Читать онлайн «Китайская цивилизация». Страница 30

После падения династии Хань Китай вступает в период политической раздробленности. Дому Цзинь (265–419) удается лишь на довольно короткое время восстановить номинальное единство. С начала IV в. варвары проникают вглубь границ. В Северном и Западном Китае они образуют непрочные царства. Дом Цзинь сохраняет только бассейн Синей реки и Сицзян. К концу IV в. и началу V в. раздробленность Китая достигает своего максимума. Только в VII в. для борьбы с туцзюэ, тюрками, империя поднимается. Ее возрождает династия Суй (589–617), на смену которой приходит дом Тан (620–907). Сразу же возобновляется политика великих замыслов, обращенная к степи, горам и морю. После 609 г. к империи присоединяются Тарим, Тонкий и Цзайдам. В какой-то момент она достигает Джунгарии и реки Инд. Обогащенная знаниями, принесенными с собой буддизмом, манихейством, несторианством и другими религиозными течениями, китайская цивилизация вновь расцветает. Теперь она имеет более синкретический характер, чем при Хань, и, однако, даже сильнее, чем прежде, тяготеет к своим древним корням. После нового периода раздробленности с 907 по 960 г. Китай при династии Сун (960–1279) окончательно ориентируется на синкретизм в традиционалистском духе. С тех пор как при династиях Цинь и Хань сформировалась китайская нация и сложился идеал имперского единства, китайцы именно в гордости, внушаемой их традициями и культом, находят при благоприятных обстоятельствах силу выступать как единый народ и даже играть роль великой державы. Больше чем история государства и даже народа, история Китая есть история цивилизации или, скорее, культурной традиции. Если бы эту историю можно было бы написать с какой-либо точностью, то прежде всего она была бы, вероятно, интересна демонстрацией того, как идея цивилизации на протяжении столь длительной истории и почти постоянно смогла торжествовать над государственной идеей.

Ортодоксальная история старается доказать, что еще в третьем тысячелетии до н. э. и в классических границах страны в Китае существовала наделенная законами империя и уже сложилась однородная нация. В то же время, как только с относительно надежными датами появляются и относительно многочисленные документы, которые можно подвергнуть сколько-нибудь критическому анализу, Китайская конфедерация предстает узенькой полоской земли, новой, только что появившейся страной. С совершенно неосвоенными землями. Сгрудившиеся мелкими общинами люди живут изолированно.

Нужно ли из уважения к датам видеть в этом состоянии Китая при зарождении хронологии своего рода изначальное государство? Нужно ли вести историю китайского общества с того времени? Но кто докажет, что в начале периода, описанного в «Чунь цю», китайцы не представляли остатков некогда единого и процветающего народа? Разве нельзя предположить, что некогда они заселили хотя бы только бассейн Желтой реки, но что результаты их труда были разрушены какой-то случившейся катастрофой? И незачем воображать какое-то гигантское бедствие; наводнение, набег варваров могут объяснить состояние раздробленности, раскрываемое первыми датированными документами. Неужели это изначальное состояние? Вроде бы оно сопровождается традиционным идеалом единства. Есть ли уверенность, что этот идеал – недавнего происхождения и искусственно распространяется на прошлое? Существование признанного сюзерена предполагает определенную степень политического единства. И разве относительные уважительность и почтительность, вроде бы окружавшие дом Чжоу в течение периода, о котором пишет «Чунь цю», не выглядят как подтверждение существования древней державы и как примета былой сплоченности? Все, что можно высказать в поддержку ортодоксальной традиции, – не более чем гипотеза. Но если отвергнуть эти умеренные предположения и им предпочесть абсолютное отрицание, основывающееся на отсутствии исторических свидетельств, то, настаивая, к примеру, на важности относящихся к катастрофическим паводкам традиций или на утверждениях летописей, относящих к VII в. страшные набеги племен ди, было бы легко представить некую крупицу доказательств.

В этом споре мы не будем участвовать. Мы отказываемся как полностью отрицать ортодоксальную традицию, так и в чем-то с ней соглашаться. Правдоподобно, что китайская цивилизация уходит корнями в глубокую древность; возможно даже, что ее история представляет собой определенную непрерывность; возможно и то, что Китай – или по меньшей мере часть этой страны – обладал в далекой древности некой однородностью. Но как быть с традиционалистской теорией, претендующей на объяснение всей истории китайской цивилизации? Эта теория настаивает, что китайское общество было совершенным при возникновении, когда основатели национальной цивилизации проявляли свою святость. Нет сомнения, что не может быть недавним изобретением представление, согласно которому государь, лишь соблюдая обряды, в состоянии упорядочивать нравы и цивилизовать мироздание. Чувствуется, однако, что речь там идет об уже очищенном идеале. А ведь как раз желательно было бы узнать историю его зарождения. Но для ортодоксального учения этот идеал есть данность, факт изначальный. Исходя из него, в большей степени объясняют, чем излагают, исторические факты. Все документы были либо восстановлены, либо переработаны учеными эрудитами. А они признают традиционные данные лишь в той мере, в какой они выглядят соответствующими духу системы. В этих условиях какая-либо настоящая исследовательская работа стала бы невозможна, не будь одного обстоятельства: системно выстраивая или перестраивая свою историю, китайцы рассуждают и выражают свои мысли только с помощью освященных временем формулировок и в рамках их традиционных классификационных рубрик. При условии, что эти формулировки и эти рубрики оторваны от системы, из них можно извлечь положительные сведения. Из этих-то фактов – и только из них – можно извлечь крупицы истории китайского общества.

Сразу же становится очевидным, что эти данные образуют фрагментарные документы и их нельзя увязать с какой-либо хронологией.

Вся работа заключается, таким образом, в их классификации. После их классификации становится возможным соотнести их с различными общественными кругами. И тогда остается определить эти круги. Чтобы приступить к работе, совершенно необходимо применить регрессивный метод.

Из непосредственных документов мы знаем о классах людей образованных и об имперской знати. Образованные и чиновные люди занимали в имперском Китае то же место, что и феодальная знать в удельном Китае. Она известна только по тем сведениям, которые было угодно нам сообщить людьми образованными. Но они прибегали к традиционным выражениям, чтобы рассказать о знати. Они их истолковывали на свой лад. Однако же их все-таки можно уяснить и понять, какой смысл вкладывался в эти формулы самой феодальной знатью. Таким же образом можно действовать, нисходя от императора к удельному феодалу. Но в этом случае переход от одной формулировки к другой более непосредствен. С помощью такого непрерывного продвижения можно в конце концов проникнуть очень далеко и под чрезвычайно архаичными формами увидеть, какой некогда была власть государя. Эта власть определяется формулами, в которых заключено поистине мифологическое начало. Иной раз их можно сблизить с родственными обрядовыми жестами: их совокупность позволяет выявить верования и даже непосредственные обстоятельства, сделавшие возможным возникновение княжеств и личной власти. С другой стороны, иные темы, главным образом поэтические, позволяют описать деревенскую среду, где сложились некоторые из важнейших верований и где находится основание как власти, присущей политическому вождю, так и власти, присущей главе семьи. Таким-то путем, с помощью средства, которое заключается в соотнесении с правильно определенными социальными слоями рубрик и выражений, в которых запечатлены китайские верования, удается очертить в политическом и семейном порядке двоякое параллельное развитие, которое объясняет вызревание конституционного и частного права.

Если описанные с помощью взятых у древней традиции формул общественные слои могут быть правильно расположены друг над другом, то это бесспорно и очевидно только потому, что в китайском обществе руководящая роль последовательно переходила от одного слоя к другому. Та же самая мысль высказывается, когда говорится, что знать империи стала наследницей феодальной знати или ее сменила. Такое утверждение отнюдь не предполагает, что феодальная знать исчезла, как только знать империи стала играть аналогичную ей роль в жизни нации. Есть шансы, что при династии Хань в Китае оставались объединения феодального типа. И напротив, возможно, что до наступления имперской эпохи в Китае существовала отличная от феодальной знати разновидность аристократии, члены которой больше напоминали чиновников, чем вассалов. Во всяком случае, определенно можно сказать, что в эпоху, изображенную в «Чунь цю» и даже позже, крестьянские нравы оставались примерно такими же, как во времена, когда в деревенских общинах, представлявших наиболее активную часть китайского общества, вырабатывались представления, которые основатели княжеств должны были позаимствовать и преобразовать в момент совершения революции, из которой вырос феодальный Китай. Но тогда руководящая роль и творческая активность перешли к вождям и их верным соратникам. Поэтому мы изучим различные круги, в которых происходило формирование китайской цивилизации, в тот момент, когда им принадлежала творческая роль. И нас больше будет заботить судьба их творений, чем их собственная судьба. Можно было бы по праву оправдать данный метод. Но достаточно дать почувствовать, что он и на самом деле неизбежен. Не существует иного средства определить различные общественные слои, как только рассмотрев верования или технические приемы, которыми они обогатили эту цивилизацию.