Читать онлайн «Екатерина II, Германия и немцы». Страница 48

Именно поэтому Екатерина не ошиблась, назначив Палласа редактором и издателем своей лингвистической коллекции. Отметим, что в юные годы он изучал медицину, математику, физику, зоологию и ботанику в Берлине, Галле и Гёттингене и уже в молодости добился первых успехов на научном поприще в Голландии и Англии[776]. Тем не менее в ходе экспедиций по Российской империи по поручению Петербургской академии Паллас наряду с природными факторами и экономическими ресурсами изучал также народы, религии и языки[777]. И если он благодаря своим полевым лингвистическим исследованиям и навыкам ботаника мог стать ценным советчиком для императрицы в деле классификации корней, основ и ветвей, то в своих лингвистических штудиях императрица, очевидно, следовала предположениям своих французских авторитетов. В запутанных европейских дебатах о вавилонском смешении языков сказали свое слово и Бюффон, и Кур де Жебелен: человечество имеет единое происхождение, оно отделилось от мира животных, а все языки в истории человечества возникли из одного праязыка[778]. К тому же многоязычие Российской империи уже вдохновило в свое время Лейбница на собственный проект – путем составления сравнительных списков слов он рассчитывал обнаружить хотя бы один евразийский праязык[779].

Однако именно Вольтер высказывал серьезный скепсис по поводу этого научного направления. И если Екатерина и после его смерти видела в нем своего наставника в интерпретации мира, нужно найти действительно вескую причину тому, почему в своих лингвистических познавательных интересах она в конечном счете последовала за другими авторитетами. В самом деле, уже в начале введения Палласа к Сравнительным словарям обнаруживается тот же самый лейтмотив, что и в письмах императрицы Вольтеру и Гримму: Екатерина была увлечена пространностью России и количеством населявших ее народов и языков, по числу которых ее империя даже превосходила Римскую[780]. Несомненно, такое этническое многообразие вдохновило ее лично принять участие в его изучении. При этом, разумеется, ее притягивали одновременно и возможность продемонстрировать свое умение пользоваться вспомогательными научными средствами, позволявшее ей внести свой практический вклад в этот традиционный спор ученых, и мобилизация уникальных ресурсов власти самодержавной правительницы для всемирно-исторического исследования.

Паллас сразу получил в свое распоряжение коллекции Академии. Здесь сохранился неопубликованный языковый материал, собранный за годы до того по собственной инициативе Гартвигом Людвигом Христианом Бакмейстером, служившим в 1766–1778 годах инспектором академической гимназии. Бакмейстер, родившийся в Геррнбурге под Ратцебургом, не испытывал особой страсти к профессии юриста, которой он обучался в Йене и Гёттингене. Приехав в 1762 году в Россию по приглашению своего друга Шлёцера и поработав бок о бок с ним и Миллером, он превратился во вполне зрелого историка и филолога. Во время большой экспедиции 1768–1774 годов он, находясь в Петербурге, посылал Палласу и другим естествоиспытателям инструкции о правилах сбора и обработки языковых примеров. Бакмейстер был убежден, что сравнение языков имеет тогда только смысл, если оно учитывает синтаксис и грамматику языков. Однако не в его власти было изменить избранную императрицей концепцию Сравнительных словарей, поэтому его участие в ее исследовательском проекте ограничилось, по-видимому, тем, что он консультировал Палласа в непривычной для того сфере и предоставил ему свои материалы[781].

Однако, поскольку составление словаря было поднято в ранг государственного дела, недостатка в помощниках не было. Если в своих Записках касательно Российской истории императрица опиралась на Миллера и его молодых коллег и ассистентов из Москвы, на двух «немецких педантов» – Буссе и Фелькнера и, как всегда, своих секретарей, то и Палласу для классификации и подготовки материала к публикации выделили ассистентов из состава немецкого ученого сообщества Петербурга: для начала – еще одного Бакмейстера, Иоганна Фолльрата Конрада, младшего библиотекаря Академии, а затем, после его смерти в 1788 году, – Христиана Готлиба (Богдана Федоровича) Арндта, переводчика екатерининских законов, исторических трудов и комедий. Иоганн Фолльрат Бакмейстер был ганноверским родственником ратцебургского Бакмейстера. После пребывания в Англии на службе у семейств Чернышевых и Разумовских он был принят в Академию. С Палласом Бакмейстер, занимавшийся составлением описей библиотеки и Кунсткамеры, познакомился, очевидно, в 1770-х годах, когда взялся за описание кабинета естественной истории Академии[782]. Арндт, родившийся в 1743 году в Восточной Пруссии, изучал теологию и юриспруденцию в Кенигсберге, в Петербург приехал в 1768 году, после поездок в Варшаву, Ригу и Митаву. В 1772 году он получил место почтового экспедитора, затем стал переводчиком: сначала при трех главных коллегиях, а в 1780 году – и при Кабинете императрицы в чине коллежского асессора. Перевод екатерининских комедий, высмеивавших мракобесие и суеверия, для берлинского издателя Николаи Екатерина расценивала, разумеется, как службу на благо отечества и всего европейского Просвещения. Еще раньше Арндт и сам зарекомендовал себя на писательском поприще. С 1776 по 1780 год он издал десять томов St. Petersburgisches Journal на немецком языке, а затем в течение трех лет выпускал Neues St. Petersburgisches Journal. Журналы он заполнял, с одной стороны, своими переводами выходивших законов и распоряжений, с другой – и главным образом – собственными статьями по русской истории. В отличие от других периодических изданий, служивших для коммуникации с научным миром Германии, его журналы, полные патриотического чувства, были адресованы немцам, уже давно и постоянно проживавшим в России, «большинство из которых не знают другого отечества и, если исключить язык и религию, оказываются Русскими телом и душой»[783].

Итак, несмотря на то что оба сотрудника Палласа не имели лингвистического образования и были выбраны в первую очередь благодаря имевшемуся у них опыту редакторской работы, они быстро освоили новое дело. Арндт даже взял в императорской библиотеке труд Кура де Жебелена, параллельно с составлением сравнительного словаря самостоятельно изучал весь доступный ему языковой материал, собрав в конце концов результаты своего труда в очерке о происхождении и родственных связях языков. Его рукопись на французском языке Екатерина внимательно прочла, оставив одобрительные пометки на полях, однако автор был весьма самокритичен и не считал свой труд достойным публикации. В 1818 году, когда Арндт, завершив свою 25-летнюю службу в России, давно уже жил в Гейдельберге, эту рукопись, хранившуюся в архиве Палласа, на немецком языке издал в честь самого же Арндта его друг, публицист Иоганн Людвиг Клюбер, по-прежнему – вопреки желанию автора[784].

Судя по эффектной инсценировке проекта, которую устроила Екатерина весной 1785 года, ей к тому времени удалось справиться со своим горем. Через видного ученого Палласа всему миру предстояло узнать о том, что в правление Екатерины II Российская империя стала родным домом для наук, а государыня сама возглавила общее для всего мира стремление к познанию. Во втором десятилетии XVIII века Лейбниц внушал Петру Великому мысль о translatio studii. Придет время, когда науки – цитировал царя по памяти ганноверский дипломат Фридрих Христиан Вебер – «оставят теперешнее свое местопребывание в Англии, Франции и Германии, продержатся несколько веков у нас и затем снова возвратятся в истинное отечество свое – в Грецию»[785]. Таким образом, одно пророчество сбылось. Однако Екатерина сумела поднять планку своих притязаний еще выше: просвещенные ученые и политики всего мира должны были не просто замереть в почтении, но были призваны императрицей России к участию в ее универсалистском начинании. По-видимому, в 1785 году она не сомневалась в том, что концепция ее сравнительного словаря верна, а стремилась лишь к наиболее полному, но при этом быстрому сбору образцов всех известных языков.

Несмотря на то что в новый план Палласа посвятили лишь в апреле, во второй половине мая Екатерина уже одобрила предложенный им набросок обращения, ставившего просвещенную публику в известность о проекте российской императрицы. Никто до сих пор, утверждалось в обращении, не занимался исследованием всех языков в их единстве. «Это обширное предприятие, которое наконец может привести к решению вопроса о существовании одного первобытного языка, было предоставлено нашему веку», поэтому Екатерина II нашла эту область достойной того, чтобы посвятить ей часы своего досуга[786]. Сотрудничеством в этом деле обязывались не только высшие чиновники реформированного в 1775 году местного управления, наместники и губернаторы Российской империи. Через дипломатических представителей Екатерина и Паллас направили этот Avis au Public[787] и каталог слов, для которых требовалось указать соответствия из других языков, известным европейским лингвистам и правительствам; так, для сбора сведений об индейских языках обращение отправили королю Испании, который поручил своему вице-королю в Рио-де-ла-Плата прислать ответ императрице, а через генерала Жозефа Поля де Лафайета обращение попало к Джорджу Вашингтону, президенту Соединенных Штатов, лично просившему о содействии одного землемера из Огайо и представителя по делам индейцев в конгрессе[788]. Когда же в конце 1786 – начале 1787 года вышел в свет том, содержавший первую часть сравнительного материала к 285 русским словам из 200 языков Евразии и Океании в кириллической транскрипции, Паллас, прибегнув к тому же жанру, что и в своем Avis au Public, не преминул сообщить научной общественности, что народы Российской империи говорят более чем на 60 из всех сравниваемых языков и из них большинство – прежде всего языки Кавказа и Сибири – «оставалось известно ученым только по имени»[789].