Читать онлайн «Заблуждения капитализма или пагубная самонадеянность профессора Хайека». Страница 36

Первое из этих оправданий слишком корыстно, а второе слишком лицемерно, чтобы ими мог довольствоваться серьезный мыслитель. Многие мыслители древности были достаточно искренни, чтобы это признать, но признание их носит чисто интеллектуальный характер: мы не находим в древности эмоционального возмущения против социальной несправедливости и страдания низших классов. Если «прагматический» аргумент можно объяснить отвращением к «рабскому» труду, то бесчувственность древних, как мне кажется, есть отдельный психологический факт античной цивилизации, вообще низко ценившей человеческую жизнь. Более глубокую человечность внесла в этот мир проповедь Христа.

Во всяком случае, отдельные гуманные высказывания философов-стоиков, и даже отдельные гуманные меры императоров эпохи Антонинов не могли разбить этого ледяного равнодушия «высших» к страданиям «низших»; и уж совсем нельзя себе представить, чтобы какой-нибудь ренегат высшего класса присоединился к восстанию рабов, или пытался просветить и организовать этих несчастных. Восставшие всегда сталкивались с хорошо отработанной военной и политической системой своих господ, для которых война и политика всегда были главным делом. Спартак был всего лишь гладиатор, его не учили командовать армией, и не видно, чтобы рядом с ним был кто-нибудь из «просвещенных» людей.

«Просвещенные» дали христианской церкви ее организацию и ее теологию, но лишь при условии, что церковь не посягала на сложившийся жизненный уклад. Все это можно резюмировать современным выражением: в античном мире не было интеллигентов. Движение народных масс не могло соединиться с развитым мышлением, и потому было обречено на поражение. Впрочем, если бы даже «просвещенные» люди того времени и обладали чувствительностью Нового времени, им чужда была всякая идея прогресса – изменения общества сознательными усилиями людей. Древние были пессимисты в общественных делах – стояли на коленях перед «историей». Кажется, тот Фатум, который они ставили выше богов, и был олицетворением их глубокого неверия в человека.

Можно спросить себя, почему нас так поражает темная пропасть средних веков? Конечно, потому, что ей предшествовали высокие достижения культуры. В маленьком городе Помпеи было больше грамотных людей, чем во всей Европе через тысячу лет. Тут есть над чем задуматься, если мы не хотим, чтобы нашу культуру постигла та же судьба.

Среди нас есть мудрецы, восхваляющие средние века. Конечно, эти люди не захотели бы прожить и один день в средневековом доме, повиноваться средневековым властям или доверить свое тело средневековому врачу. Эти господа хотели бы соединить устойчивость жизни с личным комфортом. Но оставим их в стороне.

Во всяком случае, средневековый порядок был устойчив: человек знал там свое место, не умел желать ничего другого и в промежутках между войнами и эпидемиями мог удовлетворять свои простые потребности – есть, спать и производить потомство. Это было общество, где не надо было задумываться о жизни, и, кажется, именно этим оно нравится тем, кто его хотел бы вернуть. Население Европы сильно уменьшилось, леса и болота разделяли редкие деревни и феодальные замки. Римские дороги заросли, путешествовать было опасно, да и незачем. Почти все потребности удовлетворялись в своей деревне. Исчезла проблема больших городов: в Риме и Париже было по 20 тысяч жителей.

Крестьяне повиновались своему сеньору, ремесленники – своему цеху: каждый знал, кто он такой. В раннем средневековье главной чертой хозяйственной жизни была редкость населения. Земли было много, в случае необходимости корчевали под пашню лес; господа жили примитивной жизнью, имея мало потребностей, и почти все повинности были натуральными. Деньги были редки: «рынок» сводился к тому, что крестьянин изредка покупал железные орудия, а сеньор – оружие или какой-нибудь наряд.

Около тысячного года население Европы стало расти. Когда уже некуда было переселяться, нашелся выход для избытка населения – крестовые походы. Жизнь стала сложнее. Стоимость походов оплачивали вассалы, а потребности сеньоров возросли. По-видимому, Великая Чума 1348 года, унесшая больше трети населения Европы, на время сняла проблему перенаселения; когда не было свободной земли, крестьяне бежали в города. Городская культура Нового времени началась в Северной Италии и во Фландрии, где развились промышленность и торговля. В растущих городах обострялся социальный конфликт, «тощие» восставали против «жирных».

Но в общем, рост экономики был медленным. Все делалось ручным трудом, требовавшим особых навыков, даже мастерства. Цеховые ремесленники продолжали жить примерно так же, как их предки. Во многих пригородных местностях ремесло соединялось с сельским хозяйством. Образ жизни средневекового ремесленника, как бы ни была скромна эта жизнь, при капитализме стал восприниматься как идиллия. Катастрофой, уничтожившей средневековый способ производства и положившей начало Новой истории, было изобретение машин. «Мануфактура» (что означает «ручное изготовление») превратилась в фабрику, а ремесленники – в промышленный пролетариат. Впервые это произошло во второй половине XVIII века в Англии, где и были изобретены важнейшие машины: паровая машина, прядильные и ткацкие станки, станки для обработки металла и, наконец, паровоз.

Явление машины было величайшим историческим переворотом, сравнимым с изобретением первых орудий в доисторические времена. Когда-то простейшие орудия сделали человека «царем природы», дали ему безопасность от хищников и лучшую пищу: антропологи пытались даже определить человека, в отличие от животных, его способностью к изобретению орудий. Неудивительно, что вторжение машин, быстро изменявших облик человеческого общества, породило «исторический материализм», считавший «развитие производительных сил» главным двигателем истории. Все прежние построения философов, пытавшихся объяснить историю, останавливались в недоумении перед машиной. Каким образом можно было ввести машину в гегелевскую схему развития «абсолютного духа», в индийский пессимизм Шопенгауэра или в «богочеловеческую» ересь Бердяева? Перед лицом машины вся старая онтология стала смешной, потому что в мир вошло нечто новое, а философы не знали ничего, кроме своих старых книг. Неудивительно, почему «экономическое» объяснение истории, предложенное Марксом, произвело столь глубокое действие на человеческое мышление. Маркс – о котором дальше пойдет речь – считал себя не философом, а ученым.

В течение всей истории люди придумывали орудия, приспособления и технические процедуры. Они действовали при этом эмпирически, совершенствуя свои приемы в течение ряда поколений, причем первооткрыватели не были известны, или таковыми считались мифические герои и полубоги. Мы никогда не узнаем, кто «изобрел» использование огня (конечно, это было еще существо, которое мы не назвали бы человеком), или кто изобрел колесо (так и не использованное индейцами в Америке).

Поразительно, что великие изобретения могли оставаться без употребления целые столетия, даже если они были очень нужны. Причина этого скорее всего в том, что они носили изолированный характер и делались случайно. Практическое применение изобретения требует обычно, чтобы до него было сделано уже много других, чтобы был «сплошной фронт» технической деятельности. Китайцы первые изобрели порох, но не сумели (или не догадались?) применить его в военных целях, а использовали для фейерверков. Может быть, они не умели отливать пушки; а может быть, военное дело и фейерверки поручались разным министерствам. Китайцы изобрели также книгопечатание деревянными клише, а корейцы печатали книги металлическими буквами за пятьдесят лет до Гутенберга; но, вероятно, на Дальнем Востоке уже не было тогда особенного спроса на книги. На китайских кораблях компас использовали раньше, чем в Европе, но у китайцев вряд ли была большая надобность в мореплавании.

До нас дошли преувеличенные рассказы о военных машинах Архимеда, но, несомненно, он изобрел насос – «архимедов винт». Мы не знаем, почему он не получил применения. Римляне разгромили Сиракузы, убили Архимеда, и неизвестно, куда делись его ученики. Может быть, в древности один Архимед систематически выдумывал новые машины. Герон Александрийский придумал игрушечную паровую турбину, которая и в самом деле служила салонной игрушкой. Вероятно, изготовить настоящую турбину тогда нельзя было, так как не было обрабатывающих станков.

Часто говорят, что в античном мире не было экономической потребности в машинах, потому что был дешевый рабский труд. Вряд ли это объясняет техническую инертность греков и римлян. Они не умели даже правильно делать конскую упряжь: надевали упряжь на шею, она душила лошадь и мешала ей везти груз. Хорошую упряжь изобрели только в средние века. Хороший плуг придумали галлы. Даже мечи и дротики римляне заимствовали – у галлов и испанцев: эти удивительные организаторы войны не занимались военной техникой[28]!По-видимому, сама идея, что можно сознательно улучшить какой-нибудь способ производства или образ действий, была чужда мышлению древних. Они держались своих традиций, иногда перенимая чужие. Зная удивительные достижения греков в науке и искусстве, римлян – в государственной организации, мы склонны приписывать им и другие способности, которых у них роковым образом не могло быть. Выражение «дух времени» должно что-то значить, но мы не знаем в точности, что. Казалось бы, чтó стоило Архимеду придумать пушку или пулемет, раз уж он почти открыл интегральное исчисление? Что бы тогда делали римляне, умевшие только дрессировать своих солдат, как лошадей?