию за отказ от Шлезвига и обменяла свою долю голштинского наследства на датские графства Ольденбург и Дельменхорст[1001]. Подготовкой этого соглашения в Петербурге занимался, главным образом, Никита Панин, с 1760 года отвечавший за воспитание великого князя и к тому моменту уже более десяти лет ведавший внешней политикой императрицы. Договор был созвучен выработанной им еще в годы Семилетней войны концепции, ставившей целями снижение напряженности между «дворами Севера» и достижение предсказуемости, если не долгосрочной координации, их внешней политики. Таким образом создавался выгодный России противовес союзу Вены и Версаля, пережившему последнюю войну[1002].

4. Третья корректива, внесенная Екатериной в политический курс в 1762 году, обещала еще более решительные перемены в германской политике России. Война, в которую Россия вступила в 1756 году, показала Екатерине, как и предсказывали Панин и Кайзерлинг, что ее империя способна постоять за себя и что поэтому у нее нет необходимости вновь ввязываться в распри других держав, принимая на себя союзнические обязательства, чреватые непредсказуемыми последствиями[1003]. Однако международная обстановка на исходе большой войны не позволяла петербургским дипломатам перевести дух.

Война, не принесшая России никаких территориальных приобретений, подтвердила ее гегемонию в восточной части Европы. Однако сам вопрос о том, как оптимальным образом сохранить эту расстановку сил между державами и обеспечить прочный мир, поставили Екатерину перед необходимостью выбора между тремя взаимоисключающими вариантами, каждый из которых мог сказаться, в частности, на ее политике в отношении Германии самым неожиданным образом[1004]. Несмотря на все усердие Австрии и Франции, усиленно старавшихся вновь вовлечь Россию в военную коалицию, императрица не пошла на этот шаг. Представив в полном смысле слова обезоруживающее объяснение: интересы двух империй и без того одинаковы, – Екатерина отказалась выполнять союзнические обязательства Елизаветы Петровны по отношению к Австрии[1005]. Так «в 1763 году Вена и Версаль оказались перед грудой обломков»[1006]. Однако Екатерина не поддалась и на уговоры Фридриха II о ратификации подготовленного Петром III союза с Пруссией. Вместо этого едва прикрытыми угрозами императрица вынудила короля к миру[1007].

И у того, и у другого варианта имелись влиятельные сторонники в лице представителей придворных партий Петербурга, претерпевших серьезные перегруппировки после переворота. Говоря точнее, новые клиентелы оспаривали между собой политическое наследие доминировавших при Елизавете Петровне Шуваловых и Воронцовых; они старались утвердиться и приобрести собственные черты и, конкурируя между собой, предлагали императрице свои способы и соображения по решению внешне– и внутриполитических проблем. Никита Панин – выдающийся дипломат, участник заговора 1762 года – и его клиентела с самого начала высказывались за то, чтобы пощадить Пруссию, отдавая в перспективе предпочтение союзу с Фридрихом во имя «Северного аккорда». Того же мнения, несмотря на дружбу и протекцию со стороны Бестужева, еще со времен своей венской миссии придерживался и Кайзерлинг. Вернувшийся же из ссылки бывший канцлер, также поддерживаемый фракцией заговорщиков-аристократов, продолжал отстаивать свою концепцию, сформулированную еще перед Семилетней войной: ослабление Пруссии и новое сближение России с ее «естественными» союзниками – Австрией и Англией[1008]. Таким образом, две партии расходились не только в оценке актуального соотношения сил на исходе войны, но и, как следствие, в своих прогнозах относительно того, какой из союзов наиболее отвечал бы интересам России с точки зрения безопасности. Хотя расхождения между этими партиями достаточно подробно описаны в современных трудах, посвященных возможностям политической карьеры в придворном обществе Петербурга[1009], внимания заслуживают, конечно, точки соприкосновения позиций обеих партий. Подобно Панину и Кайзерлингу, Бестужев признавал необходимым вывести Габсбургскую империю из альянса с Францией и Испанией, поэтому и тот и другой вариант были направлены на противодействие политике, проводившейся Францией с целью создания антироссийского барьера в государствах, граничивших с Российской империей. Обе стороны настаивали на необходимости поддержания существующего равновесия сил европейских держав ради сохранения мира и, далее, считали контроль России над прилегавшими к ней западными территориями идеальной предпосылкой для нейтрализации претензий других держав на гегемонию.

Сама императрица поначалу заняла выжидательную позицию. Она тоже считала мир между государствами пентархии и предотвращение антироссийских альянсов оптимальными условиями для обеспечения безопасности своего государства, укрепления собственной власти и проведения реформ. И хотя нерешительность ни в коем случае не была свойственна Екатерине, она не заботилась о немедленном выборе четко определенного курса на фоне разногласий ее советников. Скорее, вначале ей казалось, что возможные отрицательные стороны скоропалительного принятия на себя союзнических обязательств могут взять верх над их преимуществами. Некоторое время она даже находила вкус в соперничестве Пруссии и Австрии за союз с Россией. А чтобы иметь возможность влиять на готовившееся заключение мира и заслужить репутацию l’arbitre de l’Europe[1010], больше всего она желала взять на себя роль посредницы в переговорах между воюющими сторонами[1011]. Однако этот третий вариант в конце концов провалился, поскольку ни разочаровавшиеся в России бывшие союзники Австрия и Саксония, ни тем более Франция ничуть не были заинтересованы в такого рода росте авторитета России. А король Пруссии медлил с обязывающим его ответом до тех пор, пока не улучшилось его военное положение, а затем форсировал тайные мирные переговоры с венским правительством, лишив предложение Екатерины смысла, но не забыв, однако, высказать ей свое сожаление по поводу того, что австрийцы отняли у нее роль миротворца[1012]. В результате русская дипломатия не просто лишилась шанса повысить свой престиж за счет участия в устранении конфликта. Свобода от союзничества, казавшаяся Екатерине столь привлекательной, угрожала обернуться политической изоляцией России, наносящей ущерб ее статусу европейской державы.

5. По мнению советского историка Георгия Александровича Нерсесова, последствия неудачного посредничества были еще более значимыми. В своей работе об удавшемся российском посредничестве – в переговорах о мире в Тешене в 1779 году – Нерсесов пишет, что политическое поражение 1762–1763 годов побудило русское правительство на некоторое время воздержаться от вмешательства в германские дела и заняться исключительно укреплением своих позиций в Польше и на антиосманском направлении[1013]. В самом деле, непосредственно после войны за Россией не наблюдалось сколько-нибудь активной дипломатической деятельности в Германской империи. Однако в своей радикальной интерпретации Нерсесов упускает из виду два аспекта: во-первых, как уже упоминалось, еще до прихода к власти внешнеполитические интересы Екатерины сосредоточивались на Курляндии и Польше, а во-вторых, вмешиваясь в польские дела, императрица никак не могла сбрасывать со счетов Германию, пусть даже на короткое время не являвшуюся первоочередной целью ее внешней политики.

Стремление избегать каких бы то ни было союзов было напрямую связано с четвертым принципиальным решением Екатерины. Чтобы вынудить Австрию и Пруссию прекратить войну, новое петербургское правительство объявило о заинтересованности России в равновесии сил в Германии в рамках системы европейского баланса сил. Первоначально эта декларация была направлена прежде всего против Фридриха. Когда в октябре 1762 года пруссаки отвоевали силезскую крепость Швейдниц, Екатерина без лишних церемоний передала королю, что Россия не намерена мириться с дальнейшим наступлением его войск в Моравии, которое обеспечит долгосрочные преимущества бранденбургскому дому на будущих мирных переговорах, и что, если оно продолжится, она не оставит это без последствий, вновь став на сторону австрийского дома[1014]. Одновременно Екатерина выражала надежду на то, что ее посредничество окажется приемлемым для обеих сторон конфликта, если она выступит в роли блюстительницы равновесия в Германской империи. Из всего этого Нерсесов делает совершенно верный вывод: во втором полугодии 1762 года российское правительство занимало скорее антипрусскую позицию. Однако если он считает, что после неудачной попытки посредничества интерес Екатерины к проблеме равновесия сил в Германии возродился снова лишь в 1770-х годах, после первого раздела Польши[1015], то здесь, напротив, вслед за исторической наукой более ранних лет хотелось бы подчеркнуть как раз преемственность этого интереса.