Читать онлайн «Языческие божества Западной Европы. Энциклопедия». Страница 6

«Авеста» сохранилась в двух редакциях, отличающихся друг от друга порядком расположения глав. Первый вариант предназначался для чтения вслух при богослужениях, второй же — для изучения, поэтому сопровождается переводом на среднеперсидский язык и комментарием; этот перевод-комментарий называется «Зенд», отсюда традиционное неточное название всего свода текстов — «Зенд-Авеста» (и отсюда же довольно долго употреблявшееся название авестийского языка — зендский).

В варианте для изучения «Авеста» состоит из следующих частей: «Видевдат» (22 жреческих текста с предписаниями относительно того, как оградить человека от козней дэвов), «Висперед» (свод молитвенных песнопений), «Ясна» (72 молитвы, в том числе 17 гимнов — гат Заратуштры), «Яшт» (хвалебные гимны божествам) и «Малой Авесты» (сборник молитв и гимнов на каждый день, своего рода «краткий молитвослов»). «Гаты, — отмечал И. В. Рак, — самый священный, наиболее почитаемый зороастрийцами раздел „Авесты“. Все остальные авестийские тексты неоднократно подвергались переработке, а Гаты дошли в своем первозданном виде — при том, что гатский диалект был мертвым уже тогда, когда авестийский язык еще был разговорным».

Помимо перечисленных выше текстов, к авестийскому канону принято относить и другие сочинения пехлевийской литературы, среди которых, в частности, «Бахманяшт» и «Бундахишн» — пересказы утраченных частей «Авесты». В «Бахманяшт» рассказывается об избрании Заратуштры верховным божеством Ахура-Маз-дой, а в «Бундахишн» излагаются зороастрийские представления о сотворении мира.

Что касается иранской мифологии (и шире — иранского менталитета) доавестийского периода, то есть до религиозной реформы Заратуштры, эти мифы реконструируются на основе дошедших до нас письменных источников, прежде всего самой «Авесты». По словам М. Бойс, «основой протоиндоиранских представлений о божественном было древнее восприятие мира, называемое анимизмом, — человек сознавая себя живым существом, приписывает сознательную жизнь всем другим предметам, как неподвижным, так и способным передвигаться. Предполагаемую сознательную силу во всех сущностьях они называли манйу, поавестийски маинйу,[12] от глагольного корня манн — „думать“. Наличие Маинйу приписывалось всем явленям, даже в их малейших проявлениях. Так, считалось, что комок земли наполнен Маинйу земли, а присутствие Маинйу воды ощущалось как в чаше для возлияний, так и в огромнейшем озере; признавалась и связь между Маинйу огня простого домашнего очага и пламенного солнца в вышине. Маинйу приписывался также неосязаемым предметам, так что существовали Маинйу мира и изобилия, Маинйу раздора и голода. Были и Маинйу качеств и чувств, таких как смелость и радость, ревность, жадность и тому подобные. Они, таким образом, воспринимались не как абстракции или составные части характера самого человека, но как активные независимые силы, к которым он может обращаться с молитвой или умиротворять их и которые, если человек им позволит, могут войти в него и влиять на него в лучшую или худшую сторону. Авестийское „маинйу“ чаще всего передается словом „дух“, и если эти духи были добрыми, то они почитались, а некоторые даже превозносились до такой степени, что могли действительно называться божествами и призывались по имени во время богослужения».

Кроме «Авесты» и сочинений авестийского канона, источниками реконструкции индоиранских (или протоиндоиранских) мифов может служить и «Ригведа» — текст более древний, нежели «Авеста», и сохранивший отчасти «ментальный колорит» индоиранской общности.

Традиционная индийская культура не знает хронологии. Носителям этой культуры чуждо европейское представление о линейном, необратимом, однородном и однонаправленном времени, отчетливо проявляющееся, скажем, в античной традиции. Как писала М. Ф. Альбедиль, «в Индии не было и не могло быть своего Геродота, Сыма Цяня или какого-либо иного „отца истории“, как и вообще долго не было своей историографии».[13] В индийской культуре господствует цикличность всего сущего, тот самый «круг вечного возвращения», о котором много и подробно писал М. Элиаде. История для традиционной культуры — не более чем неоднократное регулярное воспроизведение изначальных событий: миротворения, первого жертвоприношения, первой брачной церемонии и т. д.

В индийской мифологии эта «вневременность» проявляется, в частности, в том, что в ней отсутствует единый миф о миротворении. Уже в ведах присутствуют несколько равноправных версий космогонического мифа; брахманы, упанишады и пураны добавляют к ним свои собственные версии, не менее равноправные. При тщательном изучении и сопоставлении этих версий у них обнаруживается общая черта — представление о предначальном хаосе, из которого в результате действий различных божественных «агентов» возник упорядоченный мир. Однако каждый текст, будь то веда, упанишада или брахмана, дает особое описание процесса миротворения, расставляет в этом описании особые акценты.

Одновременное бытование множества версий мифа о миротворении существенно затрудняет его изложение. Поэтому здесь не обойтись без хронологии — точнее, без «временной иерархии» канона шрути. По этой «временной иерархии» первыми оказываются версии космогонического мифа, встречающиеся в ведах, далее — версии брахман, упанишад и пуран и наконец версии мифа, «канонизированные» вишнуитами и шиваитами.

В «Ригведе» крайне редко встречаются мифы, изложенные целиком. Чаще всего мы сталкиваемся с фрагментами мифов и даже с отдельными разрозненными мифологическими мотивами, вследствие чего мифы приходится восстанавливать, реконструировать. Как отмечала Т. Я. Елизаренкова, «в „Ригведе“ мифы, строго говоря, не излагаются. Привычного для современного читателя дискурсивно-логического развития действия при построении сюжета там нет. Мифы скорее называются. Определенные фразы-штампы являются своего рода словесными знаками мифа. Поскольку и мудрецы-риши, и их аудитория знали эти мифы, большего и не было нужно: ведь миф упоминался для того, чтобы восхвалить бога и, соответственно, получить от него желаемое». К реконструируемым ведийским мифам относятся: миф об убийстве Индрой демонического змея Вритры; о похищении орлом с неба чудесного напитка сомы, о бегстве бога Агни, не желавшего быть жрецом; о трех смертных братьях-ремесленниках Рибху, получивших бессмертие; о мудреце Агастье, примирившем Индру и богов Марутов, и некоторые другие. Среди последних — космогонические мифы с участием Индры и Вишну.

Правда, по мнению известного исследователя ведийской мифологии Ф. Б. Я. Кейпера, прежде мифа о миротворении был миф о «становлении бытия». Согласно этому мифу, в пространстве существовали изначальные космические воды, которые несли в себе зародыш жизни. Со дна этих вод поднялся ком земли, который постепенно разросся и превратился в гору, плававшую по поверхности вод. Кейпер называл этот сюжет «стадией недифференцированного единства».

Затем в мире родился (каким образом — неизвестно) бог Индра, «ось мироздания», разделивший небо и землю, породивший солнце. Один из гимнов «Ригведы», обращенных к Индре, гласит:

Более о космогонической деятельности Индры в ведах впрямую не упоминается — зато во всех гимнах «Ригведы», посвященных этому божеству, излагается миф о его «вторичном» миротворческом деянии — убийстве демона Вритры и освобождении мировых вод и небесных коров. Один из гимнов гласит:

Как отмечали исследователи, миф об убийстве Вритры, сковавшего течение рек, — это описание действий демиурга, победившего силу хаоса и создавшего организованный космос. По словам Т. Я. Елизаренковой, «этот миф имеет еще и то принципиальное значение, что каждый ключевой момент в жизни общества ариев рассматривался как повторение этого изначального процесса, воспроизведение его в ритуале. Таким образом, миф служил священным прототипом того, как этот мир и жизнь в нем возобновляются снова и снова в бесконечных повторяемых циклах».