Читать онлайн «Прекариат: новый опасный класс». Страница 3

К 2008 году в Прато было зарегистрировано 4200 китайских фирм и 45 тысяч китайский рабочих, что составило пятую часть населения города (Dinmore, 2010a, 2010b). Они производили в день 1 миллион единиц готового платья – по подсчетам муниципальных властей, достаточно, чтобы за 20 лет одеть все население земного шара! Тем временем местные итальянские фирмы, чей бизнес потеснили китайцы, в условиях нарастающей конкуренции с Индией и Бангладеш стали в массовом порядке высвобождать рабочую силу. К 2010 году у них числилось 20 тысяч работников, на 11 тысяч меньше, чем в 2000-м. Мельчая, фирмы все чаще переводили сотрудников с постоянной работы на сдельную.

Затем случился финансовый шок, затронувший Прато точно так же, как и другие старинные промышленные районы Европы и Северной Америки. Банкротства следовали одно за другим, рос уровень безработицы, недовольство переходило в возмущение. Всего за несколько месяцев левых политиков оттеснила от власти ксенофобская Лига Севера. Она сразу же начала наступление на китайцев, организуя ночные рейды на их фабрики и в подпольные цеха, сгоняя бесправных китайцев и обвиняя их во всех несчастьях. А в это время политический союзник Лиги премьер-министр Сильвио Берлускони заявлял во всеуслышание о своих намерениях победить «армию зла», как он называл нелегальных мигрантов. Потрясенный посол КНР поспешил покинуть Рим, заметив, что все это становится похоже на события времен нацизма 1930-х годов. При этом, как ни странно, китайское правительство не спешило забирать мигрантов обратно.

Но проблемы создавали вовсе не местные фанатики, недолюбливающие чужаков. Многое зависело и от самого китайского анклава. Пока старинные фабрики Прато старались выжить в конкурентной борьбе, вынуждая итальянских работников искать альтернативные источники дохода, иммигранты создали общину внутри общины. По имеющимся сведениям, «исход» из Китая организовала китайская мафия, она же и руководила анклавом, хоть ей и приходилось бороться за это с преступными группировками из России, Албании, Нигерии и Румынии, а также с итальянскими мафиози. Ее влияние не ограничивалось одним лишь Прато. Китайские преступные группы были связаны с китайскими компаниями, занимаясь инвестированием в строительство инфраструктурных объектов в Италии, в том числе они предложили многомиллионный проект «китайского терминала» рядом с портом Чивитавеккья.

Прато стал символом глобализации и дилемм, возникших в связи с ростом прекариата. По мере распространения китайских подпольных «рабских» фабрик итальянцы утрачивали роль пролетариев и вынуждены были переходить в прекариат, довольствуясь нестабильной работой или вовсе оставались без работы. Понятно, что местные власти стали вымещать обиду на мигрантской части прекариата, которая была к тому же зависимой от сомнительных связей внутри анклава. Но опыт Прато вовсе не уникальный, он лишь показывает обратную сторону глобализации.

В конце 1970-х годов упрочившая свое положение группа ученых социал-экономистов, которых впоследствии стали называть неолибералами и либертарианцами (хотя это не одно и то же), поняла, что после десятилетий небрежения к их мнению стали наконец прислушиваться. Многие из этих теоретиков были еще достаточно молоды: их не затронула Великая депрессия, они не были приверженцами социал-демократической программы, которой так увлекались многие после Второй мировой войны.

Они не любили государство, которое отождествляли с централизованным правительством, с его аппаратом планирования и регулирования. Они представляли мир как все более и более свободное пространство, в котором инвестиции, трудовая занятость и прибыль свободно перетекают в такие места, где условия наиболее благоприятны. Они полагали, что, если европейские страны (в особенности) не откажутся от гарантий, созданных после Второй мировой войны для промышленного рабочего класса и бюрократического госсектора, и не «приручат» профсоюзы, ускорится деиндустриализация (понятие новое для того времени): возрастет безработица, замедлится экономический рост, инвестиции будут потрачены впустую, а обнищание масс усугубится. Это была отрезвляющая оценка ситуации. Они хотели крутых мер и в политиках вроде Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана обрели своего рода лидеров, согласных действовать в соответствии с их выкладками.

Трагедия заключалась в том, что, хоть их диагноз и был отчасти верен, их прогноз был слишком жестким. В течение последующих 30 лет трагедия осложнилась еще и тем фактом, что социал-демократические политические партии, построившие систему, которую неолибералы хотели сломать, после недолгих споров относительно диагноза неолибералов в конце концов, хоть и не очень охотно, согласились и с их диагнозом и с прогнозом.

Одно неолиберальное требование, окончательно оформившееся в 1980-е, заключалось в том, что страны должны стремиться к «гибкости рынка труда». Если рынок труда не станет более гибким, затраты на оплату труда возрастут и корпорации будут переводить производство и инвестиции в места, где такие затраты меньше, и финансовый капитал будет инвестировать в эти страны, а не в «родные». Гибкость включала в себя много аспектов: гибкость заработной платы означала скорейшее приспособление к необходимым изменениям, особенно в сторону понижения; гибкость занятости – возможность для фирм быстро и без трат менять уровень занятости, тоже преимущественно в сторону понижения, причем с сокращением гарантий обеспечения занятости; гибкость должностей означала возможность перемещать наемных работников внутри фирмы (с одной должности на другую) и менять структуру должностей с минимальным сопротивлением или затратами; гибкость профессиональных навыков означала, что работника легко можно переучить.

По сути, гибкость, за которую ратовали ретивые неоклассические экономисты, означала, что наемных работников систематически будут ставить во все более уязвимое положение – под предлогом того, что это необходимая жертва ради сохранения капиталовложений и рабочих мест. Любой экономический регресс отчасти объясняли, справедливо или нет, негибкостью и отсутствием «структурных реформ» рынков труда.

По мере того как шел процесс глобализации и правительства и корпорации старались перегнать друг друга, делая свои трудовые отношения более гибкими, росло число людей с незащищенной формой занятости. Технологически это не было оправданно. С распространением гибкого труда усиливалось неравенство, и классовая структура, лежавшая в основе индустриального общества, уступила место чему-то более сложному, но явно не менее классово обоснованному. Мы еще поговорим об этом. Но политика меняется, и реакция корпораций на диктат глобализирующейся рыночной экономики привела к некой мировой тенденции, которой вовсе не предвидели ни неолибералы, ни политические лидеры, проводившие их политику в жизнь.

Миллионы людей в условиях процветающей или даже зарождающейся рыночной экономики образовали прекариат – феномен совершенно новый, даже если он и имел какие-то смутные прообразы в прошлом. Прекариат не является частью «рабочего класса», или «пролетариата». Пролетариат – это сообщество, состоящее в основном из рабочих с долговременной стабильной занятостью, с фиксированным рабочим днем и определенными возможностями продвижения по службе. Пролетарии могут вступать в профсоюзы и заключать коллективный договор, название их должности понятно их родителям, и они знают в лицо всех местных работодателей.

Многие из тех, кого мы называем прекариатом, ни разу не видели своего работодателя, не имеют понятия, сколько сотрудников на него работают сейчас и сколько еще он намерен нанять в будущем. Прекариат нельзя отнести также и к среднему классу, поскольку у этих людей нет стабильного или предсказуемого жалованья, нет статуса и пособий, которые должны быть у представителей среднего класса.

В 1990-е годы все больше и больше людей, и не только в развивающихся странах, оказались в положении, которое экономисты и антропологи назвали «неформальным». Вероятно, самим этим людям от такого определения не было никакой пользы – разве что оно позволяло увидеть на примере других, что считается нормальной жизнью и работой. На самом деле они не рабочий класс, не средний класс, и даже не «неформалы». Так кто же они? Немного понятнее станет, если охарактеризовать их положение как ненадежное, неустойчивое (англ. precarious). В аналогичном положении друг к другу находятся друзья, родственники и коллеги, потому что заранее неизвестно, останутся ли они таковыми по прошествии нескольких лет или даже месяцев либо недель. И часто это вовсе от них не зависит.

Что же мы имеем в виду, говоря о прекариате? Объяснить это можно двумя способами. Во-первых, можно сказать, что это такая социоэкономическая группа, к которой отдельный человек может принадлежать, а может и не принадлежать. Это полезно с точки зрения идей и анализа и дает нам возможность использовать, пользуясь выражением Макса Вебера, «идеальный тип». В таком ключе понятие «прекариат» следует определить как неологизм, образованный от двух слов: precarious[2] и хорошо знакомого всем «пролетариат». В данной книге этот термин часто употребляется именно в таком значении, хотя не всегда. Прекариат – это класс в процессе становления, если еще не класс «для себя» в марксистском понимании этого слова.