Читать онлайн «Писатели США. Краткие творческие биографии». Страница 102

Успех пришел с книгой «Капитан Крейг» (Captain Craig, 1902). Ее высоко оценил президент Теодор Рузвельт, поместивший в журнале хвалебную рецензию, а автору подыскавший нехлопотную должность в таможне, где Робинсон прослужил до 1910 г. В тот же год вышел лучший его сборник «Город вниз по реке» (The Town Down the River), а когда в 1916 г. был напечатан «Человек на фоне неба» (The Man Against the Sky), Робинсона признали одним из крупнейших поэтов своего времени едва ли не единодушно: подтверждение тому три Пулитцеровские премии (1922, 1925 и 1928 гг.).

На склоне лет он увлекся мыслью о серии поэм на исторические сюжеты, связанные с шекспировской эпохой и с легендами Артуровского цикла: «Мерлин» (Merlin, 1917), «Ланселот» (Lancelot, 1920), «Тристан» (Tristram, 1927, Пулитц. пр.) и другие поэмы остались памятниками этого не доведенного до конца замысла, потребовавшего почти двух десятилетий работы. Удача не сопутствовала Робинсону, как и в поэмах, по содержанию стоящих ближе к нашему времени: «Роман Бартолоу» (Roman Bartholow, 1923) и др. Ему трудно давалась большая форма; поэмы его статичны, перегружены деталями, не представляющими интереса для современного читателя, однообразны по стиху и отмечены явным налетом мистицизма. Из поздних книг Робинсона наиболее ценны «Сонеты» (Sonnets: 1889–7927, 1928); однако свое почетное место в литературных анналах он сохраняет прежде всего благодаря трем книгам лирики, созданным в середине творческого пути.

Робинсон связывает в американской поэзии романтический период и XX век. В юности он был восторженным поклонником У. Вордсворта и Р. Киплинга, и первые сборники свидетельствуют о их влиянии. Традиционность тематики и однообразие стиха здесь еще одерживают верх над устремлением Робинсона к простоте изобразительных средств и естественности поэтического языка. Эти черты впервые появляются в «Капитане Крейге». Робинсон предстает в этой книге поэтом городков Новой Англии, певцом провинциального быта, при всей своей закоснелости обнаруживающего под его пером и драматизм, и красоту, и напряженность духовных коллизий.

Одним из основных жанров поэзии Робинсона была баллада, которую он освободил от романтических штампов. В его книгах, отличающихся переплетением иронии и лиризма, сложностью эмоциональной гаммы, появляется целая галерея типичных обитателей захолустья. Хотя в отдельных стихотворениях дало себя почувствовать увлечение идеями Г. Спенсера, Робинсон справедливо утверждал, что в его книгах «нет никакой „философии“, если не считать таковой мысль об упорядоченности вселенной и настороженного отношения к рационализму».

В духе своей литературной эпохи Робинсон отвергал претензии логически истолковывать все многообразие человеческого опыта. Его привлекали психологические ситуации, неподконтрольные рассудку, и трудноуловимые движения души, которые не поддаются тривиальным объяснениям. В стихах о Тильбюригауне намечены мотивы Ш. Андерсона и его персонажей-гротесков — людей, отклоняющихся от общепринятых норм, тщетно взыскующих духовно полноценной жизни.

Робинсон много раз подчеркивал свое безразличие к религии, утверждая, что ни в каком смысле не является христианином. Однако уже в медитативных стихах 10-х гг. проступает пессимистический взгляд на жизнь, которая воспринимается им как царство утилитарных понятий и отношений, губительных для тонко чувствующей души. Такие настроения усиливаются у Робинсона к концу пути, создавая почву для увлечения мистицизмом, негативно сказавшегося на его творчестве.

Робинсон оставался традиционалистом в поэтике, упорно держась белого пятистопного ямба и после того, как магистральным направлением стал верлибр. И в этом, и во многих других отношениях он обрел союзника в лице Р. Фроста, высоко отозвавшегося о его поэзии. Напротив, Т. С. Элиот оценивал творчество Робинсона как явление периферийное и незначительное, утверждая, что оно не способствовало совершенствованию поэтического языка и было слишком старомодным по тематике. Эта пристрастная и односторонняя оценка долгое время препятствовала пониманию истинного значения Робинсона для американской поэзии. В настоящее время оно не оспаривается никем из литературоведов как в США, так и за их пределами.

В 1971 г. однотомник избранных стихотворений Робинсона издан на русском языке в переводе А. Сергеева.

Рот (Roth), Филип [Милтон] (р. 19.III.1933, Ньюарк, Нью-Джерси) — прозаик. Выходец из семьи еврейских иммигрантов. Учился в ряде американских университетов, где впоследствии преподавал литературу. Дебютировал рассказами, появлявшимися в периодике с середины 50-х гг.; вместе с повестью «Прощай, Колумбус» (Goodbye, Columbus, 1959) они составили первую книгу прозаика, высоко оцененную критикой и удостоенную в 1960 г. Национальной книжной премии.

И в повести, и в последовавшем за ней романе «Попустительство» (Letting Go, 1962) показан конфликт молодого интеллектуала, представителя поколения, болезненно ощущающего на себе последствия маккартизма, насаждавшего идейную нетерпимость, с самодовольным мещанством и доминирующей в американском обществе той поры философией практицизма. Ироничное повествование, в котором точные бытовые и психологические зарисовки сочетаются с пародийно обыгранными штампами обывательского мышления, свидетельствовало о преимущественно сатирическом характере дарования Рота. Критика сулила ему назначение хранителя твеновских традиций. Такие предсказания получили дополнительные обоснования после выхода романа «Она была такая хорошая» (When She Was Good, 1967, рус. пер. 1971), в котором воссоздана запоминающаяся картина бесцветного провинциального существования, исподволь калечащего человеческие души.

Однако публикация романа «Жалобы Портного» (Portnoy's Complaint, 1969) опровергла подобные прогнозы. Обнаружилось, что истинное призвание Рота — проза, в основе которой трагифарсовые коллизии, порожденные специфическими обстоятельствами еврейского иммигрантского бытия. Герой Рота, исповедующийся перед врачом-психоаналитиком, в тщетной надежде избавиться от преследующей его подозрительности по отношению ко всему вокруг, а также от психологических травм детства, несет в себе неистребимые черты лицемера, убогого прагматика, и биография Портного раскрывается как естественный результат воспитания в среде, которая и под американским небом сохранила местечковую психологию с ее немыслимым смешением самонадеянности, сервилизма, ригористических запретов, окаменелых этических стереотипов, легко воспламеняющегося и столь же быстро угасающего фанфаронства.

Скандальный успех «Жалоб Портного», вызвавших в адрес автора упреки в грубом эротизме и антисемитизме — и в то же время обеспечивших ему репутацию едва ли не первого прозаика своего поколения, подсказал сюжетную основу большинства произведений Рота: романа «Моя мужская жизнь» (My Life as a Man, 1974) и цикла гротескно-трагифарсовых романов, объединенных общим героем, прославленным и ненавидимым писателем Натаном Цукерманом, посягнувшим на основы основ еврейского самосознания («Литературный негр», The Ghost Writer, 1979; «Освобожденный Цукерман», Zuckerman Unbound, 1981; «Урок анатомии», The Anatomy Lesson, 1983). В герое этого цикла, как и в писателе Питере Тарнополе, выведенном на страницах «Моей мужской жизни», распознается особая духовная «подпочва»: они питомцы нью-йоркского еврейского квартала, пропитанные его атмосферой, как бы ни старались они от нее избавиться, шокируя своих читателей вторжением в сокровенное бытие собственных братьев и отцов. В одночасье прославившись талантливой книгой, они сжигают за собой мосты, попадая в положение литературных звезд, которым, впрочем, трудно соответствовать репутации бунтарей, поскольку типично национальные черты, как их понимает Рот, а также с детства укоренившиеся поведенческие нормы у них обоих слишком прочны, чтобы жест неприятия, даже подчеркнуто радикальный, обозначал настоящее преодоление подобного духовного наследства.

Истинная жизнь для них начинается после того, как этот жест сделан, но вслед ему возникает ситуация распутья, и героев преследуют сожаления о случившемся, тайные помыслы о примирении, страхи, чувство вакуума, когда отсутствуют и связь с собственным прошлым, и ощущение причастности к своему настоящему. Зримым свидетельством подобного бытия на распутье становятся присущие героям Рота цинизм, плоско гедонистический стиль жизни, приверженность к изысканному эросу как единственному способу познать свое «я», постоянная насмешка над собой и опыты конструирования «контржизни», как назван один из романов Рота на ту же тему (Counterlife, 1986).

Контржизнь — фикция, конструируемая самим автором, напрасно пытающимся себя убедить, будто она способна когда-нибудь стать реальностью — ключевое понятие для романов о Тарнополе — Цукермане, представляющих собой пародийное осмысление в принципе возможных вариантов судьбы главного героя, остающейся по существу неизменной, предопределенной всей его биографией, хотя сами версии могут оказаться чрезвычайно экстравагантными. Приспособленчество к любым обстоятельствам и любым веяниям Рот считает доминирующим мотивом всей деятельности своего центрального персонажа, поэтому и способного меняться почти до неузнаваемости, превращаясь из вчерашнего искателя дешевых блаженств в строгого пуриста, а из бунтаря в провозвестника национальной исключительности. Бурлеск для Рота наиболее органичен среди всех используемых им форм смеховой культуры. При всей изобретательности в гротесковых ситуациях и абсурдистских изломах фабулы повествование Рота, как правило, не идет дальше выявления самоочевидных парадоксов будничного существования героя, вызываемых его разнообразными психологическими обсессиями. Притязая на философскую комедию, Рот, однако, остается в рамках затейливо выполненного бытового скетча.