Читать онлайн «Вы не гаджет. Манифест». Страница 39

Джим уверен, что для решения проблемы обоняния, т. е. чтобы быстро определять и различать компоненты сложного мира запахов, мозг должен был развить специфический вид нервной системы. По версии ученого, эта система составляет основу коры головного мозга — большей части нашего мозга, возможно, играющей главную роль в процессе мышления. Исходя из этого Джим предположил, что процесс мышления принципиально основан на обонянии.

Запах — это синекдоха, часть взамен целого. Следовательно, запах требует поддержки других чувств — осязания, зрения, слуха, вкуса. Главное — ситуация: если поместить вас в ванную комнату, завязать глаза и дать понюхать хороший французский сыр, ваша интерпретация запаха будет совсем иной, чем в случае, когда вы знаете, что находитесь на кухне. Подобно этому, если вы видите сыр, вы будете вполне уверены, что обоняете сыр, даже находясь в уборной.

Сейчас Джим со своими студентами исследует обонятельные системы различных животных, чтобы получить доказательство того, что вся кора головного мозга сформировалась из обонятельной системы. Он частенько называет области мозга, связанные с обонянием, «старой фабрикой», поскольку они поразительно похожи у различных видов живых существ. Это позволяет сделать вывод о том, что данная структура имеет древнее происхождение. Поскольку для распознавания запахов часто требуется вклад других чувств, Джима особенно интересует вопрос, как именно этот вклад находит дорогу в обонятельную систему.

У рыб и амфибий (древнейших позвоночных) обонятельная система находится в непосредственной близости с мультимодальными областями коры головного мозга, в которых совмещена обработка сигналов от различных органов чувств. Это же характерно и для рептилий, однако в их головной коре есть и новые области, индивидуальные для каждого чувства. У млекопитающих сигналы, поступающие от органов зрения, слуха и осязания, проходят множество ступеней обработки, прежде чем попадают в область, где они налагаются друг на друга. Подумайте об обонянии как о центре города, а остальные системы чувств представьте пригородами, расширяющимися по мере развития головного мозга и в конце концов переросшими старый город.

Все эти рассуждения подвели Джима и меня к вопросу: существует ли связь между обонянием и языком, этим знаменитым продуктом коры головного мозга человека? Возможно, у параллели со словарем есть реальная физическая основа.

Обоняние, как и язык, состоит из записей в каталоге, а не из бесконечно изменяющихся структур. Более того, грамматика языка — это прежде всего способ встраивания словарных понятий в более широкий контекст. Возможно, грамматика языка коренится в грамматике запахов. Возможно, то, как мы используем слова, отражает глубокую структуру метода, с помощью которого мозг обрабатывает получаемую информацию о химических веществах. Мы с Джимом собираемся проверить эту гипотезу путем изучения математических свойств, появляющихся к ходе компьютерной симуляции неврологии обоняния.

Если это исследование будет успешным, оно сможет пролить свет на некоторые другие связи, замеченные нами. Оказывается, обонятельная система состоит из двух частей: одна определяет обычные запахи, а другая, система феромонов, — очень специфические, сильные запахи, выделяемые другими животными (обычно того же вида), связанные со страхом или спариванием. Однако изучению обоняния весьма далеко до получения полной картины, и ученые ведут ожесточенные споры о значении феромонов для человека.

Язык предлагает интересную параллель. Помимо обычного языка, применяемого в повседневной жизни для описания объектов и действий, существует и специфический язык для выражения интенсивной эмоции или неудовольствия, для предостережения или привлечения внимания. Это язык ругательств.

Существуют и специфические нервные пути, ассоциируемые с такой речью; некоторые больные с синдромом Туретта, например, неудержимо ругаются. И трудно не заметить, что множество бранных слов связано с отверстиями или действиями, которые испускают феромоны. Существует ли более глубокая связь между этими двумя каналами «непристойности»?

«Превед! Черкни на мыло — и усе». Вероятно, вам не составит труда прочесть это предложение. Оно не такое уж и сложное для понимания.

Вы можете до некоторой степени исказить написание и изменить порядок слов, и вас все равно поймут. Ничего удивительного: язык — инструмент достаточно гибкий, чтобы порождать новый сленг, диалекты и совершенно новые языки.

В 1960-е многие из первых специалистов-компьютерщиков утверждали, что человеческий язык является неким кодом, который может быть записан аккуратным компактным способом, и тогда все стремились расшифровать этот код. Если его можно расшифровать, значит, компьютер сможет говорить с людьми! Это оказалось труднодостижимо. Например, автоматический перевод с языка на язык так и остается несовершенным.

В первом десятилетии XXI века компьютеры стали настолько мощными, что оказалось возможным заменять методы. Программа способна искать соответствия в больших текстах. Даже если не получается уловить все языковые вариации, существующие в реальном мире (подобные тем странным словоформам, что я использовал в качестве примеров), огромное число найденных соответствий обычно приносит результаты.

Например, у вас есть большой текст на двух языках — китайском и английском. Если вы будете искать последовательности букв или символов, появляющихся в каждом тексте при похожих обстоятельствах, вы также сможете составить словарь соответствий. Это даст значительные результаты, даже если соответствия не всегда идеально встраиваются в жесткий принцип построения, такой, каким является грамматика.

Схожие подходы к переводу с языка на язык — в лоб — были продемонстрированы компаниями типа Meaningful Machines, в которой я некоторое время работал советником, в последнее время они характерны для Google и прочих. Они могут быть невероятно неэффективны, частенько требуя проведения в десятки тысяч раз больше операций, чем другие методы, но сейчас у нас в облаках есть достаточно большие компьютеры, так почему бы их не загрузить?

Подобный проект, выпущенный в Интернет, может начать стирать языковые барьеры. Хотя в ближайшее время автоматические переводчики вряд ли приблизятся к переводчикам-профессионалам, возможно, в недалеком будущем они станут достаточно качественными, что позволит сделать культуры разных стран и сами страны более «прозрачными» друг для друга.

Данные эксперименты в области лингвистического многообразия могут также улучшить наше понимание того, как же вообще возник язык. Одним из наиболее притягательных предположений Дарвина об эволюции является то, что музыка возникла раньше языка. Дарвина интересовало, что многие виды живых существ используют пение для выражения сексуального влечения, и он предполагал, что пение человека могло также развиваться по этому пути. Значит, вокализации стали сложней и разнообразней несколько позже, вероятно, когда песня начала представлять действия, связанные не только со спариванием и прочими базовыми аспектами выживания.

Вероятно, язык не смог окончательно преодолеть своеобразие своего происхождения. Раз вас понимают, даже если вы не можете выражаться изысканно, какой смысл говорить хорошо? Возможно, что велеречивость все еще остается выражением сексуального влечения. Если я говорю складно и красиво, я показываю тем самым, что я не только интеллигентный и осведомленный член племени, но, скорей всего, могу стать хорошим партнером и помощником.

Лишь несколько видов живых существ — люди и определенные птицы — могут производить огромное количество разнообразных звуков. Большинство животных, включая и наших предков обезьян, повторяют одни и те же звуковые наборы. Можно предположить, что расширение разнообразия звуков, издаваемых человеком, предшествовало или как минимум совпадало с развитием языка. Что приводит к следующему вопросу: какова причина расширения разнообразия издаваемых видом звуков?

Оказывается, есть всесторонне изученный случай роста разнообразия издаваемых звуков в контролируемых условиях. Исследователь института Райкен (Токио) Казуо Оканойя сопоставил пение двух популяций птиц: диких белогузых муний и их одомашненных сородичей — японских амадинов. Несколько столетий любители птиц разводили японских амадинов, отбирая их исключительно по внешнему виду. В ходе селекции проявился неожиданный побочный эффект: одомашненные амадины начали петь все более разнообразно в отличие от диких муний, имеющих в своем запасе лишь ограниченный набор песен. Дикие птицы, даже выращиваемые в неволе, не расширяют спектр издаваемых ими звуков, так что произошедшее с японскими амадинами изменение — по крайней мере частично генетическое.