Читать онлайн «Стихотворения». Страница 35

Девы Верданди немилые речи
Мне утомили, измаяли слух…
Тихо мерцают оплывшие свечи,
Тихо мерцает измученный дух.

Скульда, колеблясь, зовет из тумана,
Скульды посулов обманных страшусь:
«Завтра», как «Нынче», душе нежеланно,
В страхе великом от «Завтра» таюсь.

К Урде, любимой, и верной, и знающей,
К Урде, хранящей заветы веков,
Я – догорающий, я – умирающий
Робко скрываюсь под темный покров.

Усыпан сад мой снегом белым, –
Подарком утренней метели,
И на окне обледенелом
Цветут, сверкая, асфодели.

Их нежит ласковый морозец,
Лелеет небо голубое…
И из незримых дароносиц
Мне в сердце каплет мед покоя.

Цветы Весны не пахнут слаще
Цветов метели белоснежной,
И я красу зимы грустящей
Люблю любовью безмятежной.

На ручку бархатного кресла
Впотьмах склонился Фредерик:
Былая жизнь пред ним воскресла,
Забытых мигов мир возник.

Пришли толпой воспоминаний,
Вернулись к жизни из гробниц
Слова погасших упований,
Черты когда-то милых лиц.

И в час прощаний и закатов,
Колебля вздохом тишину
И стон печальный в сердце спрятав,
Он видит вновь madame Арну.

Она, к нему склоняясь, стонет
И – скорбно руки заломив, –
В свинцовой бездне тихо тонет,
Шепнув укор… или призыв?

Увы! Она все дальше, дальше –
И, соблазняя наготой,
Задорный образ Генеральши
Возник пред ним во мгле ночной.

О, да! С веселой Розанетой
Не раз тоску он забывал,
Свой лучший дар он отдал этой, –
И после пламенно рыдал!

Уйди же прочь! Навек погасни!
Цвети красою, после грез!
И – как Венера старой басни, –
Пред ним встает madame д'Амбрёз!

Однажды с плеч своих срывая,
Как ненавистное ярмо,
Ты любишь перед сном, нагая,
Глядеть в глубокое трюмо.
По сладкомлеющим коленям
Губами жадными скользя,
Не внемлю я стыдливым пеням,
Не внемлю тихому «нельзя!»
И отражает без желаний
Глубь чудодейного стекла
И ветви мёртвые латаний,
И наши страстные тела.
И я как будто бы взволнован,
Но там, в душевной глубине,
Я льдом безжизненным окован
И сердце Зеркала – во мне!

С веток листье летнее
Валится быстрей,
Убыль дня заметнее,
Зори холодней.

Вечерами черными
В келье тишина.
Вздохами покорными
Грудь моя полна.

Золотыми точками
Мечу алый шелк.
Дождик молоточками
Постучал и смолк.

Вот и заколочена
В гроб навеки я…
Ах! Слезами смочено
Золото шитья!..

Облаками, словно тюлем,
Лик закрыв, луна плывет;
Мы близ окон караулим
Первой звездочки восход.

Ветки темные каштанов
Ветерок пошевелил,
В раму стукнул и, отпрянув,
По дороге запылил.

Где-то песенкой наивной
Славит девушка весну
И напев речитативный
Чуть колышет тишину.

Звуки чисты и певучи,
Как ручья лесного плеск,
И сквозь тюлевые тучи
Льется тусклый, лунный блеск.

1. Поэт с природою не дружен,
Он к подчиненью не привык,
Ему невнятен и ненужен
Природы мертвенный язык.

2. Ни плеск волны, ни птичий гомон
Его не может вдохновлять,
С иными звуками знаком он,
Он должен Вечности внимать.

3. Не слышит внешних он внушений,
Лишь Мысль Его – Ему закон, –
И солнцем вольных вдохновений
Мир тяготения сожжен.

4. И силой вещих заклинаний,
И правдой вымышленных слов
Творит Поэт ряды созданий
И не кладет на них оков.

5. Из глубины души свободной
Всплывают стаи ярких грез –
И над пустынею бесплодной
Шумят леса нетленных роз.

6. Природа вечно носит траур
По мертвым звукам и цветам,
Но сотни лет твой гимн, Пентаур,
Звучит земле и небесам.

7. Ты пел Рамсеса и Аммона:
Один давно в гробнице спит,
Другой на высях небосклона
Еще сверкает и горит.

8. И долго Он потоки света
Земле и людям будет лить,
Но – знаю! – гордый гимн Поэта
Аммона должен пережить!

Стебли трав полносочны и гибки,
Как слова поэтических строчек,
И, как рифм налетевших улыбки,
Появляются листья из почек.

Все похоже весною в Природе
На стихи молодого поэта,
Где банальность и вялость мелодий
Жаром пылкого чувства согрета.

Все в жизни суета, и все желанья тленны,
Навеки мы в цепях, и безнадежен бунт!
Цветы любви, страстей и радостей мгновенны,
Уносит их поток мелькающих секунд.

Природа нам чужда; у ней иные судьбы:
Неведом нам экстаз, которым пьян червяк…
О, если б умереть, о, если утонуть бы
В твоей пучине, Смерть, в тебе, могильный мрак!

Но жизни не любя, мы в Смерть давно не верим,
И, не желая жить, не можем Смерти ждать…
Увы! давно ко всем привыкшие потерям, —
Мы только веру в жизнь не можем потерять!

Под сенью ив зеленых дремлет заводь,
Тростник над ней лепечет, как во сне.
В ней по ночам русалки любят плавать
И песни петь о ласковой луне.

Со всех сторон ее деревья скрыли,
Со всех сторон ее облапил бор:
Есть разгуляться где нечистой силе,—
О ней идет недобрый разговор.

Когда сверкает ярким бриллиантом
Весенний месяц на небе ночном,
Все говорят, что души христиан там
Погибших реют в сумраке лесном.

Неярок лампы свет под абажуром,
Неясен лунный лик за облачною тканью;
Скончался день, как и родился, хмурым,
Не дав расцвесть ни счастью, ни сиянью.

С утра пишу; шуршат листы тетрадок;
Когда же утомит глаза мои работа,
Смотрю тогда на тихий свет лампадок,
Что озаряют золото киота.

Но миг мелькнет, и вновь листов шуршанье,
И вновь стучит в мозгу упорный молоточек,
Вновь блещет рифм невинное сиянье,
Опять с пера сбегает бисер строчек…

Время туманов и ливней,
Солнце за тучами гибнет,
Ветер шумит заунывней,
В речке ни пьявок, ни рыб нет:

Скрылися в тине и в иле
Водного царства жилицы;
Весь горизонт заслонили
К югу летящие птицы.

Вольным завидуя крыльям,
Мы их проводим глазами,
Грусть затаенную выльем
Кротких напутствий словами.

В пропасть осеннюю канем
Мы с примиренностью мудрой,
Вечером длинным вспомянем
Ласку весны златокудрой.

Вспомним об утренних росах
И о сияньях полдневных,
Вспомним о пышноволосых
Юных мечтах-королевнах…

Закрылась дверь моя тяжелою портьерой,
Стихает вдалеке печальный звук шагов;
Сквозь окна день глядит, безрадостный и серый,
Окутавший лазурь вуалью облаков…

…Как нежно он шептал, припав к моим ладоням
– (Мне руку щекотал его пушистый ус!) –
Казалось, что сейчас мы в страсти с ним потонем,
Навек освободясь от обыдённых уз…

Но я была тиха, как этот полдень серый,
Но я была мертва, как павший с ветки лист…
И он ушел, грустя, чуть шевельнув портьерой,
И я сижу одна и мну платка батист.

Крыши белы от луны,
Городок как будто вымер.
Средь глубокой тишины
На дворе пропел будимир.

Мягко тронула крылом
Свечку бабочка ночная.
Покружилась над огнем
И упала, умирая.

Ангел ночи мир обнял,
Присмирел и умер ветер…
Мнится, будто я попал
На твои поля, Кер-нетер!

Подползает вечер мороком,
Наплывает тучей сизою,
Наполняет поле шорохом,
Одевает темной ризою.

Душит зори злыми ласками,
Поцелуями коварными
И пугает землю сказками
И виденьями кошмарными.

Греза нам смежает взоры
Про любовь поет
И настой из мандрагоры
В сердце тихо льет.

Но как верный, стойкий витязь,
Мысль за ней спешит
И кричит: «Скорей проснитесь:
Враг бедой грозит!»

И, взмахнув крестообразно
Огненным мечом,
Рассекает нить соблазна,
Сотканную злом!

Зажег печальную лампаду я: –
Последнюю любовь.
Она горит, очей не радуя
И не волнуя кровь.

Давно душа моя остужена
Дыханьем едким зла –
И вот любви моей жемчужина
Лежит черна, тускла.

И много в думах плугом опыта
Проведено борозд,
И я слежу теперь без ропота
За угасаньем звёзд.

И если смерть своей секирою
Подрежет стебли грёз,
Я тихо им могилу вырою
И схороню без слёз.

Душа страданьем обезбожена,
Я стал угрюм, жестокосерд,
И много Дьяволом проложено
В мозгу моем преступных черт.

В глубинах сердца оскорбленного
Паучий гнев ключом кипит,
И в пропасть неба темнолонного
Мое проклятие летит.

И безответностью испуганный,
Я – с богохульством на устах –
Все ниже падаю, поруганный,
Все глубже погружаюсь в прах!

Он идет со мной, насвистывая…
В сердце сладостная жуть,
Давит кофточка батистовая
Замирающую грудь.

Небо вешнее – лазоревое,
Крылья бабочек блестят
И – желанья подзадоривая, –
Льют цветы свой аромат.

Тяжелеют груди млеющие,
В жилах сладкий сок разлит,
И уносят ветры веющие
Из хмельного тела стыд!

1. Дьявол грустный! Дьявол мудрый! Мой создатель и учитель!
Ты давно не прилетаешь, ты забыл мою обитель…

2. В дни, когда я был младенцем, часто ты ко мне входил
и меня в тиши вечерней черным истинам учил.

3. Взор твой был угрюм и темен, но порой он углем красным
Загорался и казался мне мучительно-прекрасным.

4. Каждый твой завет вонзался в уши мне, как острый гвоздь,
И в ребенке закипала неребяческая злость.

5. Много дней с тех пор погибло в тихом омуте забвенья,
Но во не погибали зерна горького ученья.

6. Никогда не забывал я, как ты грустно проклинал,
Как мохнатою рукою колыбель мою качал.

7. Поднимался я на выси, задыхался в темных недрах,
Но всегда всему живому был досель я верный недруг.

8. Много раз вступал я в битву с солнцем, с юностью, с весной,
Много храмов обезбожил я кощунством и хулой.

9. Я гасил свои улыбки, я душил свои признанья,
Я топил свои надежды в мертвом море отрицанья.

10. И на каждый крик призывный был во мне один ответ:
Словно молотом по гробу ударял я: «Нет! и нет!»

11. Но теперь, учитель мудрый, – помоги! – я сам не в силах
Усмирить мое волненье, успокоить трепет в жилах.

12. Что мне делать? Я слабею, я готов во прах упасть,
Надо мною нависает не твоя, иная власть.

13. Мудрый! Темный! Я унижен, я стыжусь, я погибаю,
Я готов любви поверить, я готов поверить раю.

14. И за женщиной земною я готов пойти, как раб…
О, явись! явись, учитель! я разбит, и смят, и слаб.

15. О, войди ко мне, как прежде, как не раз входил бывало,
С глаз моих полуослепших сбрось цветное покрывало.

16. Заглуши земные звуки, вдунь суровый холод в грудь
И с тропы любви позорной возврати на правый путь.

17. Повтори свои проклятья, опали мне сердце гневом,
укрепи мое презренье и карающим напевом,

18. Полной ненависти песней душу мне заворожи
И безжалостной рукою язвы жизни обнажи.

19. И уверь меня, что ложен, что, как лед весною, зыбок
Свет лобзаний и объятий, и признаний, и улыбок!

20. О, явись! и едкой речью отгони мечтанья прочь,
Оскопи мои надежды и восторги опорочь!

21. Вникну я в твои заветы, я тебе опять поверю,
Я приму с отрадой мертвой ясных радостей потерю.

22. О, приди! и помоги мне умертвить любовный бред,
И сказать с былою силой на призывы счастья: «Нет!»

Я встретил женщину в лохмотьях и без носа,
Ресницы редкие покрыл ей белый гной,
Меж губ ее, кровоточащих, папироса
Сверкала точкой золотой.

И, протянувши пальцев красные обрубки,
Она у встречного просила на ночлег,
А с неба падал, тая на подоле юбки,
Серебряный, холодный снег…

Всепрезираемым шутом я
Брожу среди толпы людской,
В меня бросая грязи комья
Глумятся люди надо мной.

Но я ни разу не ответил
На ругань злостную глупца,
Всегда мой взор спокойно светел
И тверды мускулы лица.

Ни разу судорогой жалкой
Не искривился гордый рот,
Когда меня бичом иль палкой
Прочь прогоняли от ворот.

Я, – продолжая путь бесцельный,
Высоко голову держал
И на свирели самодельной
Себе хваление слагал.

Топча земного праха комья
И пустоцвет людских страстей,
Всепрезирающим шутом я
Смотрю на бешенство людей!

Когда ты сдерживать не в силах
Желаний гибельных полет,
И кровь, пылающая в жилах,
Тебя к соитию влечет,

Сверши сей грех один, во мраке,
Границ мечты не преступай,
И плотском не думай браке,
И ласки женской не желай!

Случайно брошенное семя
Способно дать живой росток,
И жизни тягостное бремя
Продолжишь ты на новый срок.

Верь! нет коварней обольщенья,
Чем прелесть женского лица,
Как нет позорней преступленья,
Чем преступление отца!

Мчатся вихрем фаллофоры
По равнинам и холмам,
Блещут яростью их взоры,
Бьются косы по плечам.

Нет предела ликованьям
Разъяренных, буйных жен.
Идол внемлет их взываньям,
Их восторгом заражен.

Он увенчан весь цветами,
Сам – диковинный цветок!
Аромат его – как пламя,
Густ и клеек жгучий сок!

И горя желаньем ласки,
Буйной похоти полны,
Жены вкруг в бесстыдной пляске
Меж собою сплетены.

Все забыв, вонзают в груди
Вместе с розами шипы…
Бойтесь, демоны и люди! –
Женщин бешеной толпы.

Повинуясь темной страсти,
Перед идолом своим
Разорвут они на части
Повстречавшегося им.

И помчатся, кровь разбрызгав,
Злую жажду утолив,
С новым взрывом диких визгов
Меж священных рощ и нив!

Поднимая клубы пыли,
Отряхая с листьев влагу,
В сад пришли мы и скрутили
Там еврейского бродягу.
Нам почти не прекословя,
Бормотал он что-то хрипло;
Капля маленькая крови
К бороде его прилипла.
В темноте огни светились,
Дали были тихи, немы,
И с бродягой очутились
У Пилата на дворе мы.
Там костров горело пламя,
Желт был месяц круглолицый;
Арестованного нами
Мы одели багряницей.
Кто-то сплел венок терновый
И шипы вонзились в темя…
Кровь текла струей багровой
И струилось тихо время.
Трость держа рукою тонкой,
Он молчал, не шевелился…
Вдруг пощечиною звонкой
Двор широкий огласился.
Принялись мы друг за другом
Бить еврея по ланитам,
Он глядел на нас с испугом
И с презреньем полускрытым.
После суд был, и с другими
На кресте его распяли.
Позабыл его я имя,
Слышал только, что украли
Труп распятого, и слухи
О чудесном воскресеньи
Всем болтливые старухи
Распускали в поученье.

Серый день встает над миром,
День мученья и хулы…
Я один с моим вампиром
В царстве боли, в царстве мглы.

Кожу черепа сердитый
Прокусил мне тарантул
И свирепый, ядовитый
К мозгу моему прильнул.

Он мохнатый, он шершавый,
Он под черепом растет,
Он поит меня отравой,
Точит кости, кровь сосет.

Безотходен, безотвязен
Этот жалящий вампир,
И разрушен, безобразен –
И лежит в обломках мир.

Неба тускло, небо пусто,
Неба нет и Бога нет:
Тарантулу жизнь-Локуста
Приготовила обед.

Зимний день идет к могиле,
Спотыкаясь, как старик,
Под покровом снежной пыли
Укрывая скорбный лик.

Каждый час, рожденный скукой,
Умерщвляется тоской,
И – как сердце пред разлукой, –
Плачет ветер ледяной.

Полускрыв лицо вуалем,
Ранних сумерек рука
Отдает себя печалям,
Тьму зовет издалека.
Полон боли и загадок,
Словно взор усталых глаз,
Грустен, длителен и сладок
Этих сумерек рассказ.

В нем бессилье примиренья
И о тайне тихий вздох,
В нем покорное прощенье
И забвение тревог!

Люблю бродить я по предместью,
Люблю его притонов гам,
Где пьяный ножик дружен с местью,
Где вор – король по вечерам.

На бюст гулящей девки нежно
Свет газа льется голубой,
И шулер картами небрежно
Играет быстрою рукой.

Несут графины, блещет пиво,
Звенит уроненный стакан,
И плачет горько и тоскливо
С мотива сбившийся орган.

А за окном, в осеннем мраке
Шумят и стонут дерева,
И – заведя скандал, – гуляки
Кричат похабные слова.

Кричит мне хрипло проститутка:
«Эй, кавалер! Спины не горбь!»
Но мне от слов разгульных жутко,
Я слышу в них больную скорбь.

Как иней, пудра ей на шею,
На грудь и щеки налегла,
И сутенер следит за нею
Грозящим взглядом из угла…

В темных, укромных углах по чуланам
Жизнью свирепой живут Пауки;
Мозг их пропитан кровавым туманом,
Жадно и злобно горят их зрачки.

Самка, любовь натешась досыта,
Хилое, щуплое тело самца
Ядом отравит и после сердито
Высосет кровь из него до конца.

В черные, длинноморозные зимы,
Мертвую муку дотла растерзав,
Жирные гады висят недвижимы,
Цепкие лапы под брюхо поджав.

Снятся им долгою зимнею ночью
Сладкие сны о минувшей Весне,
Снятся им тел окровавленных клочья,
Снится, что возле снуют по стене

Теплою кровью налитые твари,
В сеть роковую попавшись, жужжат, –
И Пауки в сладострастном угаре
Лапами тихо во сне шевелят.

Вьюжная полночь над миром гуляет,
Месяц – сквозь облако – смотрит в чулан,
Где в паучиных мозгах расцветает
Жуткая греза о сладости ран…

Среди полей, пустых и хмурых,
Осенним долгим вечерком,
Под шум унылый листьев бурых
Я вспоминаю о былом.

Мне снова видится столица,
Вечерний шумный тротуар,
Мелькают, словно в пляске, лица
И силуэты нежных пар.

Тебе сулят все счастье мира
Зрачки блестящих женских глаз,
Но там, над вывеской трактира,
Еще пленительнее газ.

Так скрипок девственных рыданье,
И яркий блеск бумажных роз,
И вызывающий желанья
Густой и пламенный шартрёз.

Люблю я рюмок звон хрустальный,
И жаркий спор, и соль острот,
Люблю, когда струей кристальной
В бокал шампанское течет!

Люблю я ломтиками дыни
Язык горящий охлаждать
И сквозь туман табачный, синий
Друзей улыбки различать.

Но вот пустеет зала. Поздно.
Выходим мы в холодный мрак…
И непорочна, и морозна
Встречает ночь толпу гуляк.

Как челн по морю, мчатся сани,
Мелькает сонных улиц ряд,
И, словно призраки в тумане,
Деревья в инее стоят.

Я вступил в половое общение
С похотливою, жирной старухой,
И – привязан к ней крепкой присухой,
Не питаю к себе отвращения.

Упиваясь развратными ласками,
Я ее созерцаю нагую,
Ей отвислые груди целую
И любуюся гнойными глазками…

Протрубили в медный рог.
Герцог едет на охоту!
Герцог едет в дальний лог,
Чтоб забыть свою заботу.

Тянет сыростью с полей,
Мокнут седла и попоны,
Мокнут шапки у псарей,
Хрипло каркают вороны.

Слышно чавканье копыт,
Пахнет шерстью псов горячих,
Герцог вдаль один спешит,
Обгоняя доезжачих!

Сжал поводья он рукой,
Стиснул нож и – сдвинув брови,
Мчится, трепетный и злой,
Алча алой, жаркой крови.

И звенят в его ушах
Стоны лживой герцогини,
Дерзко бросившей во прах
Нерушимые святыни…

Над водной зыбью ходят тучи:
На берег выполз трилобит,
Клешнею темной и могучей
Вцепившись в девственный гранит.

Над трупом нежной цистидеи,
Стеблями хрупкими сплетясь,
Чуть слышно шепчут сифонеи,
Как бы жалея и дивясь.

И как немые нереиды
Догомерических годин,
Вдали плывут эйриптериды
По лону трепетных пучин.

А по земле, еще пустынной,
Будя ее невинный сон,
Бежит за черною блаттиной
Приспешник Смерти – скорпион.