Читать онлайн «Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные». Страница 35

В 1989 г. я глубоко ошибался, прогнозируя радужное будущее для музыкальной индустрии. А Дэвид Бирн оказался прав. За последние 25 лет Интернет действительно поглотил много отличных музыкантов. В одном только 2008 г. британская креативная экономика потеряла 39 000 рабочих мест{395}. Сегодня, в 2014-м, перед молодыми музыкантами или продюсерами, входящими в отрасль, перспективы, наоборот, закрываются. Тогда, в 1989-м, все мои сверстники мечтали попасть в музыкальный бизнес, но в 2014-м на первые роли вышли компании стоимостью много миллиардов долларов наподобие Spotify и Pandora, которые лишают независимых музыкантов средств к существованию.

Да, Интернет действительно изменил всё в музыкальной индустрии. Музыки сейчас действительно в изобилии. И это привело к катастрофе в последнюю четверть ХХ в.

Я точно знаю, когда у меня наступило прозрение относительно катастрофического воздействия Интернета на культуру. Осенью 2005 г. я был приглашен на модное мероприятие под названием «Лагерь для друзей О'Рейли» (FOO Camp). Как я уже говорил выше, FOO — это акроним «Friends of O'Reilly» и речь идет о том самом проповеднике культа неудачи Тиме О'Рейли, который владел прибыльным мемом «Веб 2.0» и его эксплуатировал, а сейчас, согласно его скромнейшему профилю в Twitter, «помогает наступлению будущего». FOO Camp, ежегодную пижамную вечеринку, организует компания O'Reilly Media. Медиамагнат приглашает на нее пару сотен известных гиков — антиэлиту элиты Кремниевой долины, и они проводят уик-энд в идиллической местности округа Сонома (штат Калифорния), центра винодельческого района, празднуя радикальное разрушение Интернетом нашего мира.

Точно так же как Майкл Бёрч позиционирует The Battery как не-клуб, так и FOO Camp характеризует себя как «конференция в формате не-конференции». Разумеется, это идеальное мероприятие с точки зрения не-элиты Всемирной паутины. На практике же мероприятие получается абсолютно неструктурированным, а его повестка дня — монотонно повторяющаяся из года в год — определяется непосредственно участниками, которые сами собой приумножаются. Как и в Интернете, единственным правилом здесь является полное отсутствие всяких правил. Любой желающий может говорить о чем угодно. Словно отражая Интернет с его культурой эхо-камеры, это выливается в какофонию однородных мнений.

Что в изобилии звучало в FOO Camp, так это слова «медиа» и «демократия». Молодые белые мужчины до умопомрачения распевали фразы типа «медиадемократия», «демократизация медиа» и «демократические медиа». Все выступления — или «диалоги», если использовать «правильный» цифровой термин, — представляли собой вариации на одну и ту же тему. Что именно способно помочь нам создать лучший мир в цифровую эпоху? — этот вопрос задавал здесь каждый. Все были согласны с тем, что Интернет — это и есть ответ, поскольку он «демократизирует» медиа, позволяя высказаться каждому и, таким образом, добавляя себе разнообразия. Исключая из посредничества традиционные медиа (с чем соглашались все в FOO Camp), компании эпохи Веб 2.0, такие как YouTube, Flickr, Blogger и Wikipedia, опережали тех, кого участники не-конференции уничижительно называли «контролерами доступа», — людей наподобие Ларри Кея, моего старого босса в Fi, которые исторически контролировали печатную прессу, студии звукозаписи и киностудии.

Особенно сильно в FOO Camp раздражало меня то, что все эти состоятельные и влиятельные участники пикника — инвесторы, предприниматели и технари из Кремниевой долины — допускали, что их личная корыстная заинтересованность в преобразовании Сети в платформу для инициируемого пользователями контента автоматически отвечает общим интересам всех жителей планеты. Как и большинство революционеров, они назначили себя народными освободителями, не удосужившись спросить мнения у самого народа. Поэтому в FOO Camp не получилось никакого настоящего диалога. Каков бы ни был вопрос, Интернет всегда был ответом.

Посещение FOO Camp стало для меня звонком к пробуждению, позволившим осознать всю абсурдность и лицемерие не-элиты Кремниевой долины. Под впечатлением от этого мероприятия я написал в 2007 г. книгу «Культ дилетанта: Как сегодняшний Интернет убивает нашу культуру» (The Cult of the Amateur: How Today's Internet Is Killing Our Culture), в которой высказал свое мнение о том, что от так называемой «демократизации» медиа выиграло незначительное меньшинство инсайдеров IT-отрасли, но никак не большинство людей. Процветавшая в ХХ в. экономика звукозаписи, видеопроизводства и издательского дела, утверждал я, оказалась вытеснена монополистами-мультимиллиардерами наподобие YouTube, которые взимают с авторов невероятно высокий 45 %-ный феодальный оброк за право разместить рекламу на своей платформе. Книга «Культ дилетанта» была направлена в защиту золотого века масс-медиа — экономики, где существовали хорошо оплачиваемые рабочие места для представителей всех профессий, начиная от редакторов, операторов, факт-чекеров и звукорежиссеров до музыкантов, писателей и фотографов.

Некоторые критики обвинили меня в элитизме, мол, я защищаю привилегированный класс профессиональных журналистов, издателей и кинопромышленников. Но если защита квалифицированной рабочей силы является «элитизмом», то я с гордостью буду носить такой ярлык. Кроме того, эти критики с удобством для себя забыли о том, что прежняя медиаэкономика имела решающее значение для процветания миллионов представителей среднего класса. Критики игнорировали тот факт, что в одном только Европейском союзе отрасли, тесно связанные с авторском правом, прямо и косвенно создают почти 9,4 млн рабочих мест, а их годовой вклад в европейский ВВП составляет почти €510 млрд{396}. Они не приняли во внимание тот факт, что в 2011 г. американская теле— и киноиндустрия обеспечила 1,9 млн рабочих мест, сгенерировавших $104 млрд заработной платы{397}. И прежде всего, эти критики забыли о том, что, как сказала нынешний министр торговли США Пенни Притцкер, выступая в 2013 г. перед руководителями музыкальных компаний в Нэшвилле, «вместо того чтобы рассматривать каждый новый музыкальный альбом как трату для нашей экономики, мы сейчас рассматриваем его как актив, который поддерживает рабочие места и будет приносить доход в последующие годы»{398}.

Когда-то Пол Саймон описал Веб 2.0 как «пожар ‹…› ради сильного нового роста»{399}. Сегодня, в 2014-м, почти 10 лет спустя после моего посещения FOO Camp, дым от этого пожара начинает рассеиваться. «Опустошение» на цифровом пепелище, как назвал его Саймон, остается повсюду вокруг нас. Мы пятимся назад, а не движемся вперед. Вместо «нового роста» видим возрождение доиндустриальной экономики культурного «патроната», где все зависит от прихотей узкого круга экономической и культурной элиты, а не от демократии свободного рынка.

Так же как цифровая революция уничтожила «Золотую милю винила» на Бервик-стрит и фабрики с лабораториями Kodak в центре Рочестера, точно так же сегодня она разрушает сердцевину творческой экономики, некогда обеспечивавшей работой многие тысячи квалифицированных специалистов среднего класса. Это та же самая экономика в виде пончика без начинки; экономика, где победитель получает всё; экономика, преобразующая остальное общество XXI в. Середняков в медиа не осталось. Цифровая революция с ее изобилием онлайнового доступа и контента презентовалась нам Кремниевой долиной как великое освобождение от медиа, которыми якобы управляла клика привилегированных белых мужчин. Но Интернет фактически только усугубил это неравенство и углубил разрыв между горсткой богатых парней и всеми остальными людьми.

Предполагалось, что Веб 2.0 демократизирует медиа и позволит высказаться тем, кто на протяжении истории был лишен такого права. Что же, да, сегодня каждый может разместить свой пост в Twitter, Tumblr и Pinterest. Некоторым из нас может даже улыбнуться удача, и их «ретвитнет» или «зафрендит» какая-нибудь «монументальная знаменитость нашей эпохи», по меткому определению Джорджа Пакера{400}. И да, мы можем «запостить» наши идеи на сайте Huffington Post, наши видеоролики в YouTube, наши фотографии в Instagram и нашу музыку в Facebook. Но ничто из этого не приносит ни цента доходов для подавляющего большинства молодых авторов, музыкантов, фотографов, журналистов и кинематографистов. Все это по большей части подарочная экономика, где вся прибыль достается крошечной группе монополистических интернет-компаний.

Да, еще остаются успешные цифровые издательские сервисы, которые платят своим постоянным сотрудникам. Например, Buzzfeed, «новостной» сайт с высоким трафиком, где преобладают материалы в стиле «листикл»[23]. В августе 2014 г. он получил вливание от фонда Andreessen Horowitz в размере $50 млн. Обозреватель Хизер Хаврилевски описывает Buzzfeed как «апофеоз американского эскапизма, погрязшего в мелочах и через край приправленного гарниром в стиле „отстойно“, „прикольно“ и „йе-е-ес-с!“»{401}. И, да, сегодня все еще существуют креативные суперзвезды, такие как Малкольм Гладуэлл и Джоан Роулинг в литературе, Леди Гага и Eminem в музыке, Гленн Гринвальд и Эндрю Салливан в расследовательской журналистике, способные хорошо зарабатывать на своих талантах. Проблема, однако, в том, что нынешняя сетевая экономика изобилия увеличивает разрыв между этой немногочисленной группой мировых суперзвезд и прочими людьми. Профессор Гарвардской школы бизнеса Анита Элберс называет это «экономикой блокбастеров», которая, по ее словам, раздувается еще сильнее за счет изобилия контента, предоставляемого Интернетом. «На сегодняшних рынках, где благодаря Интернету потребители получают легкий доступ к миллионам и миллионам наименований, — утверждает Элберс, — стратегия блокбастера применима как никогда»{402}.