Читать онлайн «Китайская мифология. Энциклопедия». Страница 62

32

Подобное оттеснение в исторический период носило глобальный характер, что привело некоторых исследователей к мысли об отсутствии в древнекитайской мифологии женских божеств.

Поэтому первая часть имени Куафу обычно переводится как «бахвал», «хвастун».

О связи драконов с дождями в частности и водной стихией в целом см. ниже.

По буддийской легенде, заяц получил бессмертие и был помещен на луну за то, что оказал некую услугу Будде.

Согласно китайским источникам, «просо главенствует над всеми хлебами. Всех хлебов/злаков слишком много, нельзя каждому приносить жертвы. Поэтому выбрали Просо и приносят ему жертвы».

Здесь и далее цитаты из «Шицзин», за исключением оговоренных случаев, в переводе А. Штукина.

По Ван Чуну, «во времена Хоуцзи его мать наступила на след великана (божества. — Ред.)… и понесла. Испугалась и бросила его в загон. Быки и лошади не посмели его растоптать. Тогда кинула его на лед. Птицы, прикрыв его крыльями, оберегали его. Тогда мать поняла, что в нем есть божественное начало, взяла его и вырастила».

Перевод Л. Е. Померанцевой.

Перевод Э. М. Яншиной. В переводе А. А. Штукина, в котором точность принесена в жертву «лиричности» и ритмике, этот гимн называется «Ода о Государе-Зерно».

Древние китайцы различали души по (она появлялась в человеке в момент зачатия) и хунь (входила в человека с его первым вдохом). Душа по после смерти человека уходила вместе с ним в могилу и превращалась в душу гуй, для которой в могилу и клались все предметы, необходимые для «адекватного» посмертного существования. Если предметов было достаточно, а родственники покойного регулярно совершали жертвоприношения, душа гуй оставалась спокойной. В противном случае, как считалось, она могла озлобиться и причинить вред как родственникам, так и посторонним людям. Душа хунь после смерти человека возносилась на небо и превращалась в духа шэнь. Впоследствии из этого «разделения» душ сформировалось деление духов на злых (гуй) и добрых (шэнь). По замечанию Л. С. Васильева, «особое внимание к духу шэнь было уже в древности, причем считалось, что именно эта душа, попадая на небо, становится там чем-то вроде посредника между людьми и сверхъестественными силами. Соответственно с приписанными этой душе важными функциями сфера ее распространения оказалась достаточно ограниченной. Простые люди вообще не имели души шэнь. Знатные после своей смерти имели душу шэнь, действовавшую на небе в зависимости от ранга ее обладателя на протяжении жизни одного или нескольких поколений. И только сам великий правитель, прямой потомок Шанди, имел право едва ли не на вечное пребывание на небе в качестве духа шэнь. Впоследствии эти правила несколько видоизменились, и духами шэнь подчас оказывались обычные люди, но далеко не все, а, как правило, незаурядные, проявившие себя в чем-либо и обожествленные после смерти».

От многих сохранились только имена.

Ср., например, высказывание китайского исследователя Го Можо: «Что касается мифов и преданий, то, к сожалению, в полном виде их сохранилось очень мало, причем они были фальсифицированы историками доциньского времени и двух ханьских династий». По замечанию Э. М. Яншиной, «плохую сохранность мифов ученые относили за счет рационалистической обработки и историзации мифологической традиции одной из философских школ древности — школой Конфуция. В этом вопросе как китайские, так и западные ученые преувеличивали элемент сознательной, намеренной обработки мифологической традиции и недооценивали значение спонтанных процессов развития самой мифологии, неизбежность ее трансформации и переработки».

Отражением мифологемы «вечного возвращения» выглядит следующий диалог из трактата «Луньюй»: «Цзы-чжан спросил: „Можно ли знать, что будет десять поколений спустя?“ Учитель ответил: „[Династия] Инь унаследовала ритуал [династии] Ся; то, что она отбросила, и то, что она добавила, — известно. [Династия] Чжоу унаследовала ритуал [династии] Инь; то, что она отбросила, и то, что она добавила, — известно. Поэтому можно знать, что будет при преемниках династии Чжоу, хотя и сменят друг друга сто поколений“».

М. И. Стеблин-Каменский в послесловии к русскому изданию исландского «Круга Земного» удачно назвал эту хронику «праисторией»: «В сознании средневекового исландца не было деления на рассказ о прошлом, отвечающий требованиям, которые предъявляются к истории как науке, и рассказ о прошлом, отвечающий требованиям, которые предъявляются к художественной литературе. Рассказ о прошлом был, поэтому, так сказать, „праисторией“. Пытаться ответить на вопрос, что такое „Круг Земной“, в терминах таких понятий, как „история“ и „исторический роман“, например — толковать его как нечто среднее между ними или нечто, совмещающее в себе то и другое, — это значит приписывать средневековому исландцу то, что было совершенно чуждо его сознанию. Праистория — это нечто резко отличное как от истории, так и от исторического романа, а в известном смысле даже противоположное им.

Праистория отличается от истории прежде всего тем, что задача, которую она себе ставила, была несравненно больше той, которую может ставить себе история.

Праистория претендовала на то, что она правда, а не вымысел, но вместе с тем стремилась к тому, чтобы воссоздать прошлое как живую и полнокровную действительность. Так, хотя автор „Круга Земного“ несомненно осознавал свой рассказ о прошлом как вполне правдивый, он изображал события прошлого как действия и слова конкретных людей, т. е. как живую действительность, которую можно наблюдать совершенно так же, как человек может наблюдать то, что находится перед его глазами и в пределах его слуха. Иллюзии присутствия при событиях, которые описываются в „Круге Земном“, способствует еще и то, что, поскольку события не комментируются, читателю приходится самому догадываться, что скрывается за теми или иными действиями или словами, подобно тому как это обычно приходится делать непосредственному наблюдателю событий».

Это было не «повседневное», а «загробное» имя, которое для умершего выбирал обычно его старший сын. Этим «загробным», или храмовым, именем покойный назывался во время совершения обрядов в храме предков. По замечанию Л. С. Васильева, «подавляющее большинство китайских правителей древности и императоров известны нам именно под их храмовыми именами».

В современном китайском языке этим термином обозначается понятие «революция».

Любопытна заочная полемика двух трактатов — во всяком случае, со стороны «Дао Дэ Цзин», в котором, в частности, говорится: «Когда устранили великое Дао, появились „человеколюбие“ и „справедливость“. Когда появилось мудрствование, возникло и великое лицемерие. Когда шесть родственников в раздоре, тогда появляются „сыновняя почтительность“ и „отцовская любовь“. Когда в государстве царит беспорядок, тогда появляются „верные слуги“».

Классические китайские ноты — гун, шан, цзяо, чжи и юи; они приблизительно соответствуют европейским до, ре, ми, соль и ля. Каждая из этих нот была связана со стороной света, временем года, цветом, элементом социальной структуры. Так, нота гун олицетворяла правителя, нота шан — чиновников, нота цзяо — простолюдинов, нота чжи — дела правления, а нота юи — животных, растения и камни. При первом чжоуском государе, по преданию, к пентатонному ряду были добавлены две дополнительные ноты.

В противовес конфуцианцам, утверждавшим, что править должно человечно, мудро и благородно, легисты требовали неукоснительного соблюдения суровых государственных законов.

Правление династии Хань представляло собой период «мифологического Ренессанса» на территории Китая, когда был фактически восстановлен древний пантеон — правда, «переосмысленный» на конфуцианский лад: так, женские божества стали мужскими и т. п.

Например, умением писать иероглифами. «В условиях развитой иероглифической письменности Китая письменный язык… крайне усложненный и непонятный простому человеку, не имел ничего общего с устной речью. Вычурный и необычайно трудный для усвоения, он был фактически обожествлен в касте его знатоков-ученых, ревниво оберегавших свои привилегии и не помышлявших об его упрощении» (Л. С. Васильев).