Читать онлайн «Москва». Страница 9

Мужчина же - в рявк:

- Кулаком-то сумею расщечить его: знаем мы - фон-Мандро, фон-Мандро. Я и сам фон-Мандро; ну, чего в самом деле пристали: я давеча этого самого, для которого - видел; тащился сюда развынюхивать воздухи, - пакостный, от земли пол аршина, с протухшею мордой, без носа... Чего меня гоните, - тут он упал головою на стол и закрывши лицо кулаками, стал всхлипывать: - люди добрые едят поедом.

- Александрейки-то брал, - трясся в бешенстве Грибиков, так зашипев, как кусочек коровьего масла, который уронят на сковороду; желтый чад над словами пошел; всего и расслышалось:

- Он тебя, брат, уж заставит лизать сковородки, барахтаться в масле кипучем; он, брат, не как прочие: он - мужчина геенский.

Но спохватившись, прибавил претоненьким, даже сладеньким голосом, чтобы слышали стены, поняв, что есть уши у стен:

- Носа нет, человек больной - что же такого! А что барин Мандро его ищет призреть, так за это пошли ему бог.

Вдруг стена, очевидно имевшая ухо, проголосила по бабьи:

- Романыч, свет, ты уж крепись: сгноят тебя вовсе; ты - в палнате правов: комната плочена, кто же погонит. А все с перепою... Скажу я вам, Сила Мосеич, и очинно даже нейдет в ваши годы таким страхованием себя унижать: захмелевшего человека гноить.

Так сказавши, сте 1000 на замолчала: верней, - за стеной замолчали и Грибиков фукнул в кулак себе:

- Чтоб тебе, стерва.

И вышел, - сидеть на скамье, подтабачивать воздухи, ожидая, что воздухи вот просветятся и мутное небо под небом рассеется, чтобы стать ясным, обирюзовиться к вечеру, и что лопнувший диск в колпаке небосвода, кричащий жарой, станет дутым, хладнеющим, розовым солнцем, неукоснительно улетающим в пошелестение кленов напротив; войдет просиянием в облако, чтобы после, уйдя, разменяться - в растленье, в затменье.

Подхватит тогда краснокудрый дымок из трубы этот дуй вечеров; и воззрится из вечера стеклами красноокий домишечка в стекла коробкинских окон, чтоб после под мягкой периною тьмы почивали все пестрости, днем бросающие красноречие пятен, а ночью притихшие в чернышищах; и ноченька за окошечками повеселится, как лютиками - желтоглазыми огонечками: ситцевой черно-желтою кофтой огромной старухи, томительно вяжущей спицами серый чулок из судеб человеческих; за воротами свяжется смехотворная скрипитчатая, сиволапые краснобаи; и кончится все размордаями, подвываньями бабьими; у кого-то из носу пойдет краснокап; и на крик поглядит из-за форточки перепуганный кто-нибудь.

Грибиков будет беззвучно из ночи смотреть.

Мы напрасно обманывались, будто Грибиков - сел в подворотне: отправился предварительно с томиком сочинителя Спенсера он в трехоконный свой желтый домок: - поскрипеть со стеною над томиком, ожидая каких-то негласных свиданий, быть может - старуху, которая кувердилась чепцом из линялых кретончиков в черной кофте своей желтоглазой, которая к вечеру, распухая, становится очень огромной старухою, вяжущей тысяченитийный роковой свой чулок. Та старуха Москва.

12.

- Апропо, - скажу я: Лиховещанские на журфиксе - при их состоянии - ставят на стол всего вазочку с яблоками, да подсохшие бутербродики с сыром, а, как его, Тюк...

- Двутетюк, а не тюк...

- Двутетюк...

- Двутетюк не есть тюк... И не стыдно тебе, - повернулся профессор дружок, заниматься такими, - ну право же - пустяковинами.

Василиса Сергеевна перетянулася злобами, как корсетом:

- Но жизнь такова: это вы улетаете в эмпиреи, не принимая в расчет - скажу я - что у Наденьки нет выездного парадного платья.

Запрыгали в комнате черными кошками злобы.

- Мой друг - перочинный свой ножик подкидывал он - это - мелочи; посмотри-ка: - вот алгебра, глядя в корень, приподымается буквенным обобщением над цифрой - наставился носом на муху; и Василиса Сергевна кисло схватилась за пульвильзатор: попрыскала ароматами:

- Мы-то - не цифры: у Задопятова сказано...

И прочла:

Тебе внятно поведуют взоры,

Ты его не исчислишь числом,

Тот порыв благородный, который

Разгорается в сердце моем...

Протянула она пульвильзатор, прислушиваясь к созвучию задопятовских слов:

- Задопятову вышиваю я красный атласный накнижник.

Опять Задопятов!

- Ну что ж, - вышивай хоть набрюшник.

И стоногие топы пошли корридором, наткнулись на Митю, ушедшего в думы о том, как в последнее посещенье Мандро у Лизаши заметил под мышками дырочку он; когда поднимала она свою ручку, то были видны видны ему...; влажно глаза загрязнились, и он улыбнулся маслявым лицом; эта нервная девушка ручкою спать не давала в ту ночь: и пугался в окне краснорожего месяца он. Повернувшийся профилем, Иван Иваныч псовою мордой в граненую ручку от двери уставился - с недружелюбною тупостью; лоб надтрудил он распухшими жилами, изъерошивая яркокарие космы: перед сознанием несся вихрь формул и формулок, проделывающих фигуры кадрили:

- Ну кто тебя - дело ясное - спрашивал?

- Спрашивали... по русскому языку...

- Ну и, собственно говоря, что же ты?

Митя знал, что когда-то отец получал только "пять", что с "четверками" сына не мог бы никак помириться, на "тройки" кричал, а от "двойки" бы слег; Митя - вспыхивал, супился, грыз заусенцы, глазами двоил.

- Получил... я... пять...

- Дело ясное: ты одежду-то, что же, разъерзал! Какая-то замазуля!

И 1000 в желто-серые сумерки, где выступали коричнево-желтые переплеты коричнево-серого шкапа, прошел псовой мордою; со стола пепелилось растлением множества всяких бумаг, бумаженок, бумажек, бумажечек - черченых, перечерченных, перепере... - и так далее, Иван Иваныч ощупал мозольный желвак (средний палец на правой руке) и бумажки надсверливал глазками, собирался перечеркнуть перечерки последнего вычисления в перепере... и так далее; потопатывал очконосым суетуном от стола к книжной полке.

Копался, трясясь жиловатой рукою над книжными полками, суетливо отыскивая ему нужное изыскание Бэна; и - не было: стоял - второй том; первый том - чорт дери - провалился сквозь - чорт дери - землю. С недавнего времени, глядя в корень, - он взял на учет один факт: в библиотеке исчезала за книгою книга; математические сочинения оставались нетронутыми; естественно же научные трогала чья-то рука.

Уж обхмурились сумерки: в краснокожем том небе стоял черно-чортом пожар над домами; косилось окошечко красноглазого дома; надтуживая себе жилами лоб, и испариной орошая надлобные космы, затрескал он дверцами книжного шкапа, бросался на книги, расшлепывая их кое-как друг на друге и кое-как вновь бросая на полки их, - Бэн пропал; и - некстати: туда, меж страницами он хоронил свои листики вычислений, весьма-весьма нужных (а письменный стол был набит ворохами исчисленного):

- В корне взять, - чорт дери.

Он погрохал томами и креслами; гиппопотамом потыкался, охая, - от полки к полке; от кресельных ручек - к столу; там очки закопал в вычислениях, взвеивал из бумаг в воздух - верт, разорвал на себе разлетайку и, наконец, - слава богу - вздохнул в краснозданные воздухи, отыскавши очки... - у себя на носу.

Там, в окошке, - стояла брусничного цвета заря: но брусничного цвета заря - предвещала дожди.

Обезгранилась мысль и ушла в подсознание, - от зари ли, от грусти ли, пульс вычислений не бился в виске; он прислушивался, как щелкали говорком по паркету носки сапожков, как умолкли; проплаксила дверь; тихо шавкали туфлями и синелиловые, и безлицые: Василиса Сергевна шавкала; Наденька, в рябеньком платьице гнулась с иглою теперь над пришивочным аграмантиком.

Слышал:

- Такого фасона не носят.

- Подчинится одежда, так зиму - проносится.

- Ты бы подшила распорочек.

Лампа отбросила желтолапую лопасть, маячили под окошками искорки домиков; точно сквозь сон долетело:

- Не сделать ли нам бешбармак из говядины, барыня?

Как полководец, - устраивал смотр интегралам.

В их ворохах созревало математическое открытие, допускающее применение к сфере механики; даже - как знать: применение это когда-нибудь, перевернет и механику, изменивши возможности достижения скоростей - до... до... скорости светового луча. Очень скоро откроют возможности строить быстрейшие механизмы, которые уничтожат все виды движения.

Рука в фиолетовых жилках тряслась карандашиком: забодался над столиком - в желтолобом упорстве; локтями бросался на стол; и - надгорбился, подкарабкиваясь ногами на кресло, вараксая быстреньким почерком - скобки, модули, интегралы, дифференциалы и прочие буквы, сопровождаемые "пси", "кси" и "фи".

Автор толстеньких книг и брошюрок, которые были доступны десятку ученых, разложенных меж Берлином, Парижем, Нью-Йорком, Стокгольмом, Буайнос-Айресом и Лондоном, соединенному помощью математических "контрандю", разделенному океанами, вкусами, бытами, языками и верами; каждая начиналась словами "Положим, что:" далее - следовала трехстраничная формула, - до членораздельного "и положим, что"; формула (три страницы) - до слов "при условии, что"; - и формула (три страницы), оборванная лапидарнейшим "и тогда", вызывающим ряды новых модулей, дифференциалов и интегралов, увенчанных никому непонятным, красноречивым: "Получим"; и - все заключалося подписью: И. И. Коробкин; и если брошюру словами прочесть, выключая словесно невыразимые формулы, то остались слова бы: "Положим... Положим... Тогда... Мы получим" и вещее молчание формул, готовое бацнуть осколками пароходных и паровозных котлов, опустить в океаны эскадры и взвить в воздух 1000 двигатели, от вида которых, конечно же, падут замертво начальники генеральных штабов всех стран.