Читать онлайн «США во Второй мировой войне. Мифы и реальность». Страница 31

В конце лета 1944 года наступила очередь освобождения Франции и Бельгии. Американцы и их британские партнеы получили возможность решать, какая из политических и социально-экономических систем будет установлена в этих странах. Их внимание было сосредоточено, естественно, на Франции, стране, которая лишь пару десятков лет была державой того же калибра, что и США, и Великобритания. Во Франции, однако, ситуация была чрезвычайно сложной. В Виши маршал Петен возглавлял коллаборационистский режим, который культивировал консервативные традиции Ancien-Regime France, иными словами, традиции Франции до Великой революции 1789, и который считал себя и был, по мнению многих французов, законным правительством страны. В Лондоне, однако, поддерживали Шарля де Голль, также консервативного деятеля, выступавшего как против Виши, так и против немцев, красноречиво обещавшего в передачах Би-Би-Си на французском языке возрождение Франции, которое должно было стать реальностью под его авторитарным руководством. В самой оккупированной Франции действовали разнообразные группы Сопротивления. Фронт Сопротивления, широкое движение, в котором коммунисты играли важную роль, хотя они и не контролировали руководство, был настроен решительно, что после войны стрелки часов не будут просто переведены вспять к 1939 году; в отличие как от Петена, так и от де Голля, рядовые члены, а также руководители сопротивления мечтали о более или менее радикальных социальных и экономических реформах, которые в конечном итоге были сформулированы в «Хартии Сопротивления» от марта 1944 года («Хартия» призывает к «введению подлинной экономической и социальной демократии, включая экспроприацию крупных экономических и финансовых организаций» и «социализацию [возвращение народу] [самых важных] средств производства, таких, как источники энергии и полезные ископаемые, а также страховых компаний и крупных банков»202. Практически все члены Сопротивления презирали Петена, и многие из них считали де Голля не только политически слишком авторитарным, но и социально слишком консервативным. Личность де Голля, безусловно, не доминировала в Сопротивлении, как многие начали считать после войны, и в самой Франции голлисты оставались меньшинством в течение войны. «Хотя точных цифр не существует, – пишет Колко, – в самой Франции группы Сопротивления, которые были бы голлистскими по идеологии, всегда были незначительным меньшинством, [а] во многих ключевых частях Франции они вряд ли вообще существовали»203.

Несмотря на это де Голль пользовался значительным влиянием в Сопротивлении в основном из-за его контактов в Великобритании, которая контролировала поставки оружия патриотам Франции. Черчилль надеялся манипулировать де Голлем в своих целях: не только устранить коммунистическое влияние в самой Франции, но и интегрировать Францию в послевоенный блок стран Западной Европы под руководством Великобритании, который мог бы противопоставить себя Соединенным Штатам и СССР, двум странам, чье появление в качестве сверхдержав Черчилль предвидел и боялся204. Что касается американских лидеров, включая президента Рузвельта, то у них было мало предчувствий и еще меньше понимания французской запутанной ситуации. Им казалось непонятным, почему французские патриоты, очевидно, мечтают о большем, чем просто вывод немцев со своей территории и возвращении политического, социального и экономического статуса-кво. Американские власти были обеспокоены не меньше Черчилля радикальными тенденциями в целом и влиянием коммунистов в частности внутри Сопротивления и относительно радикальными социально-экономическими планами этого движения на будущее. Такие планы пользовались широкой поддержкой внутри самой Франции, но они не подходили консервативному видению освободителей. Администрация Рузвельта на самом деле предпочитала коллаборанта Петена Сопротивлению, которое оказалось настолько лево-ориентированным, а также де Голлю, который воспринимался как шовинист-француз, недостаточно послушный Лондону и Вашингтону. В Белом доме последнего считался почти невыносимым, и не без причины он также рассматривался в качестве потенциальной марионетки Черчилля, который намеревался способствовать британским, а не американским интересам в послевоенной Франции205.

Вашингтон предпочел бы избавиться от де Голля, и однажды Рузвельт даже предложил Черчиллю назначить французскогогенерала губернатором Мадагаскара! На момент высадки во французской Северной Африке, что вызвало разрыв дипломатических отношений Виши с Вашингтоном, американцы даже не сообщили де Голлю о своих планах. Они провели переговоры о прекращении огня с петеновским командующим в Северной Африке Франсуа Дарланом и, казалось, готовы были признать последнего в качестве главы освобожденных французских колоний. Де Голль был в ярости, и в самих Соединенных Штатах поднялся большой общественный резонанс от такого сотрудничества с бывшим коллаборантом. Проблема была решена, когда Дарлан был (очень кстати) убит в Алжире, возможно, голлистскими агентами. Вашингтону понадобилось долгое время, чтобы понять, что в послевоенной Франции не может быть места коллаборантам из режима Виши. Следовательно, американцы долго тянули, прежде чем они наконец оказали поддержку де Голлю. Они не испытывали к нему никаких симпатий, впрочем, так же, как и он к ним, и в дальнейшем у них тоже были с ним проблемы206.

Не без оснований американцы считали де Голля высокомерным, страдающим манией величия. «Узкомыслящий французский фанатик, у которого слишком много амбиций, что вредит ему самому», – как писал военный министр Генри Л. Стимсон в своем дневнике, вторя мнению президента Рузвельта. Тем не менее де Голль предоставил Вашингтону два преимущества: во-первых, его репутация не была загрязнена коллаборационизмом, как это было в случае Петена и его приспешников, таких, как Дарлан; во-вторых, его планы для послевоенной Франции не призывали к радикальным, возможно, даже революционным, социальным и экономическим эксперименты вроде тех, которые были на уме у левого Сопротивления. Первое качество сделало его приемлемым для самих французов, второе качество сделало его приемлемым для американцев и англичан. «Де Голль плох, – поведал Стимсон в своем дневнике, – но не иметь дело с ним еще хуже». В самом деле, в отличие от ультраконсервативных, реакционных петеновцев, Сопротивление без Шарля де Голля угрожало интересам США. Его планы социально-экономических реформ, изложенные в «Хартии Сопротивления», были восприняты в Вашингтоне, как вдохновленные коммунистами, а перспектива красной революции во Франции глубоко беспокоила многих американских лидеров, включая президента Рузвельта, как сообщал Стимсон207. Другой предполагаемой угрозой американским интересам было то, что коммунистические и другие левые партизаны Франции стремились развивать дружественные отношения с Советским Союзом. С американской разведстанции в Берне (Швейцария), которая контролировала развитие событий в оккупированной немцами Европе, пришли срочные предупреждения, что неголлистский Национальный комитет освобождения «имеет опасную тенденцию укрепления прорусских настроений среди французов». «Нужен был кто-то, – отмечает Колко, – кто мог бы спасти Францию от левых, кто-то, кто мог бы “квалифицированно контролировать” влиятельных коммунистов в рамках Сопротивления, и неприятный де Голль показал себя как единственный, кто мог взять на себя эту миссию и позже так и сделает». Колко сухо заключает: «Если американцам и не нравился де Голль, то [французские] большевики нравились им еще меньше»208.

Итак, с лета 1944 года Вашингтон постепенно последовал примеру Великобритании и начал помогать поддерживать амбиции де Голля стать лидером послевоенной Франции. 23 октября того же года Вашингтон наконец признал его в качестве легитимного главы французского правительства. Вскоре после высадки в Нормандии де Голль был репатриирован на родину в целях представления его французскому народу как героя и лидера Сопротивления, с тем, чтобы он был признан в качестве главы правительства освобожденной и обновленной Франции. Но в самой Франции, и в частности в Сопротивлении, было гораздо меньше энтузиазма по поводу этой подготовленной коронация, чем люди обычно представляют сегодня. Готовились альтернативные планы. В Париже, например, Сопротивление взяло в руки оружие и выступило против немецкого гарнизона, когда союзные армии продвигались к французской столице. Эта инициатива стоила жизни многим партизанам. Почему эти патриоты не просто подождали несколько дней, пока немцев не выгнали, а танки союзников не въехали в город, чтобы потом начать праздновать освобождение?

Для многих французов, конечно, было, очень важно, чтобы они самостоятельно освободили свою столицу, сердце и символ нации. Кроме того, они, возможно, хотели предотвратить печально известный приказ Гитлера об уничтожении Парижа. То, что это было все, чем руководствовались парижские партизаны, было ошибочно предположено в широко разрекламированном фильме, выпущенном в шестидесятые годы, «Горит ли Париж?» Тем не менее наиболее радикальные бойцы Сопротивления взяли в руки оружие в Париже, и это было не случайно. Они знали, что вместе с армиями союзников на пути к городу был консервативный и авторитарный де Голль, и они слишком хорошо понимали, что англичане и американцы планируют привести его к власти, чтобы политически изолировать левых лидеров Сопротивления и, таким образом, предотвратить их планы послевоенных реформ. Левые, радикальные члены Сопротивления стремились быстро захватить власть в Париже, городе, который управляет сильно централизованной сетью французского государственного аппарата, таким образом, чтобы западным союзникам и их протеже де Голлю было очень трудно свести это на нет 209. Польские бойцы сопротивления похожим образом попытались освободить Варшаву в августе 1944 года до прихода Красной армии, но восстание в польской столице было утоплено в крови нацистами. Основным фактором, определившим это фиаско, было то, что Советы не пришли на помощь. Сталин знал, что, в отличие от бойцов Сопротивления в Париже, польское сопротивление было антикоммунистическим и антисоветским и что они готовили исход в Варшаве, который был бы неблагоприятным для Советов. Поэтому, конечно, его не смутил тот факт, что нацисты сорвали сценарий польских партизан. Тем не менее далеко не очевидно, что Красная армия была бы в состоянии успешно вмешаться в события в Варшаве, хотя ее авангард уже находился в восточных пригородах, отделенных от самого города рекой Вислой. Советская военная стратегия после Сталинграда характеризовалась гигантскими наступлениями вдоль чрезвычайно широкого фронта, простирающегося от Балтики до Черного моря. Такие наступления, примером которых может быть «Багратион», приводили к огромным территориальным завоеваниям и, как правило, чередовались с очень длинными паузами, срочно нужными не только для того, чтобы позволить отдохнуть уставшим войскам, но, чтобы укрепить растянутые линии снабжения между фронтом и промышленными производственными центрами в глубине Советского Союза.