Читать онлайн «Стихотворения и поэмы (основное собрание)». Страница 6

в горизонтальном пейзаже

предместия и залива,-

я все это видел,

я посейчас

все это вижу:

их движенье то же,

остановки их -- точно те же,

ниже воды и пыльной

травы повыше,

о, как они катятся

по заболоченному побережью

в маленький сон

в маленький свет

природы,

из короткой перспективы

увеличиваясь, возникая,

витиеватые автострады

с грузовиками, с грузовиками, с грузовиками.

Ты плыви, мой трамвай,

ты кораблик, кораблик утлый,

никогда да не будет

с тобою кораблекрушенья.

Пассажиры твои -

обобщённые образы утра

в современной песенке

общественных отношений.

Ты плыви. Ты раскачивай

фонарики угнетенья

в бесконечное утро

и короткие жизни,

к озаренной патрицианскими

светильниками

метрополитена

реальной улыбке

человеческого автоматизма.

Увози их маленьких,

их неправедных, их справедливых.

Пусть останутся краски

лишь коричневая да голубая.

Соскочить с трамвая

и бежать к заливу,

бежать к заливу,

в горизонтальном пейзаже

падая, утопая.

1960

* Стихотворение отсутствует во 2-м изд. СИБ. -- С. В.

-----------------

Сад

О, как ты пуст и нем!

В осенней полумгле

сколь призрачно царит прозрачность сада,

Где листья приближаются к земле

великим тяготением распада.

О, как ты нем!

Ужель твоя судьба

в моей судьбе угадывает вызов,

и гул плодов, покинувших тебя,

как гул колоколов, тебе не близок?

Великий сад!

Даруй моим словам

стволов круженье, истины круженье,

где я бреду к изогнутым ветвям

в паденье листьев, в сумрак вожделенья.

О, как дожить

до будущей весны

твоим стволам, душе моей печальной,

когда плоды твои унесены,

и только пустота твоя реальна.

Нет, уезжать!

Пускай когда-нибудь

меня влекут громадные вагоны.

Мой дольний путь и твой высокий путь -

теперь они тождественно огромны.

Прощай, мой сад!

Надолго ль?.. Навсегда.

Храни в себе молчание рассвета,

великий сад, роняющий года

на горькую идиллию поэта.

1960

-----------------

Стрельнинская элегия

Дворцов и замков свет, дворцов и замков,

цветник кирпичных роз, зимой расцветших,

какой родной пейзаж утрат внезапных,

какой прекрасный свист из лет прошедших.

Как будто чей-то след, давно знакомый,

ты видишь на снегу в стране сонливой,

как будто под тобой не брег искомый,

а прежняя земля любви крикливой.

Как будто я себя и всех забуду,

и ты уже ушла, простилась даже,

как будто ты ушла совсем отсюда,

как будто умерла вдали от пляжа.

Ты вдруг вошла навек в электропоезд,

увидела на миг закат и крыши,

а я еще стою в воде по пояс

и дальний гром колес прекрасный слышу.

Тебя здесь больше нет. Не будет боле.

Забвенья свет в страну тоски и боли

слетает вновь на золотую тризну,

прекрасный свет над незнакомой жизнью.

Все так же фонари во мгле белеют,

все тот же теплоход в заливе стынет,

кружится новый снег, и козы блеют,

как будто эта жизнь тебя не минет.

Тебя здесь больше нет, не будет боле,

пора и мне из этих мест в дорогу.

Забвенья нет. И нет тоски и боли,

тебя здесь больше нет -- и слава Богу.

Пусть подведут коня -- и ногу в стремя,

все та же предо мной златая Стрельна,

как будто вновь залив во мгле белеет,

и вьется новый снег, и козы блеют.

Как будто бы зимой в деревне царской

является мне тень любви напрасной,

и жизнь опять бежит во мгле январской

замерзшею волной на брег прекрасный.

1960

-----------------

Через два года

Нет, мы не стали глуше или старше,

мы говорим слова свои, как прежде,

и наши пиджаки темны все так же,

и нас не любят женщины все те же.

И мы опять играем временами

в больших амфитеатрах одиночеств,

и те же фонари горят над нами,

как восклицательные знаки ночи.

Живем прошедшим, словно настоящим,

на будущее время не похожим,

опять не спим и забываем спящих,

и так же дело делаем все то же.

Храни, о юмор, юношей веселых

в сплошных круговоротах тьмы и света

великими для славы и позора

и добрыми -- для суетности века.

1960

-----------------

Песенка

По холмам поднебесья,

по дороге неблизкой,

возвращаясь без песни

из земли италийской,

над страной огородов,

над родными полями

пролетит зимородок

и помашет крылами.

И с высот Олимпийских,

недоступных для галки,

там, на склонах альпийских,

где желтеют фиалки, -

хоть глаза ее зорки

и простор не тревожит, -

видит птичка пригорки,

но понять их не может.

Между сосен на кручах

птица с криком кружится

и, замешкавшись в тучах,

вновь в отчизну стремится.

Помнят только вершины

да цветущие маки,

что на Монте-Кассино

это были поляки.

1960(?)

-----------------

x x x

Л. М.

Приходит время сожалений.

При полусвете фонарей,

при полумраке озарений

не узнавать учителей.

Так что-то движется меж нами,

живет, живет, отговорив,

и, побеждая временами,

зовет любовников своих.

И вся-то жизнь -- биенье сердца,

и говор фраз, да плеск вины,

и ночь над лодочкою секса

по светлой речке тишины.

Простимся, позднее творенье

моих навязчивых щедрот,

побед унылое паренье

и утлой нежности полет.

О Господи, что движет миром,

пока мы слабо говорим,

что движет образом немилым

и дышит обликом моим.

Затем, чтоб с темного газона

от унизительных утрат

сметать межвременные зерна

на победительный асфальт.

О, все приходит понемногу

и говорит -- живи, живи.

Кружи, кружи передо мною

безумным навыком любви.

Свети на горестный посев,

фонарь сегодняшней печали,

и пожимай во тьме плечами

и сокрушайся обо всех.

февраль -- март 1961

-----------------

x x x

Приходит март. Я сызнова служу.

В несчастливом кружении событий

изменчивую прелесть нахожу

в смешеньи незначительных наитий.

Воскресный свет все менее манит

бежать ежевечерних откровений,

покуда утомительно шумит

на улицах мой век полувоенный.

Воскресный свет. Все кажется не та,

не та толпа, и тягостны поклоны.

О, время, послужи, как пустота,

часам, идущим в доме Апполона.

А мир живет, как старый однодум,

и снова что-то страшное бормочет,

покуда мы приравниваем ум

к пределам и деяниям на ощупь.

Как мало на земле я проживу,

все занятый невечными делами,

и полдни зимние столпятся над столами,

как будто я их сызнова зову.

Но что-нибудь останется во мне -

в живущем или мертвом человеке -

и вырвется из мира и извне

расстанется, свободное навеки.

Хвала развязке. Занавес. Конец.

Конец. Разъезд. Галантность провожатых,

у светлых лестниц к зеркалам прижатых,

и лавровый заснеженный венец.

март 1961

-----------------

Три главы

Глава 1

Когда-нибудь, болтливый умник,

среди знакомств пройдет зима,

когда в Москве от узких улиц

сойду когда-нибудь с ума,

на шумной родине балтийской

среди худой полувесны

протарахтят полуботинки

по лестнице полувойны,

и дверь откроется. О память,

смотри, как улица пуста,

один асфальт под каблуками,

наклон Литейного моста.

И в этом ровном полусвете

смешенья равных непогод

не дай нам Бог кого-то встретить,

ужасен будет пешеход.

И с криком сдавленным обратно

ты сразу бросишься, вослед

его шаги и крик в парадном,

дома стоят, парадных нет,

да город этот ли? Не этот,

здесь не поймают, не убьют,

сойдут с ума, сведут к поэту,

тепло, предательство, приют.

Глава 2

Полуапрель и полуслякоть,1

любви, любви полупитья,

и одинокость, одинакость

над полуправдой бытия,

что ж, переменим, переедем,

переживем, полудыша,

о, никогда ни тем, ни этим

не примиренная душа,

и все, что менее тоскливо,

напоминает желтый лед,

и небо Финского залива

на невский пригород плывет.2

Уже не суетный, небрежный,

любовник брошенный, пижон,

забывший скуку побережий

и меру времени -- сезон,