Читать онлайн «Преступление и наказание в России раннего Нового времени». Страница 5

Вслед за ними в этой книге мы стараемся, насколько возможно, двигаться в исследовании «снизу вверх». Проводя параллели с европейской и османской практикой того же времени, мы покажем, как предписанные законом формальные процедуры и ограничения менялись под воздействием таких факторов, как интересы сообществ и отдельных лиц, не предусмотренные законом процедуры (например, мировые соглашения) и гибкая интерпретация закона при судебном помиловании. Мы попытаемся доказать, что практика уголовной юстиции в России должна рассматриваться как сочетание «публичного» и «частного», а их противопоставление не релевантно. В эти столетия Россия не шла от персонализированной судебной системы к более рациональной; прослеженные в этой работе (до начала XVIII века) формализованные реформы законодательства и институтов не отменяли пластичности системы в отношении процедуры и судопроизводства.

В то время как законы утверждали примат царской юстиции, судопроизводство и судебная практика отвечали представлениям местного населения о правосудии, ориентированном на поддержание целости и стабильности сообществ, в которые это население было организовано. Со своей стороны, сообщества чтили легитимность царя, принимали авторитет судов и должностных лиц, соблюдали обладавшую в их глазах моральным авторитетом присягу царю и соглашались с монополией судебной власти на наказания за серьезные преступления. Они делали это в надежде на то, что суды и чиновники обеспечат им безопасность и защиту от преступности, накажут зло и не будут при этом чрезмерно злоупотреблять своим положением, практикуя коррупцию, произвол или жестокость. Когда коррупции становилось слишком много или отклика на нужды населения слишком мало, люди писали жалобы, подавали петиции и даже восставали. Таким образом, в деятельности судей существовал определенный люфт, которым они пользовались, в частности, при вынесении приговоров, уравновешивая свои обязательства перед законом следованием своим собственным суждениям. Население сотрудничало с судами и манипулировало ими. Другими словами, тот факт, что реальные приговоры отклонялись от требований писаного закона, был не свидетельством произвола или «незаконности» в судебной культуре, но знаком того, что судебная культура функционировала сбалансированно и исправно. Подобные практики управления были общераспространенными в раннее Новое время.

Путь к этим выводам лежит через изучение нескольких тем. Одна из них – история усилий Московского государства по построению и поддержанию централизованной бюрократии и судебного аппарата при нехватке финансов, людей и юридических знаний. С этой темой связана другая: в чем центр зависел от местных сообществ? В частности, как набирались кадры для судебных учреждений и каким образом население сотрудничало с царской судебной властью, манипулировало ею и сопротивлялось ей? Третья тема – развитие юридических знаний при отсутствии школ права и университетов, а также профессии юриста как таковой. В этих условиях Москве все равно приходилось каким-то образом внедрять юридические знания. Мы рассмотрим вопрос о том, кто и где был носителем таких знаний. Четвертая тема – использование насилия в судебной пытке, при наказаниях и смертной казни. При этом практика применения государственно-санкционированного насилия в Московском государстве сопоставляется с парадигмой «зрелища страдания». Изучено и символическое применение насилия, в особенности насилие, лежащее в основе государственного устройства и проявляющееся при глубинном взаимодействии царя и народа в моменты государственного кризиса. Наше исследование распространяется на период правления царя-реформатора Петра Великого (правил в 1682–1725 годах), для того чтобы рассмотреть проблему декларируемого коренного разлома в русской истории, совершенного этим, по общему мнению, радикальным властителем.

Сначала небольшой хронологический обзор для читателя-неспециалиста. Изложение в этой книге начинается с конца XV века, со времени правления Ивана III (1462–1505), который значительно расширил территорию, основал бюрократическую систему управления ([прообразы] Разрядного, Поместного и Посольского приказов, Казны), увеличил армию на основе поместного ополчения и издал краткий судебник (1497). Затем при его сыне Василии III (1505–1533), внуке Иване IV (Грозном, 1533–1584) и правнуке Федоре Иоанновиче (1584–1598) этот процесс государственного строительства и имперской экспансии был продолжен; он был ознаменован такими успехами, как завоевание торгово-перевалочных центров на Волге – Казани (1552) и Астрахани (1556). Два периода политических потрясений – опричнина Ивана IV (1564–1572) и Смута (1598–1613), – которые мы обсудим в главе 14, не смогли переломить этого направления развития, хотя и прервали его на какое-то время. Новая династия Романовых (Михаил Федорович – 1613–1645 годы, Алексей Михайлович – 1645–1676 годы, Федор Алексеевич – 1676–1682 годы) гигантски сместила пределы российской власти в Сибири и осуществила некоторое движение в сторону причерноморских степей и территории современных Украины и Белоруссии. Петр I (1682–1725) ускорил все эти государственно-строительные процессы, настойчиво проводя военную реформу, политику территориальной экспансии и административно-судебных преобразований[17].

Рост системы уголовного права отвечал не только идеологическим претензиям правителей на полновластие, но и социальной нестабильности, порожденной их действиями. Тяжелым бременем на население ложилось повышение московскими властителями старых и введение новых налогов, но еще тяжелее – важнейшая российская немонетарная фискальная стратегия государственного строительства – закрепощение (постепенно проводимое с XVI века до 1649 года закрепление социального статуса податного городского и крестьянского населения). Географическая (не говоря уже о социальной) мобильность для большинства населения была заморожена, по крайней мере в правовой теории. На практике же люди тысячами бежали в Сибирь и на южную степную границу, где, парадоксальным образом, воеводы, отчаянно нуждавшиеся в людях для обороны границ, часто брали их на службу. Провозгласив бегство преступлением, московские правители тем самым многократно увеличили нагрузку на уголовные суды. Катализатором преступности служили и разорительные налоги; с середины XVI века разбой и грабежи прочно поселились на немногочисленных больших дорогах огромной Московской империи[18]. Воровство и разбой были проклятьем городской и сельской жизни, несмотря даже на то, что по сравнению с Европой Россия была гораздо менее богатой, оборот потребительских товаров был меньше и гораздо ниже был уровень неравенства, чтобы провоцировать преступления против собственности. Распространенными, как и в Европе, были проявления спонтанного насилия: между незнакомыми людьми в кабаке начинается ссора, появляются ножи, повсеместно распространенные в крестьянском обществе, на пол кабака падают мертвые тела. Время от времени социальная напряженность взрывалась крестьянскими или городскими восстаниями. Все это порождало потребность в эффективном аппарате уголовной юстиции.

Этот аппарат создавался государством посредством издания сводов законов, указов и ведения текущего делопроизводства, и наше исследование базируется именно на этих источниках. Нужно заметить, однако, что изучать взаимодействие государства и общества в России в рамках правовой практики раннего Нового времени непросто, так как практически все русские источники – это документы правительственных учреждений. Даже прямые обращения тяжущихся в суд или свидетельские показания пропускались через фильтры формульного языка, опыта дьяков и необходимости для сторон выражаться в соответствии со стандартами, заданными законом. И все же записи судебных дел открывают для нас широкую картину управления в действии.

Самые ранние для рассматриваемого периода памятники позитивного права – это сборники законов, утверждавшие прерогативы государства и регулировавшие полномочия должностных лиц. «Запись о душегубстве», составленная в XV веке, две региональные уставные грамоты и Судебник 1497 года демонстрируют переход от двойственной системы права предшествовавших столетий, представленной Русской Правдой, к тройственной модели, в которой закон не только обеспечивал компенсацию жертве насилия, но и признавал государственный интерес. Судебник 1497 года был, прежде всего, пособием для судей: в нем определялись размеры судебных пошлин, описывались процедуры, устанавливались смертная казнь за наиболее тяжкие преступления (кража церковного имущества, измена, поджог, похищение людей и повторные преступления) и телесное наказание за меньшие нарушения, а также штрафы-композиции за насилие и ущерб[19]. Несколько более пространный Судебник 1550 года развивал нормы санкций, процедур и наказаний за злоупотребления должностных лиц. Грамоты, выдававшиеся с 1530-х годов губным учреждениям (созданным для борьбы с разбоями), увеличивали применение телесных наказаний, смертной казни и пыток[20]. Судебник 1589 года, изданный для ограниченной территории, дополнял кодекс 1550-го рядом более суровых санкций, указы второй половины XVI века усиливали социальный контроль, а Судебник 1606 года, несколько ограничивавший ползучее распространение крепостного права, не был введен в действие[21].