Читать онлайн «Воспоминание о камне». Страница 18

«А все-таки афганский лазурит ярче вашего сибирского», — сказала Екатерина II, когда караванами из далекой Сибири пришли первые возы с лазуритом Байкала.

Екатерина правильно оценила свойство камней этих двух месторождений, и до самых последних дней афганский камень оставался непревзойденным синим камнем.

Между тем уже давно ходили в Средней Азии легенды, что где-то в высотах Памира имеется камень лазуард, как его называли персы, что где-то там между синеющими снегами ледников и темно-синим небом Памира встречается на недоступных вершинах «Крыши мира» этот яркий синий самоцвет.

Об этом писали даже английские путешественники начала XVIII века, посещавшие с опасностью для жизни запретные месторождения Афганской земли, об этом говорили под секретом и старые таджики, заходившие во время охоты за архарами на труднодоступные вершины гор, это подтверждала и общая геологическая обстановка, так как отроги хребта Гиндукуша, в котором расположены лазоревые копи на Афганской земле, простираются и на территорию Советского Союза.

Все указывало, что месторождение синего камня должно быть где-то в верховьях бурной реки Шах-Дары.

И вот на поиски памирского лазурита отправились осенью 1930 года смелые молодые геологи.

Путь был исключительно труден. Узкая обрывистая тропа шла над левым берегом реки и после перевала, высотой почти в 3500 метров, привела к небольшому кишлаку. Оставив здесь лошадей, группа на следующий день начала подниматься вверх по одному из потоков, который носил название Ляджуар-Дары, т. е. реки лазурита.

Носильщики, измученные дорогой, отказались идти дальше по хаотическому нагромождению камней.

Началась борьба за синий камепь…

Разреженный воздух не позволял подниматься быстро, и ночь застала отряд у небольшого источника под большим камнем, образовавшим нечто вроде пещеры. Анероид показывал высоту 3870 метров.

На следующий день с рассветом вновь начался подъем. Весь груз, полушубки, одеяла — все было оставлено в пещере. Подъем шел по крутому, заваленному крупными глыбами склону, потом по узкому карнизу, затем снова по крутой скользящей осыпи.

Но вот на темно-синем фоне чистого памирского неба, на высоте почти в 5000 метров, открылась белая поляна могучего ледника, покрытая громадными обломками, свалившимися с почти отвесной скалы из мраморов и гнейсов. Среди белоснежного мрамора в виде отдельных жил и гнезд виднелись большие куски лазурита, то кричаще синего цвета, то нежно-голубого, то с красивыми переходами в фиолетовые и золеные тона.

Так впервые советскими учеными были открыты памирские месторождения настоящего темпо-синего лазурита.

Да, геологи открыли их для науки, но местные жители знали о них еще раньше. Один из проводников рассказывал, что об этих месторождениях узпал он еще от своего отца, охотника Назар-Мамата, что еще в 1914 году он поднимался с тремя таджиками на месторождение, но все они заболели тутеком (горной болезнью) и месторождения не достигли.

Теперь путь к синему камню Памира известен.

На следующий год после этого открытия с громадным трудом была прорублена и проложена верблюжья тропа и по ней из осыпи было вывезено 6 тонн прекрасного материала, изделиями из которого мог гордиться наш трест «Русские самоцветы».

С тех пор прошло около 10 лет. Район белых мраморов на вершине Памира дает разнообразные самоцветы. Здесь, в верховьях реки Куги Лял, рубиновые копи, из которых в течение многих тысячелетий черпал Восток свои красные камни, яркие рубины и розовокрасные шпинели, называвшиеся лалами.

Среди белоснежной слюды в тех же мраморах будут добываться прекрасные золеные и розовые турмалины, новые месторождения лазурита обогатят советскую науку. Дивный синий камень «Крыши мира» пополнит наши музеи, а может быть украсит станции метро и дворцы культуры.

Уже сейчас памирский лазурит победил лазоревый камень со Слюдянки в Забайкалье, он оставил далеко за собой и Чилийские месторождения на снежных высотах Анд, где в провинции Кокимбо американские компании пытались добывать светло-синий лазурит. Мы верим, он победит и старые копи Афганистана, приближение к которым каралось смертной казнью, а сами горняки приковывались к цепи на всю свою жизнь, ибо камень считался священным и принадлежал одному эмиру.

Теперь мы знаем лазоревый камень Памира.

Как будто бы темно-синее небо пятикилометровых горных высот запечатлелось в этом замечательном камне, с которым древний Восток связал так много таинственных легенд, и из которого новый мир Советской страны создаст ряд произведений искусства большой красоты.

На смену легендам и суевериям пришла реальная жизнь, полная истицы и красоты побед.

К Международному геологическому конгрессу и Москве летом 1937 года была приготовлена большая геологическая карта. Разными красками на ней были обозначены горные породы, отложения разных геологических эпох, — целый спектр цветов, от наиболее древних серо-синих через бурые и коричневые, синие и зеленые, оранжевые и желтые, рисовал историю Европы и Азии единого Евразийского материка.

И на ртом пестром фоне из больших лоскутков, полос, ленточек и пятен были разбросаны в изобилии разноцветные значки почти всех цветов и всех видов, в полном беспорядке. Так брошены они были как бы кистью художника, положившего грубые мазки своих красок в одни места, а в других оставившего чистый серый фон.

Эти значки говорили нам о рудах меди, железа, золота и других металлов, о солях и глинах и тех разнообразных полезных ископаемых, из которых слагаются богатства земных недр.

Внимательно, пытаясь изучить эти пестрые краски, останавливались перед картой члены конгресса, с изумлением перед грандиозной работой советской науки качали головой иностранные ученые, наша молодежь с особым жаром изучала пестрые краски своих родных мест.

А я, внимательно всматриваясь в карту, вдруг вспомнил картинку из своей жизни: маленькую студенческую комнатку на четвертом этаже дома купца Корзинкина, где готовился к магистерскому экзамену по геологии.

Грязноватые стены комнаты закрыты были большой Менделеевской таблицей около печки, старой геологической картой России в красках — над столом, а над кроватью висел текинский ковер, привезенный мною из Туркмении, после первой еще студенческой поездки в Среднюю Азию.

Особенно любил я свой немного потертый ковер.

Его я знал лучше своей карты и лучше Менделеевской таблицы, так как каждое утро, просыпаясь, всматривался в его глубокие краски, то желто-бурые и черные, то ярко-красные и томпо-малиновые. Ковер поражал неожиданностью рисунков — зеленых и белых пятен и отдельных ярких ниток, вдруг ни с того, ни с сего вплетенных в какой-то непонятной дисгармонии в красно-бурый общий тон ковра. Никакой идеи, никакого порядка в сочетании пятен и красок.