Читать онлайн «Политические сочинения». Страница 85

В отличие от спонтанного революционного разрушения общества, которое в принципе не требует какой-либо рациональной программы действий (но, напротив, скорее может быть осуществлено под утопическими и привлекательными для населения популистскими лозунгами), подлинная стратегия модернизации предполагает такую программу[419]. Ее составными частями должны быть во-первых, установление оптимальных масштабов желательных исторических изменений, во-вторых, расчет степени социального напряжения (согласия) и возможных проявлений оппозиции, с которыми столкнется политическая власть при их реализации; в-третьих, разработка политических технологий достижения целей при нейтрализации оппозиции. В сущности, к этим трем положениям сводятся основные задачи государства при осуществлении модернизации в условиях острых социальных кризисов.

Печатается по изданию: Медушевский А.Н. Модернизация в России: правовые формы, стратегия и технологии реализации в XVIII–XX вв. // История России: теоретические проблемы. Вып. 2: Модернизационный подход в изучении российской истории. М., РАН, 2013. С. 351–382.

Втечение короткого периода (со времени выборов в Государственную Думу и президентских) политический режим в России претерпел качественные изменения[420]. Их систематический анализ позволяет увидеть за отдельными инициативами стремление к реализации целостной программы идеологических, политических, социальных и экономических преобразований. Как это не раз бывало, речь идет фактически о создании нового политического режима без формального изменения конституции, наполнении ее положений совершенно новым содержанием. Известно, что многие радикальные перевороты в истории нового и новейшего времени облачались в конституционные одежды, а их инициаторы выступали перед обществом как защитники конституции и права от их противников.

Радикальным конституционным изменениям обычно предшествует, с одной стороны, утеря властью правовой легитимности, выражающаяся в ее обвинениях в злоупотреблениях и коррупции, с другой – утрата доверия общества к конституционным установлениям. Ярким проявлением второй тенденции становится значительная литература конституционных дискуссий и поправок, которые в подобных условиях выражают не столько прагматические потребности, сколько маскируют политические амбиции их авторов.

В последнее время главным источником инициатив реформирования политического строя стала сама государственная власть, предпринявшая попытку настоящей «революции сверху». О широте и радикальности предполагаемых реформ говорят уже темы политических и конституционных дискуссий, идущих под знаком критики предшествующего десятилетия либеральных преобразований: создание новой государственной идеологии; пересмотр соотношения конституционных прав и обязанностей населения; федерализм и новое административно-территориальное деление; механизм законодательной власти и судьба верхней палаты; новая концепция отношений парламента, правительства и президента; реформирование избирательной системы, правовых оснований деятельности политических партий и общественных объединений. К этому можно добавить обсуждавшиеся в печати вопросы судебной, военной, образовательной, аграрной, налоговой, пенсионной, административной реформ, а также реальные перемены во внутренней и внешней политике государства, изменение духа и стиля правления. Это перечисление планируемых нововведений совпадает с главами конституции или учебника конституционного права. Оно может быть поэтому завершено указанием на проектируемую конституционную реформу.

Накопление этих изменений – уже сейчас достаточно значительных – действительно может привести и к изменению конституционного строя – сначала фактически, а затем и юридически. Общество исподволь давно готовилось к этой инициативе: широкие слои населения привыкли к демагогическим утверждениям о нелегитимности «ельцинской конституции», политики не скрывали своего чисто инструментального подхода к ней, а интеллектуалы видели во внесении поправок гимнастику для ума. В результате проблема конституционной реформы, во всех странах являющаяся очень трудным делом, в России уже сейчас воспринимается многими (в том числе политическими деятелями) как едва ли не техническая проблема. Незаметно республиканские и тираноборческие идеалы эпохи перестройки все более уступают место идеям провиденциализма и сильной личности.

Эти наблюдения позволяют сделать ряд предварительных заключений о существе предлагаемого обществу проекта преобразований: во-первых, речь идет об изменении всего конституционного строя и политического режима; во-вторых, эти изменения, по-видимому, имеют отнюдь не спонтанный характер, но планируются и осуществляются, вероятно, из единого центра; в-третьих, их системный анализ позволяет уже на этой начальной стадии обрисовать общие контуры той политической и правовой системы, которая вытекает из их реализации. Выяснение общего вектора преобразований становится возможным в сравнительной перспективе российского и мирового опыта.

Вклад в концепционную оценку нового режима вносят как его идеологи, так и оппоненты. Все аналитики согласны, что современный российский политический режим есть результат завершения демократической революции постсоветского периода. В истории всех демократических стран данная фаза развития интерпретируется как новый синтез раскалывавших общество политических идеологий, режим, призванный всей логикой событий проводить политику центризма, а его цель усматривается в сочетании стабилизации общества с продолжением модернизации.

Если принять данную концепцию нынешнего российского режима, то научно оправданным становится сопоставление его с режимами, игравшими сходную историческую роль, – от бонапартизма и голлизма до авторитарных президентских режимов во многих развивающихся странах современного мира. В то же время консолидация нового режима заставляет принять в расчет всю логику отношений общества и государства в России, исторически определявшую диалектику реформ и контрреформ, роль бюрократии в осуществлении планируемых социальных изменений. В задачу настоящей статьи входит реконструкция основных параметров модели формирующегося авторитарного режима и выяснение его типологических параметров и оригинальных черт.

Концепция конституционных циклов является важным инструментом выяснения объективных причин повторяемости схожих фаз конституционного развития разных стран в условиях революционных кризисов. Она способствует также пониманию феномена конституционных заимствований, выражающего ориентацию тех или иных режимов на определенные конституционные модели, рассматриваемые как доминирующий ориентир. Для постсоветского конституционного процесса таким доминирующим ориентиром (если не считать американской модели, общей для всех президентских систем) стала, безусловно, французская модель Пятой республики. Она сохраняет свое влияние и в настоящее время, что выражается в определении российского Основного закона как «голлистской конституции без де Голля» или интерпретации нынешнего режима как мобилизационной модели голлистского типа и т. д. Между тем, в самой Франции данная модель явилась продуктом разрешения острого национального кризиса.

Французская модель политического развития нового и новейшего времени представляет наибольший интерес для сравнительной политологии именно потому, что она (в отличие от других) дает четкие правовые формулы каждой фазы политического развития. При изучении французского бонапартизма ряд исследователей подчеркивали идею цикличности смены политических режимов, различая по аналогии с экономической теорией краткие и длительные волны цикличности. Краткие циклы (соответствующие «принципу маятника») позволили выявить сменяющиеся фазы политического доминирования правых, левых, анархии, диктатуры, господства доктринеров, компромисс умеренных сил. Краткие циклы, хотя и присутствуют повсюду, где развитие имеет более или менее спонтанный характер, в большой степени зависят, однако, от конкретных обстоятельств политического развития данной страны. Они могут в своей смене при известных обстоятельствах поглощать друг друга, иметь различную протяженность, а иногда и пропускать некоторые промежуточные фазы. Гораздо более интересны для сравнительного изучения так называемые длительные циклы, которые во Франции представлены соответственно старым порядком (чистый консерватизм), восстанием привилегированных и умеренной революцией, революционными эксцессами, народной революцией, термидорианской реакцией и, наконец, периодом национальной стабилизации вокруг авторитарного правительства с последующим либерально-консервативным сдвигом и – далее – новой реакцией. Затем начинается новый цикл. Во Франции эти циклы, начавшись с революции 1789 г., хотя и не равны по длительности и цельности (из-за внешних вмешательств), но проявляются достаточно четко. Бонапартизм и голлизм являются завершением двух длительных циклов французской истории (точнее, четырех – Первая империя, Вторая империя, голлизм эпохи войны, послевоенный голлистский режим). Бонапартизм и голлизм – синтез новизны и традиции, соединения различных противоречивых теорий и партийных идеологий. Бонапартизм являлся историческим примирением Старого порядка, с одной стороны, идеологии Просвещения XVIII в. и принципов революции 1789 г. – с другой. Голлизм реализовал сплав либерального общества XIX в. с социалистическими и особенно марксистскими принципами, возникшими тогда же и получившими распространение после большевистской революции 1917 г. Если современное западноевропейское общество, базирующееся на принципах социал-демократии, вступит в полосу кризиса, то возможно появление нового типа авторитаризма, развивающего традиции бонапартистского и голлистского режимов. В конечном счете это всегда продукт кризисов, стремления восстановить порядок и воссоздать общество из анархии. Оба течения персонифицируются в харизматических лидерах. Бонапартизм (в той или иной исторической форме) выступает как логическая завершающая фаза всех крупных исторических циклов, связанных, как правило, с радикальными социальными изменениями. Это позволило нам в свое время выдвинуть тезис о бонапартизме как завершающей и высшей стадии всех радикальных революций, когда происходит синтез нового со старым.