Читать онлайн «Демонтаж народа. Учебник межнациональных отношений». Страница 109

С другой стороны, марксизм выражал достаточно глубокую, рефлексивную самокритику Запада: от нее Запад не мог отмахнуться как от чего-то внешнего, олицетворяющего пресловутый «конфликт цивилизаций»…» [54, с. 139].

Говоря о том, что возникший в ходе революции новый антропологический образ русского (советского) народа, обладал в глазах Запада атрибутами гражданской нации, А.С. Панарин в то же время признает, что это новое самоосознание граждан СССР создавало и сильные внутренние связи, сплачивающие их в нацию. Он пишет: «В той мере, в какой старому русскому «национал-патриотизму» удалось сублимировать свою энергетику, переведя ее на язык, легализованный на самом Западе, этот патриотизм достиг наконец-таки точки внутреннего равновесия. И западническая, и славянофильская традиции по-своему, в превращенной форме, обрели эффективное самовыражение в «русском марксизме» и примирились в нем…

Советский человек, таким образом преодолевший «цивилизационную раздвоенность» русской души (раскол славянофильства и западничества), наряду с преодолением традиционного комплекса неполноценности, обрел замечательную цельность и самоуважение. В самом деле, на языке марксизма, делающем упор не на уровне жизни и других критериях потребительского сознания, обреченного в России быть «несчастным», а на формационных сопоставлениях, Россия впервые осознавала себя как самая передовая страна и при этом – без всяких изъянов и фобий, свойственных чисто националистическому сознанию» [54, с. 140].

Совершенно по-иному, не в конфронтации со «значимыми иными», а в духе оптимистической всечеловечности, происходила и этнизация советского народа иными, что спасало советский народ от соблазнов этнонационализма и скрепляло как гражданскую нацию. А.С. Панарин пишет: «По-марксистски выстроенная классовая идентичность делала советского человека личностью всемирно-исторической, умеющей всюду находить деятельных единомышленников – братьев по классу» [54, с. 141].

В дальнейшем негативное воздействие «оболочки» марксизма стало нарастать, особенно по мере того, как с политической и общественной сцены уходило поколение, обладавшее запасом «неявного знания» о национальной проблематике, унаследованного от старой российской государственности. Это неявное знание не нашло отражения в текстах и в малой степени оказалось переданным поколениям послевоенным. Оно стало иссякать, и «оболочка» истмата превратилась в действующие структуры сознания образованного слоя.

В идеологизированных книгах, на которых училась советская интеллигенция 60—80-х годов, всякая попытка отойти от классового подхода вызывает ругань. «Немецкий философ Шпенглер, основатель буржуазной «философии культуры», в нашумевшей книге… Испытавший влияние Шпенглера английский историк и социолог Тойнби попытался пересмотреть мировую историю… Попытка Тойнби… свелась к трактовке поступательного развития как в основном духовно-религиозного прогресса… Русский реакционный публицист Н. Данилевский, который утверждал… Шпенглер и Тойнби (как и Данилевский) фетишизируют национальный момент… Удивительно ли, что на основе подобных концепций в буржуазной социологии активно проповедуется идея…» [38, с. 69–70].

Но главное даже не в статусе проблемы, а в том, что принятая в марксизме и унаследованная советским обществоведением теория этничности и нации была ошибочной в принципе и негодной для проектирования и строительства народа именно в Советском Союзе.

Как было показано выше, представления о народах самих Маркса и Энгельса были унаследованы от романтической немецкой философии и лежали в русле примордиализма. В целостном виде теорию нации основоположники марксизма не изложили. Это сделал австрийский марксист О. Бауэр, его книга «Национальный вопрос и социал-демократия» была издана в 1909 г. на русском языке в Петербурге. Из ее положений и исходили российские марксисты. Бауэр продолжает традицию немецкого романтизма и представляет нацию как общность, связанную кровным родством – «общей кровью» [62, с. 209]. Формулу Бауэра принял Сталин, хотя и выбросив из нее «кровь».

Но суть теории не меняется от того, что из нее выбрасываются кое-какие одиозные термины. Главное, что в СССР была принята и утверждена официально парадигма примордиализма. В итоговом издании, отмеченном авторитетом АН СССР, было сказано (1983): «Среди всего многообразия человеческих общностей этносы, несомненно, должны быть отнесены к тем, что возникают не по воле людей, а в результате объективного развития исторического процесса» [62, с. 49]. Таким образом, сознательное «конструирование» советского народа и его создание по воле людей официально отвергалось. Оно должно было идти только естественным путем (на деле это означало, что созидающая народ деятельность должна была проводиться вопреки официальной теории, в интеллектуальном смысле подпольно). Это – кардинальное отличие от сознательного целенаправленного нациестроительства, которое осуществляли западные страны (прежде всего Франция и США).

Сам факт принятия вполне определенной теоретической концепции был, видимо, даже не замечен российской интеллигенцией всех направлений. Во-первых, как было сказано выше, примордиализм присущ обыденному сознанию. Значит, проблема выбора теории могла бы встать лишь в том случае, если бы возникла открытая дискуссия по этому поводу в образованной среде. Но домарксистская русская интеллигенция тоже находилась под влиянием немецкой философии. Так, представления о народах Н.Я. Данилевского вполне созвучны Гегелю и Энгельсу. Народы, создающие культурно-исторический тип, являются у Данилевского прогрессивными, а разрушающие его (монголы, турки) – реакционными. Остальные народы он считал неисторическими.

В царское время вопросов с теорией этничности, видимо, не возникало. Видимо, в кругах русской аристократии на интуитивном уровне бытовало представление о народах и племенах (языках), как созданиях Бога, который наделяет их душой (вспомним суждения де Местра, который долго вращался в петербургском высшем свете). Если так, то дело государей – охранять все перешедшие под его руку народы, не вмешиваясь в их «естественное» развитие.

Теоретические рассуждения советских идеологов следуют в том же ключе, только в них примордиализм сочетается с формационным подходом – были нации буржуазные и феодальные, стали социалистические. В установочной книге 1967 г. говорится, что при социализме происходят два процесса развития народов – превращение старых наций в социалистические нации и «развитие народностей (киргизы, таджики, туркмены и др.) до уровня наций» [63, с. 86].

Предполагалось, что советский народ по своей природе не является нацией и не станет ею, а все отдельные народы СССР дорастут до статуса социалистических наций, а затем, в далеком будущем, сольются. Во что сольются, не говорилось. В той же книге дана серия таких формул: «Советский народ отнюдь не является нацией», хотя реакционные западные идеологи утверждают, что цель КПСС «в слиянии всех наций и народов в единой нации советско-русского типа». «Укрепление советской общности, вопреки измышлениям антикоммунистов, отнюдь не означало растворения наций в этой общности… Сущность интернациональной общности как раз состоит в том, что она как продукт сближения наций выполняет роль переходной от нации к будущему безнациональному существованию… «Единый многонациональный народ» – здесь как нельзя лучше выражено существо советской общности людей, невиданной в истории» [63, с. 86, 89, 90].

Когда читаешь сегодня программные труды по проблемам этничности, прежде всего бросается в глаза схоластическое отношение к понятиям и даже терминам, которое блокирует содержательное рассмотрение проблем именно нашей, советской реальности. Так, в советской антропологии долго не включали племя в число исторических общностей, потому что когда-то Сталин в работе «Марксизм и национальный вопрос» сказал, что не следует смешивать «нацию, являющуюся исторической категорией, с племенем, являющимся категорией этнографической». Но в 1950 г. Сталин, отвечая на вопросы по поводу языкознания, упомянул в одном ряду племя, народность и нацию – и племя было восстановлено в своих правах как историческая общность.

До сих пор трудно понять, почему «единый многонациональный народ» – советский – нельзя было считать нацией. В изданной Политиздатом книге (1982) говорится угрожающим тоном: «В ряду незрелых или скороспелых суждений, отвергнутых наукой и практикой строительства коммунизма, следует назвать версию о том, будто в нашей стране «вырисовывается облик новой этнической общности, рождаемой практикой коммунистического строительства, – советская нация». Те, кто приходил к подобному выводу, по-видимому, механически переносили известные признаки нации… на новую историческую общность… Отождествление советского народа с «новой нацией» означало бы низведение новой исторической общности на уровень общностей, возникающих на исторически предшествующих ступенях общественного развития, т. е. на порядок ниже. С другой стороны, это перечеркивало бы факт существования в СССР более ста социалистических наций, народностей и национальных групп, успешно развивающихся в рамках новой исторической общности» [38, с. 244–245].