Читать онлайн «Японская мифология. Энциклопедия». Страница 53

Такая сцена должна была навеять путнику чувство душевного озарения. Деревья, море и луна пробуждали старые мечты, и их присутствие заставляло гостя с готовностью войти в мир чайной комнаты. Никому из самураев не разрешалось приносить с собой меч в восхитительный священный мир, и во многих чайных домах были низкие двери, через которые гости проходили с опущенной головой в знак уважения. В тишине гости кланялись и отдавали почтение какэмоно или какому-либо простому и прекрасному цветку на токонома, а затем садились на циновки. После этого входил хозяин и кипятил воду в чайнике, чайник издавал приятный музыкальный звук, потому что в чайнике были кусочки металла. Даже кипячение воды ассоциировалось с поэзией, так как песня воды и металла навеивала мечты, и человек представлял эхо водопада, приглушенного облаками, шум отдаленных морских волн, разбивающихся о скалы, проливной дождь в бамбуковом лесу или шелест сосен на каком-то холме. В чайной комнате царило чувство гармонии. Освещение напоминало мягкий вечерний свет, и одежды гостей были такими ненавязчивыми и скромными, как серые крылья ночной бабочки. В этих мирных покоях гости пили свой чай и медитировали, а затем возвращались обратно в этот мир сильными и просветленными, ибо в тишине они созерцали красоту и благородство религии, искусства и природы. Пребывающий в гармонии с великими ритмами Вселенной готов ко входу в неизведанное.

Сэн-но Рикю был одним из величайших специалистов во всем, что касалось чая, и он долго оставался другом Хидэёси Тайко. Но век, в котором он жил, был полон измен и предательства. Нашлось много людей, завидовавших ему, и многие желали Рикю смерти. Когда в его отношениях с Хидэёси повеяло холодом, враги не преминули воспользоваться этим и распустили слух о том, что Рикю собирается подсыпать в чашку чая яд и поднести ее своему знатному покровителю. Скоро и до Хидэёси дошли эти слухи, и он, даже не разобравшись, в чем дело, приговорил Рикю к смерти, которую тот должен был собственноручно привести в исполнение.

Чайная комната Тай-ан в чайном домике Мёкиан.

В последний день своей жизни великий мастер чая пригласил своих последователей и учеников поучаствовать в последней в его жизни чайной церемонии. Когда они шли по садовой дорожке, казалось, призраки шепчутся в шуршащей листве деревьев. Как только ученики вошли в чайную комнату, они увидели какэмоно, висящее в токонома, и когда они подняли свои печальные глаза, то увидели текст, описывающий мимолетность всего земного. В тот день была какая-то особая поэзия в пении чайника, но это была грустная песня, похожая на тоскливый писк насекомого. Рикю вошел в чайную комнату спокойно и с чувством собственного достоинства и, как положено по обычаю, позволил главному гостю насладиться красотой всевозможных предметов, имеющих отношение к чайной церемонии. Когда и все остальные гости осмотрели их, с тяжестью на сердце отмечая их красоту, Рикю подарил каждому ученику по сувениру. Он взял свою собственную чашку в руку и сказал:

— Никогда более эта чашка, отравленная губами несчастья, не будет использована человеком.

Сказав эти слова, он разбил чашку в знак того, что чайная церемония закончена, а гости с грустью попрощались и удалились. Только один остался, но не для того, чтобы выпить еще чашечку чая, а для того, чтобы засвидетельствовать уход Рикю из жизни. Великий мастер снял верхние одежды и остался лишь в чистой белой одежде смерти. Все еще спокойный и исполненный достоинства, он посмотрел на свой меч и затем прочел твердым и решительным голосом следующие строки:

Рикю, который любил цитировать старое стихотворение: «Тем, кто с радостью стремится к цветам, я покажу весну в ее полном расцвете, когда она еще пребывает в тяжелых бутонах на покрытых снегом холмах», сравнивал чайную церемонию с бессмертным цветком.

Дарума был индийским мудрецом, чей образ, как мы уже могли убедиться, ассоциировался с ритуальным чаепитием в буддийской секте Дзэн в Японии. Считается, что он был сыном индийского правителя и обучался у великих мудрецов. Когда он закончил свое обучение, то прибыл в Китай, где в одной из пещер остался сидеть и непрестанно медитировать в течение девяти лет. За эти годы мудрец подвергался таким же искушениям, как и святой Антоний. Он боролся с ними, бесконечно повторяя священные тексты, но частое повторение слова «драгоценность» утратило свое первоначальное сакральное значение и стало ассоциироваться с драгоценными камнями в серьгах, прелестной девушки. Даже слово «лотос», такое священное для всех истинных буддистов, перестало быть для него символом Будды и наводило Дарума на мысль о прелестном девичьем ротике. Его искушения все усиливались, и он был переправлен в индийский город, где обнаружил себя в окружении большой толпы, совершающей священный обряд. Он увидел странные божества с ужасными символами на лбу, раджей и принцесс верхом на слонах в окружении множества танцующих девушек. Толпа людей заволновалась и потекла куда-то, и Дарума отправился вместе с ними, пока они не дошли до храма с бесчисленным количеством башенок — храма, покрытого множеством отвратительных образов, и Дарума показалось, что он встретил и поцеловал женщину, изменившую значение слов «драгоценность» и «лотос». Потом внезапно видение исчезло, и Дарума обнаружил себя сидящим под небом Китая. Мудрец, который заснул во время медитации, тотчас раскаялся в том, что пренебрег своей набожностью, и, вынув из-за пояса нож, отрезал свои веки и бросил их на землю со словами:

— О вы, Вовремя Проснувшиеся!

Дарума (Бодхидхарма), художник Хакуин Экаку. Вертикальный свиток; тушь по бумаге (1751 г.).

Веки превратились в чайные листы, из которых стали изготавливать напиток, который не позволял дремать и давал истинным буддийским монахам возможность бодрствовать долгие часы.

Обычно Дарума изображают без ног, так как согласно одному из вариантов легенды, которую мы только что рассказали, он лишился ног в результате девятилетней медитации. В фигурках нэцкэ его обычно изображают в просторной мешковатой одежде, с сердитым лицом и глазами без век. Иногда в японском искусстве Дарума предстает в виде женщины, что является не более чем игривой насмешкой, поскольку ни одна женщина не смогла бы просидеть в молчании девять лет! С Дарума также часто ассоциируется филин, и во время своего путешествия в Японию он изображен стоящим на волнах и опирающимся на стебель проса. Через три года после смерти Дарума видели идущим по горам на западе Китая и что он нес туфлю в правой руке. Когда по приказу императора его могила была открыта, там лежала другая туфля, который святой забыл забрать с собой.

Дарума и Дарума-химэ.

Японские художники не имеют равных в изображении цветов, насекомых и птиц. Они бесподобны в изображении водоворота волн, ветви цветущей сакуры на фоне полной луны, полета цапли, соснового бора и карпа, плывущего в прозрачном потоке. Японского художника отличает гениальность в отдельных эпизодах и четких деталях; но кажется, как будто что-то удерживает его от изображения того, что мы понимаем как «великое» полотно: исторической сцены, заполненной множеством фигур. Любовь к изображению различных небольших фрагментов природы — не узость и не академичность, как полагают некоторые из нас. Искусство в Японии предназначается не только для какэмоно, подвесных свитков, что висят в альковах японских домов, чтобы восхищать какое-то время, а потом быть замененными на следующие. Искусство в Японии «всесторонне» до такой степени, которую не найдешь ни в какой другой стране: когда даже самое дешевое полотенце радует своим узором, а игральные карты являются произведением художника.

Изображение женщины в японском искусстве является примером женственности, превосходной в своем милом исполнении, и настоящие японские художники умеют запечатлеть ее очарование. В изгибах ее тела художник представляет изящество обдуваемой ветром ивы, в орнаменте ее платья — обещание весны, а за маленьким красным ртом кроется богатство безграничных возможностей.

Истоки японского искусства лежат в буддизме, оно росло и поддерживалось влиянием Китая. Буддизм дал Японии изобразительное искусство, настенную живопись и изысканную резьбу. Синтоистские храмы были строгими и простыми, тогда как буддийские — наполнены всем, что могло дать искусство. И последняя, но немаловажная деталь — именно учение Будды принесло в Японию искусство планировки садов с его скрупулезным и красивым символизмом.