Читать онлайн «Преступники и преступления. Женщины-убийцы. Воровки. Налетчицы». Страница 47

Так называемый женский вопрос на Сахалине поставлен безобразно, но менее гадко, чем в западноевропейских ссыльных колониях в первое время их развития. На остров поступают не одни только преступницы и проститутки. Благодаря главному тюремному управлению и Добровольному флоту, которым вполне удалось установить скорое и удобное сообщение между Европейской Россией и Сахалином, задача жен и матерей, желающих следовать за мужьями и родителями в ссылку, значительно упростилась.

Не так еще давно одна добровольно следовавшая жена приходилась на 30 преступников, в настоящее же время присутствие женщин свободного состояния стало типическим для колонии, и уже трудно вообразить, например, Рыковское или Ново-Михайловку без этих трагических фигур, которые „ехали жизнь мужей поправить и свою потеряли“. Это, быть может, единственный пункт, по которому наш Сахалин в истории ссылки займет не последнее место.

Начну с каторжных женщин. К 1 января 1890 г. во всех трех округах преступницы составляли 11,5 % всего числа каторжных. С колонизационной точки зрения эти женщины имеют одно важное преимущество: они поступают в колонию в сравнительно молодом возрасте; это, в большинстве, женщины с темпераментом, осужденные за преступления романтического и семейного характера: „за мужа пришла“, „за свекровь пришла“… Это все больше убийцы, жертвы любви и семейного деспотизма. Даже те из них, которые пришли за поджог или подделку денежных знаков, несут, в сущности, кару за любовь, так как были увлекаемы в преступление своими любовниками.

Любовный элемент играет в их печальном существовании роковую роль и до суда, и после суда. Когда их везут на пароходе в ссылку, то между ними начинает бродить слух, что на Сахалине их против воли выдадут замуж. И это волнует их. Был случай, когда они обратились к судовому начальству с просьбой походатайствовать, чтобы их не выдавали насильно.

В былые времена каторжанки, прибывшие на остров Сахалин, сразу же поступали в местный бордель, который уже тогда назывался домом терпимости. Участник экспедиции на Сахалин и автор „Краткого очерка неустройств, существующих на каторге“ по этому поводу писал: „На юге Сахалина женщины за неимением особого помещения помещаются в здании пекарни. Начальник острова Депрерадович распорядился обратить женское отделение тюрьмы в дом терпимости“.

О каких-либо каторжных работах речь заходила лишь тогда, когда женщина в чем-то провинилась или уже не заслуживала мужской благосклонности. Да и то она попадала на кухню. Остальные дамы продолжали служить для низменных удовольствий, пить водку и быстро спиваться. Случалось, что каторжанки, находясь в невменяемом состоянии, продавали своих детей за штоф спирта.

Спустя двадцать лет порядки несколько изменились. Скажем, по прибытии партии женщин в Александровскую тюрьму ее торжественно вели с пристани в допр. Каторжанки, согнувшись под узлами и котомками, брели по дороге. Они еще не отошли от морской болезни и выглядели удручающе. За вялой процессией следует толпа местной братии. Как правило, никто не гоготал и не отпускал грязных замечаний. Мужики-поселенцы шли за колонной с честными, простыми мыслями: им была нужна хозяйка. Бабы высматривали в колонне землячек. Лица, причастные к канцелярии, шли со строгими чиновничьими лицами. Писарям и надзирателям нужны „девочки“.

Это обычно случалось под вечер. Картина, по словам очевидца, походила на ход сельдей в Аниве, когда вслед за рыбой идут целые полчища китов, тюленей и дельфинов, желающих полакомиться икряною селедкой. Женщин запирали на ночь в камере и начинали обсуждать судьбу новобранцев. В первые сутки, пока пароход не ушел с местной пристани, их распределяли по округам. А так как сортировкой занимались александровские чиновники, здешний округ получал львиную долю. И в смысле количества, и в смысле качества. Чуть похуже контингент шел в ближайший Тымовский округ.

На севере происходил тщательный выбор. Молодые и привлекательные оседали при первой же фильтрации. К югу доходили уже старухи и те, кто „не заслуживал мужской благосклонности“. В момент распределения никто не думает о сельхозколонии. Поэтому на Сахалине женская партия расселялась неравномерно. И чем хуже считался округ, чем меньше было надежды на успехи колонизации, тем больше было в нем женщин.

В Александровском округе каторжанки шли в прислугу чиновникам. Поначалу они чувствовали себя на седьмом небе: после пересылочных тюрем, арестантских вагонов и пароходного трюма чистые номенклатурные комнаты кажутся женщине раем, а сам чиновник — сгустком добродетели. Многие поступали в гаремы писарей. Лучших баб получали те, кто имел больше денег и сильнее протекцию. Поучаствовать в отборе мог даже каторжанин, прибывавший на испытательном сроке, если он имел для этого финансовые возможности».

Обычаи Корсаковской тюрьмы на острове Чехов описывает так:

«Вновь прибывших женщин тоже помещают в особый барак. Начальник округа и смотритель поселений вместе решают, кто из поселенцев и крестьян достоин получить бабу. Преимущество дается уже устроившимся, домовитым и хорошего поведения. Этим немногим избранникам посылается приказ, чтобы они в такой-то день и час приходили в пост, в тюрьму за получением женщин.

И вот в назначенный день по всему длинному тракту от Найбучи до поста там и сям встречаются идущие к югу, как их здесь не без иронии величают, женихи или молодые. Виду них какой-то особенный, в самом деле жениховский; один нарядился в красную кумачовую рубаху, другой в какой-то необыкновенной плантаторской шляпе, третий в новых блестящих сапогах с высокими каблуками, купленных неизвестно где и при каких обстоятельствах.

Когда все они приходят в пост, их впускают в женский барак и оставляют тут вместе с женщинами. В первые четверть-полчаса платится необходимая дань смущению и чувству неловкости; женихи бродят около нар и молча и сурово поглядывают на женщин, те сидят потупившись. Каждый выбирает; без кислых гримас, без усмешек, а совершенно серьезно, относясь „по-человечеству“ и к некрасоте, и к старости, и к арестантскому виду; он присматривается и хочет угадать по лицам: какая из них хорошая хозяйка?

Вот какая-нибудь молодая или пожилая „показалась“ ему; он садится рядом и заводит с нею душевный разговор. Она спрашивает, есть ли у него самовар, чем крыта у него изба — тесом или соломой. Он отвечает на это, что у него есть самовар, лошадь, телка по второму году и изба крыта тесом. Только уж после хозяйственного экзамена, когда оба чувствуют, что дело кончено, она решается задать вопрос:

— А обижать вы меня не будете?

Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то, в селение такое-то — и гражданский брак завершен. Поселенец отправляется со своею сожительницей к себе домой и для финала, чтобы не ударить лицом в грязь, нанимает подводу, часто на последние деньги. Дома сожительница первым делом ставит самовар, а соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что у такого-то есть уже баба».

На Сахалине каторжные работы для женщин не предусматривались. Иногда слабый пол мыл полы в канцеляриях, шил мешки, плел сети, копался на огороде и тому подобное. Однако постоянных рабочих мест, тяжких принудительных работ, а тем более нормативов не было. Узницу могли жестоко высечь за побег, приковать к тачке, продержать несколько лет в одиночной камере (как, например, пресловутую Золотую ручку), но загнать на рудник или таежный лесоповал не имели права.

«Когда их везут на остров, то думают не о наказании или исправлении, а только об их способности рожать детей и вести сельское хозяйство. Каторжных женщин раздают поселенцам под видом работниц на основании ст. 345 „Устава о ссыльных“, которая разрешает незамужним ссыльным женщинам „прописываться услугою в ближайших селениях старожилов, пока не выйдут замуж“. Но эта статья существует только как прикрытие от закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние, так как каторжная или поселка, живущая у поселенца, не батрачка, прежде всего, а сожительница его, незаконная жена с ведома и согласия администрации; в казенных ведомостях и приказах жизнь ее под одною крышей с поселенцем отмечается как „совместное устройство хозяйства“ или „совместное домообзаводство“, он и она называются вместе „свободною семьей“.

Можно сказать, что за исключением небольшого числа привилегированных и тех, которые прибывают на остров с мужьями, все каторжные женщины поступают в сожительницы. Это следует считать за правило. Мне рассказывали, что когда одна женщина во Владимировке не захотела идти в сожительницы и заявила, что она приехала сюда на каторгу, чтобы работать, а не для чего-нибудь другого, то ее слова будто бы привели всех в недоумение.