Читать онлайн «Куда ворон костей не заносил. Рассказы». Страница 38

— Он со скалы упал! — сказал Андрей. — Зачем ты говоришь глупости, будто его побили.

— Спроси у кого угодно! Муж одной барыни побил. А этот Али в гостинице «Франция» комиссионером служил.

— Комиссионером? — почти с ужасом спросил Андрей.

— Ну да. Продувной народ! Дрянь!

Было скучно, глухо и пусто. Где-то в чаще кричала ночная птица и грузно ворочалось под скалами бескрасочное море.

Андрей встал поздно. Рана болела и в груди было такое ощущение, как будто что-то вынули. Скучно скользило солнце по усыпанным гравием дорожкам, тускло блестело в волнах.

Осман ходил между дачами и кричал.

— Фрукты! свежие фрукты!

Его позвал Василий.

— Ей, ты, крымское чучело! иди сюда. Давай четыре фунта груш, только не обманывай.

— Зачем обманывать? — заискивающим голосом говорил Осман. — Хорошим господам отборный товар носить буду.

Господи, как скучно! Куда бы пойти? Андрей прижал руку к больной груди и, стараясь не встретиться с братом, пошел на свое любимое место к плоскому камню, где сидел вчера.

Так это значит все не правда! Талисман кусок полевого шпата… Каменный монах— глыба известняка! Пустое море. Пустая земля. Ну, а небо?

Андрей посмотрел на небо. И там тоже нет ничего, кроме пустоты, холода, мрака и туманов, которые то ползут с гор, то поднимаются высоко над морем. Есть только Василий, инспектор Мокрица, гимназия. Ах, какая тоска!

Али комиссионер! Вот, должно быть, смеялись они надо мной. Какая пыль на кипарисах, точно люстры в чехлах!

Андрей спустился к морю и строгими глазами впился в зеленую гладь. Под скалой бежали круги, тянулись жемчужные нити пены.

Ну вот же, вот они, зеленые глаза! Как никто не видит! Вот и щупальцы, длинные, как корни сосны.

Андрей придвинулся ближе, с трудом удерживаясь за шероховатый камень и вглядываясь в то чудесное, непонятное, в тот сказочный недосягаемый мир, который скрывало море в своей глубине. И вдруг рука, сжимавшая камни, разжалась и тело мальчика по крутой мокрой скале скользнуло к воде. Волны расступились мягко и ласково, на мгновение над водой показалась худая, бледная рука, потом зеленая гладь сомкнулась, и с баюкивающим плеском закружилась под тупыми камнями. За стеной кипарисов послышался тревожный голос:

— Андрей! Андрей, где ты?!

Мы встречались каждый день вечером в глухом углу кладбища, между двумя могилами, на которых не успела еще вырасти трава. В одной был похоронен её муж, в другой мой брат.

В сумерки, среди немых камней, печально склоненных крестов, на половину разрушенных склепов, заросших сорной травой, мы ждали чуда, напряжённо и мучительно, словно перед нами расстилался не кусок мокрого пустыря на окраине большего города, рядом с аэродромом и артиллерийским учебным полем, а древняя страна чудес, с жёлто-серыми скалами, масличными рощами, пещерами и белой раскаленной солнцем дорогой из Иерихона в Иерусалим.

Мы не решались говорить друг с другом о своих безумных надеждах и притворялись, что заняты уходом за могилами и своей печалью, разумной и примиряющей со смертью, как сумерки примиряют день с ночью.

Я стоял против низкого, белого креста, под высокой уродливой березою. Ветер и топор кладбищенских сторожей, расчищавших места для новых могил, придали дереву такой вид, как будто оно хотело бежать, но задержанное корнями, далеко ушедшими в глубь земли, в ужасе остановилось, простирая к небу черные, искривленные ветви с дрожавшими осыпающимися листьями. На моем кресте не было никакой надписи и только внизу, под веткой куста шиповника, я вырезал слова «может быть»…

На её могиле лежала груда венков. Она приходила раньше меня, садилась на камень, отвалившийся от соседнего склепа, и остановившимся неподвижным взглядом, смотрела на высокую кучу рыжей свеженарытой, земли, под которой в белом глазетовом гробу лежал её муж, или то, что было её мужем.

Сторожа в грязных рубахах и сапогах, на которые налипли комья грязи, старик священник в истрепанной полинявшей ризе, весь день служивший панихиды, с опущенными глазами проходили мимо нас. Они, должно, быть знали, или догадывались, чего мы хотели, и из сострадания не желали нас замечать.

— У вас лучшее место, — сказала она как-то, поднимая на меня влажные от слез, серые глаза и улыбаясь жалкой, печальной улыбкой.

— Да, у меня хорошее место! Сухой песок, что так редко на этом мокром кладбище, и потом береза. Всё-таки она соединяет меня…

Я не докончил и отвернулся, чтобы скрыть слезы. Она плакала беззвучно, опустив голову к камням и перебирая маленькой рукой цветы и комки влажной глины.

— Послушайте, неужели он никогда, никогда не вернется?

— Я верю, что дух бессмертен. Было бы слишком жестоко и нелепо, если бы в могиле исчезало все. Понимаете ли, все!

— Но что же остается? — спросила она с таким отчаянием, что я на минуту позабыл о своем горе.

— Наш дух часть того великого духа, который проникает всю вселенную: звезды, солнце, вот эту траву, камни и неизвестные миры сливающиеся в белые полосы и пятна на ночном небе.

Я говорил неуверенно, пугаясь, что моя слабая надежда потухнет, как лампада, задуваемая холодным ветром.

— Бесчисленные солнца кружатся, как брызги прибоя; каждая волна идет миллионы миллионов лет и таких волн так же много, как на берегу океана.

— Ну? — спросила она, утомленная моим красноречием, и наклонилась расправляя ленту на увядшем венке.

— Наш дух сольётся с этой вечной душой мира, — продолжал я, — как капля дождя возвращается к океану. В это я верю!

Мне самому казалось, что слова мои звучат жалко, фальшиво и неубедительно. Рядом с этим безграничным горем и безграничной печалью, склоненной над свежей могилой, мое верование стоило не дороже глазета, дыма ладана и венков с фарфоровыми цветами. И от того, что это было так, я почувствовал злобу к себе и к этой маленькой женщине, мысли и чувства которой не отходили от трупа, разлагавшегося в мокрой земле.

— Но где же будет он? — спросила она, как капризный ребенок, не обращая внимания на мои утешения.

— Мне не надо океана, мирового духа, не надо этого прибоя, продолжающегося, как вы говорите, миллионы лет, я хочу видеть и слышать его таким, как он был! Понимаете, его?

Она жадно смотрела мне в лицо широко раскрытыми глазами. Вернее, она смотрела через меня, куда-то вдаль, точно ждала чьего-то призыва.

— Может быть, они нас слышат?

— Я не знаю, ничего не знаю! Вот здесь лежит тело человека, который был моим другом с первых дней детства. Замученный лишениями и страданиями, сошедший в могилу в тот момент, когда я получил возможность поднять его. Я уже держал его за руку, он оборвался и ушел. Ушел навсегда!