Читать онлайн «Германия в ХХ веке». Страница 6

Во время визита Вильгельма II в порт Танжер весной 1905 г. он выступил за созыв международной конференции по Марокко, что отодвигало на неопределенное время планы Франции по овладению этой страной. Кроме того, Германия начала очередную «военную тревогу». Однако военно-политическое давление на западного соседа не принесло ожидаемых плодов. На международной конференции в Альхесирасе Германия оказалась в изоляции, и Франции при поддержке Великобритании удалось упрочить свои позиции в марокканском султанате. Следующим шагом дипломатии императорских яхт стала встреча 24 июля 1905 г. в Финском заливе, в ходе которой Вильгельму II удалось разыграть британскую карту, заставив своего кузена Николая II подписать договор о взаимопомощи в случае нападения третьих стран, к которому могла присоединиться и Франция. Всплеск миролюбия и идеализма двух монархов был быстро погашен их окружением, как только оно узнало о достигнутой договоренности. После протестов министра иностранных дел Николай сообщил Вильгельму, что Бьеркский договор не затрагивает обязательств, вытекающих из русско-французского соглашения 1904 г. Это было равносильно его денонсации.

Безрезультатность встречи в Бьерке и конфуз с интервью «Дэйли телеграф» не охладили дипломатического пыла императора. После отставки Бюлова он заявил, что отныне сам будет заниматься внешней политикой. При новом осложнении ситуации вокруг Марокко летом 1911 г. Вильгельм II распорядился отправить в туда военный корабль «Пантера». Вмешательство британской дипломатии и отсутствие поддержки со стороны союзников привели к тому, что Германия распрощалась со своими планами на колонизацию этой страны. Марокко стало протекторатом Франции, а Берлину пришлось довольствоваться частью французского Конго, полученного в качестве «отступного».

Более значительными оказались последствия «прыжка пантеры» в самой Германии. Недовольство очередным отступлением породило волну шовинизма, охватившую не только националистические союзы. Требования отомстить западному соседу за унижение стали раздаваться и с парламентской трибуны. Депутат от партии Центр в ходе марокканских дебатов в рейхстаге заявил, что «сохранение мира является большой ценностью, но было бы слишком дорого расплачиваться за него престижем мировой державы». Представители правых партий шли еще дальше, обвинив правительство в постыдной уступчивости. Голосом вопиющего в пустыне осталась речь лидера СДПГ Бебеля, который подчеркнул, что игра с огнем рано или поздно приведет к войне, которая закончится взрывом существующего в Европе социально-политического строя.

Эмоциональное состояние парламентариев, преследовавших в противостоянии власти свои узкопартийные цели, вполне отвечало массовым настроениям. Казалось, обыватели устали от «долгого мира». В пивных рассуждали о необходимости примерно наказать зарвавшихся французов и заключали пари, какой из сменявших друг друга военно-политических кризисов разразится настоящей войной. Книжные прилавки затопило море дешевой публицистики, призывавшей «священную войну, которая подобно врачу вылечит наши души» (Г. Класс). Празднование столетия Лейпцигской «битвы народов» в октябре 1913 г. превратилось в манифестацию готовности немецкой нации к новым военным подвигам. Предприниматели, выступая с пламенными патриотическими речами, про себя вспоминали огромные барыши, оказавшиеся в их кассах после получения контрибуции с побежденной Франции. Разочарование в дипломатических способах борьбы за «место под солнцем» вновь выдвинуло на первый план военных. Генеральный штаб Германии уже к 1905 г. разработал детальный план молниеносной войны (Blitzkrieg) на Западе, нарушавший нейтралитет Бельгии. Сменявшие друг друга канцлеры не решались поставить под вопрос последствия такого шага – «это было своего рода политической капитуляцией перед военным ведомством» (Г. Крэйг). Оккупация АвстоВенгрией Боснии и Герцеговины осенью 1908 г., а затем быстротечные Балканские войны усиливали иллюзию, что передел европейских границ возможен «малой кровью». Армии ведущих держав континента за сорок лет «долгого мира» выросли более чем в два раза, получили новейшие виды вооружений, включая самолеты и линкоры типа «дредноут».

Германские генералы, следя за программами перевооружения российской и французской армий, настаивали: «сейчас или никогда». Внешнеполитические акции кануна мировой войны были подчинены их интересам. В 1912 г. безрезультатно завершился визит в Берлин военного министра Великобритании, предложившего заморозить гонку военно-морских вооружений. Отправка в Турцию германской военной миссии вызвала нескрываемое раздражение России. После того, как Франция в июле 1913 г. ввела трехлетнюю воинскую обязанность, военная истерия проникла и в ряды оппозиции. Социал-демократы впервые проголосовали за рост армии (Heeresvermehrungsgesetz), довольствовавшись тем, что источником его финансирования будет единый имперский налог на наследованную собственность.

Не было ничего удивительного в том, что стартовый выстрел к началу первой мировой войны прозвучал на Балканах. Национально-освободительное движение в этом регионе в сочетании с панславянскими идеями России воспринимались Вильгельмом как «вызов зарвавшихся славян», пресечь который сможет только кровь. Убийство кронпринца Австро-Венгрии Франца Фердинанда в Сараево 28 июня 1914 г. развязало лихорадочную активность европейской дипломатии, которая должна была обеспечить своим правительствам алиби миролюбия, но не допускала и мысли о предотвращении войны ценой потери национального престижа. «Все считали себя подвергшимися нападению, и все находили это обстоятельство очень удачным» (Г. Манн).

Для Германии речь шла не только о стремлении обогнать конкурентов в гонке вооружений, но и об удержании в орбите своего влияния Австро-Венгрии. Оскорбленная в династических чувствах и оставленная на произвол судьбы, габсбургская монархия вполне могла отказать Германии в остатках былой привязанности. В случае же победы держав «оси Берлин-Вена» можно было рассчитывать на передел огромного геополитического пространства от Балтийского до Черного моря, а также колониальных владений в Северной Африке. 5 июля 1914 г. состоялось заседание государственного совета Германии, участники которого высказались в поддержку еще не объявленного австрийского ультиматума Сербии. На следующий день Бетман-Гольвег заявил послу Австро-Венгрии, что его страна может быть уверена в военной помощи его страны «при организации отпора сербско-русскому заговору».

Однако эта позиция не стала достоянием гласности, положив начало реализации наихудшего из сценариев «войны нервов». Правительства в Санкт-Петербурге, Париже и Лондоне сочли момент достаточно удобным для того, чтобы продемонстрировать твердость и поставить предел экспансии держав «оси». В каждой из стран, втянутых в международный конфликт, дипломатов у руля власти сменили генералы. 30 июля глава германского генерального штаба Гельмут Мольтке настоял на объявлении полной мобилизации в АвстроВенгрии. На следующий день германский посол в Санкт-Петербурге ультимативно потребовал прекращения ответной мобилизации. Не получив ответа, 1 августа 1914 г. Германия объявила войну России, а 3 августа – Франции. В эти дни Европа вступила в новую эпоху, приход которой возвещал грохот десятков тысяч артиллерийских орудий и предсмертные крики миллионов людей, превращавшихся в статистику боевых потерь.

Вопрос о виновниках военной катастрофы занимает умы политиков и ученых уже без малого сто лет. Первые ответы на него давались пропагандой воюющих держав, ради укрепления «внутреннего фронта» взваливавшей всю вину на противника. Сюда же можно отнести и прозвучавшее в 1917 г. заявление Бетман-Гольвега, что Германии приходится вести превентивную войну. Позже свое видение произошедшего предлагали публикации дипломатической переписки, мемуары политиков, исторические труды. Указания на империалистический характер политики ведущих мировых держав, равно как и на экспансию их капиталов дают представление об общем фоне эпохи, но не убеждают в закономерности и неизбежности именно такой войны. Современная историография исходит из того, что Германия несет главную, но не единоличную ответственность за ее развязывание. Споры начинаются при конкретном анализе ее геополитических целей.

Если этапная работа Фрица Фишера, появившаяся в 1961 г., настаивала на запрограммированности «рывка к мировому господству», то его оппоненты утверждали, что в основе германской внешней политики лежало стремление стабилизировать свое положение в центре Европы: «Решающую роль в развязывании войны сыграл страх Германии потерять последнего союзника и надежда на то, что таким образом удастся прорвать внешнеполитическую изоляцию» (Э. Йекель). Между крайними позициями находится широкий спектр оценок, принимающих в расчет позицию других европейских государств. «Германия единственная из них хладнокровно относилась к перспективе континентальной войны, поскольку была уверена в своей победе в случае, если Великобритания сохранит свой авторитет… Россия, Франция и Англия пытались избежать как локальной, так и континентальной войны, но они могли достичь этой цели, лишь уступив австро-германскому давлению. Их доля ответственности за развязывание войны заключается прежде всего в неадекватной реакции на действия Германии» (И. Гайс). Весьма интересны предположения ряда историков о превентивном характере «сползания в войну» перед угрозой парламентаризации политической власти в стране.