Читать онлайн «Соблазн эмиграции, или Женщинам, отлетающим в Париж». Страница 27

И последнее замечание: за годы перестройки в Париже было открыто несколько сот культурных ассоциаций, основная цель которых – втюхать нашим гражданам что-нибудь этакое в упаковке «магического Парижа». Теперь, похоже, будут открываться фонды в защиту попранных прав российских детей. Граждане, западающие на мелодраматические сюжеты, готовьте свои денежки.

Из этой истории вовсе не следует, что русские женщины в Париже или в другом городе мира не могут быть успешными. Такое предположение не соответствовало бы фактам. Нужно помнить только, что поменялась сама мода на женский стиль. Простота, ум, предприимчивость и независимость стали неизменными элементами букетов женских достоинств как в России, так и в Европе.

Эта история, эта книга вообще – об ответственности женщин за своих детей. О том, что в самых тяжелых условиях одни находят в себе силы и веру в детей, и это последнее, что они теряют, другие – торгуют, вначале собой, потом детьми.

Может, самое главное умение, которое должно прийти если не с годами, то с потерями – это умение отличать подарки судьбы от соблазнов. Подарки приходят в смущенные руки тех творцов, которые живут в уверенности, что каждый день упорного труда и внутреннего напряжения приближает их к некоторой идеальной форме, заданной им от рождения. Они не спутают свою судьбу даже во тьме кромешной и никогда не откажутся от нее, проводя жизнь в спокойной уверенности и сдержанности.

Соблазн – это вечно ускользающий мираж, предел, за которым, как кажется, должны перестать соблюдаться все христианские заповеди и каждому воздастся не за труды праведные, а за одну только силу детского желания быть счастливым.

По своей психологической конституции эмиграция, как внутренняя, так и внешняя, на мой взгляд, – выражает тоску по норме, которая была потеряна в почти биологическом сражении за жизнь в советский и постсоветский период. Это объединяет нас всех – здесь и там.

Мы все, там и тут, столкнулись с необходимостью эту норму восстанавливать или заимствовать.

Апологию эмиграции выстроить довольно сложно, учитывая, что нормой российской ментальности является безоговорочная преданность народу, своим.

Эмиграция, приобретающая все большие черты цивилизованности, требует переопределения нашей позиции по отношению к уехавшим. Политические мотивы казались до сих пор самыми очевидными и социально принимаемыми поводами для того, чтобы покинуть страну. Автор единственной диссертации по истории и демографии русской эмиграции на французском языке, Катрин Гусев считает, что Россия с ее тоталитарным режимом всегда была и будет источником эмиграции по политическим мотивам, вытесняя самую прогрессивную, интеллектуальную часть своих граждан[148]. В таком подходе есть свои резоны: творческая интеллигенция плохо сочетается с групповыми нормативами, а значит, с требованием усреднения результатов творческого труда или посвящения их группе.

Что касается материального благополучия в виде хорошей еды и приличной одежды, то здесь страсти, похоже, поутихли. По признанию самих иностранцев, русские женщины на улицах выглядели более стильно, чем европейки, даже в период талонного распределения товаров и полуголодного существования в начале 90-х. О нынешнем времени и говорить не приходится.

Опыт «колбасной» эмиграции показал, что после того, как они получают заветный минимум достатка в виде дома, машины и пожизненной страховки, их начинает «колбасить» совсем по другому поводу: резко ухудшаются отношения в семье, между супругами, детьми, а также с друзьями и коллегами. Эмиграция оказывается на поверку подлой штукой – за упаковкой благ кроются тяжелейшие психологические проблемы.

Еще одна тема, традиционная для анализа российской эмиграции, – тема роли и вины государства в исходе граждан — здесь тоже обходится. После отъезда, эмигранты становятся гражданами другой страны. Они, что называется, переходят в другое правовое и моральное поле и становятся неуязвимыми для наших понятий о должном.

Это важно для понимания эмиграции в России, стране, в которой эмигрант воспринимается как предатель и вся поэтика исхода омрачена презрением оставшихся. Предательство как основной интерпретативный ключ к оценке поведения членов группы используется группами или сообществами репрессивного типа, которые не могут ничего другого, кроме как запретить выход из своих рядов[149]. Даже в начале девяностых и даже на недолго выехавшие люди воспринимались как «чужаки», враждебно, злобно, с суровым недоверием и отчуждением[150]. Так реагируют несвободные люди на свободу, которая их обязывает что-то совершать, а что – неясно, и в этом смысле угрожает их пусть напряженному, но спокойному рабству.

Российская диаспора во Франции является коллективным, во многом консервативным образованием. Во-первых, она опирается на опыт и практики воспитания и образования, которые сложились на разных этапах истории эмиграции и служили скорее поддержке религиозно-патриотических настроений в среде эмигрантов[151]. Во-вторых, советский период породил практику делегирования родителями прав воспитания учреждениям, государству. Сами новые эмигранты не внесли каких-либо существенных изменений в существующую систему воспитания. Стратегии аккультурации среди новых российских эмигрантов распределились в пользу ассимиляции, отказа от прошлого, от общения с соотечественниками. Как и другая крайность, стратегия сепарации, такое поведение родителей может привести к негативным психологическим последствиям: например, культивированным аутизму и депрессии.

Тем не менее есть группа родителей, нацеленная на удачное сочетание российского и французского культурных капиталов (терминология П. Бурдье), то есть уровней образования, культуры отношений в семье, языков. Для них очевидна эффективность краткосрочных «возвратов»[152] детей на родину: для сохранения близости с российскими по происхождению членами семьи, для формирования у ребенка чувства преемственности и уверенности в себе (вместо эмигрантского комплекса зависимости), для возрождения языка, навыков работы в группе. Основной успех проекта состоит в том, что созданы прецеденты новых отношений России с одной из своих диаспор – с хорошей перспективой на консолидацию молодых россиян.

Этнографическая экспертиза в изучении процессов аккультурации советских и постсоветских беженцев и мигрантов позволила бы прогнозировать развитие новой генерации эмигрантов, а также отобрать коллекцию успешных методов и тактик воспитания, которые можно было бы использовать в образовательных и развивающих программах, готовящихся в России и рассчитанных на детей из перемещенных российских семей[153].

Положение детей в российских диаспорах остается проблемой нарастающей важности в условиях усиливающихся миграционных процессов, в которые в полной мере теперь включена и Россия. В настоящее время около 100 млн. разных категорий мигрантов проживает вне пределов страны своего происхождения. По оценкам управления Верховного Комиссара ООН по делам беженцев, в результате распада СССР свыше 60 млн. человек оказались за границей. С начала 70-х российские эмигранты в США, главным образом евреи, получившие статус беженцев, составили 400 тыс. человек. Около трех миллионов выехало в Германию, 600 тыс. – в Израиль[154].

На момент написания этой книги Россия еще не сформулировала свою миграционную политику. Де факто, она продолжает оставаться антимиграционной, то есть иммигранты вне зависимости от характера, мотивов миграции рассматриваются как «чужаки». Пройдя через опыт многочисленных межэтнических конфликтов, Россия не нашла пока в себе силы справиться и со своими внутренними мигрантами и их детьми. Одна из причин столь малого прогресса в решении этого вопроса состоит в том, что к разработке мероприятий с мигрантами и беженцами не привлекаются профессионалы, исследователи и практики, которые работают непосредственно в российских диаспорах и которые знакомы с современными методами и подходами работы в среде мигрантов и беженцев.

В апреле 2000 года в стенах Государственной думы мы провели международный «круглый стол» по проблемам культурной и психологической адаптации детей российских мигрантов и беженцев. Впервые депутаты, чиновники и специалисты слушали друг друга. Этот опыт показал, что диалог вполне возможен, хотя и не всегда удобен[155]. Второй год проводится конгресс соотечественников, на который не приглашаются психологи. Такое впечатление, что общественники и специалисты встали по разные стороны баррикад, таким образом, еще раз обозначив неочевидный водораздел в обществе. Если проблемы человеческой индивидуальности будут решаться «на общественных началах», мы так и не выйдем из мрака коллективной безответственности.