Читать онлайн «Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2». Страница 9

 Войди в мой Дом, чтоб
отделили двери от непонят-
ного. С тобой одной вдвоем
в словах и ласках, зная или
веря, забыть и том, что
окружает дом!
 Сквозь закопченные зарей и
тленьем стены, закрытые
весной листвой колонн, сле-
дить цветов и формы пе-
ремены и слушать птиц
волнующий гомон.
 Когда лучи поймают пау-
тиной и безмятежно жмешься
ты ко мне, – мне кажется,
с полей, размытой глиной
свет приближается опять
в цветущем дне.
 Гораздо тише, ласковей и
проще целует волосы когда-
то страшным ртом – пока-
зывает пастбища и рощи,
и капли в сердце маленьком
твоем. 

 Пылинка – я в начале бы-
тия, оторвано от божьей
плоти звездной, комком
кровавым полетело в бездну,
крича и корчась, корчась и
крича. Там, падая, моргая
изумленно, оно
кружилось, раз-
личая сны, пока к нему из
темноты бездонной Бог не
приблизил звездной тиши-
ны. Как пчелы жмутся на
рабочем соте, к соскам –
дитя, и муж – к теплу жены,
как пыль к магниту, я
прилипло к плоти прибли-
женной великой тишины.
Сквозь корни, вросшие в бо-
жественные поры, в нем ста-
ла бродить тьма – господня
кровь! Оно томилось, откры-
вая взоры и закрывая утомлен-
но вновь.
 Так, шевелясь и двигаясь,
томится, и утомится тре-
петать и прясть – окон-
чив двигаться, в господнем
растворится, господней
плоти возвращая часть.

 Днем я, наполненный за-
ботами и страхом за пу-
стяки мелькающие дня, спо-
коен, зная, что за тихим
взмахом дверей в своей
светелке – жизнь моя:
 в капоте – жолтом с бе-
лыми цветами–, с ногами
в кресле бархатном сидит,
недоуменно ясными глазами
за мной сквозь стены мыс-
ленно следит.
 На мне всегда ее любви
дыханье, и каждый миг
могу, оставив путь, придти
к ее теплу и трепетанью
и в складках платья мяг-
ких отдохнуть!

22

ещо в палаццо захолустном
среди кирпичных колоннад
над плакальщицей меловою
их сверстник лиственный шумит
гулявшие на перевале
гуманистических эпох
что думали они о ветхих
тиранах и своих грехах

журавлиный грай колодца
песнь и дым с туманом вьется
скрипучи колеса
вдоль крутого плеса
в плесе месяц сучит космы
от ветра белесый
милозвучны и речисты
в поле чистом косы
скачет в поле жеребец
с взъерошенной шерстью
при дороге спит мертвец
сиротливой перстью

в рубахе красной и портках исподних
босой стопой в огне колючем трав
с почти безумным взглядом отвлеченье
здесь в заточеньи полевом живет

из ворота – седой крапивный мох
на корточках в кирпичный кладень дует
на очажок где пляшут саламандры
вкруг котелка с крапивною похлебкой

средь заржавелых проволок щипков
в окопной сохранившейся землянке
арабский аристотель птоломей
война заглохшая и – философский камень

в ту пустынку друг отшагал землей
волнующейся синими холмами
и юные венком седины друга
обветрокрасных щок и лба вокруг

рукой квадратной красной и распухшей
в борьбе с пространством мыслью и ветрами
юнец из рук учителя берет
тайн олицетворенную колоду

и сверху вниз протянуты три связи
из ока неба: к другу в землю в грудь
отшельника – три жолтые от краски
сместившейся в наузах-узелках 

30

без малого ровесник веку,
кто верил в мир, а жил в грозе,
я видел гордый взлет машин,
а после – страшное их дело.
Но что забавней: пустота
и в и вне, и в том, что между:
в самом усталом глупо теле
и есть ли кроме что ещо!
И на земле война: стреляют
на улицах, а на столбе
при свете спички ищут имя
приговоренного на снос

1

с пчелиных крыльев: ада
   предвеет зараза
надежда теней вечных
   филимону – ласки
белый лоб филимона
   платками повязан
дикий лик филимона
   белее повязки
войною полноводной
   кровью вихрем громом
сбитый лист несся полем
   дорогой ночною:
некогда филимону
   кровней чем бавкида
открытка пала вестью
   в ящик над паромом
не окрыленной вестью –
   как смерть жестяною
сын мой дальний и блудный
   без крова и вида

птицы–рок налетают
   мечут гром железный
стай не пугает солнце
   и синий свод взорван
полдень мрачнеет дымом
   ночь стала беззвездной
в Польше черно от крыльев
   лавр Норвидов сорван
он валялся в дорожном
   прахе где хромая
шол офицер с повязкой
   опустивши веки
над дорогою выла
   та стальная стая
он же шептал не слыша:
   навеки навеки
в Люблин спасая рифмы
   о измене ники –
глупой девы победы –
   Чехович орфеем
заблудившейся бомбой
   на части размыкан
а под лесом Виткацы
   с заплаканным ликом
где в глинке перстной слезы
   чернели хладея
бритвой заката мерил
   глубь смертной затеи

град драконом змеится:
   у лавок – хвостами
сандалий деревянных
   стуком легким полнясь
так поэта когда-то
   досочки стучали
так змеится сияньем
   обмирая полюс
голод ненависть моры
   все все бе вначале
на ремешки сандалий
   изрезан твой пояс
от облака сверкая
   бомбовоз отчалил
но древним культом мертвых
   травянится поле
зачатья агонии
   вновь хлеба насущней
хлеба нет и избыток
   вещих снов числ мыслей
прозрачней ключа речью
   опасность несущей
стали стихи: как птицы
   оперясь и числя
голубь их из ковчега
   над чорною Вислой
прокрылил бесприютный
   над потопной сушей

негодующей тенью
   сливая ладони
ропотом песен землю
   и смертность ославив
дойдя до дня позора
   в безумья оправе
на стола бесприютном
   простерся он лоне
в тьме бетховенской маской
   оглохшею тонет:
точно слышит в бессмертья
   и гармоний праве
праху слышные громы
   о посмертной славе
чей перст костлявый больше
   звуков не проронит
дух проносится в воен
   косматые вои:
над нишами двух крестных
   глубоких подлобий
над усопшей последней
   несвязной строфою
веков нелюбопытных
   погасшей в утробе
и понурые стражи
   бредовые вои
сторожат чтобы перстность
   не встала во гробе

по свету розлетелась вата
слежавшихся за рамой туч
любовь весною синевата
как в кровь раздавленный сургуч

                                  (во сне).