Читать онлайн «Крым. Большой исторический путеводитель». Страница 96

По поводу его кончины известна легенда – будто хана Ислама отравила украинская девушка в отместку за причиненные ее народу страдания. Но в современных событиям источниках никаких намеков на нечто подобное нет. Доподлинно известно, что хан хотел видеть на границах своего государства не Россию и не Речу Посполиту, со стороны которых трудно было ждать хороших отношений к Крыму (еще бы), а некое казацкое новообразование, с которым проще будет договариваться (или сговариваться?). А легенда – она неизвестно когда возникла, и кто конкретно имелся в виду, когда она возникла. Просто хан Ислам оказался подходящим собирательным образом для воплощения всех бед, чинимых татарами на Малороссийской земле. Мало того, что хан, он еще и долгое время оперировал на ней со своим воинством. А его крымцы в политике не разбирались, им все равно было, в союзе с каким знаменем девушку обидеть.

Закрепленное Люблинской унией 1569 г. образование единого польско-литовского государства, Речи Посполитой, во многих отношениях ухудшило положение западнорусского православного ее населения.

Речь Посполитая была, по сути, дворянской (шляхетской) республикой с выборным королем. Он и назначаемые им коронные чиновники, осуществляющие управление в центре и на местах, в значительной степени зависели от избираемых почти исключительно по воле шляхты столичного сейма и провинциальных сеймиков. А в повседневной жизни шляхта, и без всяких сеймов и сеймиков, за счет одной только грубой силы умела настоять на своем.

И Польша, и Литва обладали широкой автономией, имели каждая свое войско, казну, суды, но, согласно унии, большинство русских областей вошли в состав коронных, т. е. польских, земель. Теперь сюда нахлынуло множество польских панов, всеми средствами стремящихся заполучить населенные православным крестьянством земли в свою наследственную собственность. Знатные магнаты захватывали львиную долю свободных земель, властвуя на них через своих управляющих или передавая их зависимым от них мелким шляхтичам.

Такие процессы и прежде шли в Великом княжестве Литовском. Потомственная знать, ведущая свое происхождение от князей Киевской Руси – Острогожские, Вишневецкие, Чарторыйские, Ходкевичи и другие, давно уже превратились фактически в неограниченных повелителей огромных пространств, со своей администрацией, своей армией, своим судом. Так, князьям Острогожским принадлежало 80 городов и местечек и около трех тысяч сел, Конецпольским – только на Правобережье 170 городов и местечек и 740 сел, Вишневецким – 40 тысяч крестьянских и мещанских дворов.

Но они были по крайней мере той же православной веры, что и абсолютное большинство населения этих областей, имели с ним давние связи. Пришлые же поляки были чужаками, тем более что иноверцами-католиками. Процессы закрепощения крестьян в Польском королевстве продвинулись значительно дальше, чем в Литве. Вплоть до того, что по принятому в 1547 г. закону паны получили право решением своего суда выносить смертные приговоры подвластным им крестьянам. «Хлопа убить – что собаку убить» – такие императивы давно уже стали основой шляхетской сословной идеологии. На домашних подневольных слуг и в Польше, и в Литве смотрели как на рабов издревле, на это не требовалось никакого законодательного оформления. Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн, много поездивший по Восточной Европе в первые десятилетия XVI в., наблюдал такую картину. Служанке попался на глаза проштрафившийся работник, которому хозяин приказал повеситься, и она искренне удивилась: «Как, ты еще живой?! Смотри, сейчас господин придет, он тебе задаст!» Польское дворянство, если помните, считало себя (или старалось считать) сарматами, прирожденными повелителями славянского простонародья. А применительно к современности – носителями иной культуры, несравненно более высокой. Уже к XVI столетию эта их культура стала, по сути, заимствованной западноевропейской, но, надо признать, заимствование осуществлялось на весьма высоком уровне (а мазурка и полонез – наглядные примеры глубокого усвоения, вплоть до обратного влияния). Значительная часть дворянской молодежи обучалась в германских университетах, широко распространены были знание иностранных языков, интерес к литературе, музыке, изящным искусствам. Признаком хорошего тона становились изысканные манеры, подчеркнуто уважительное общение друг с другом, галантное обращение к паннам и паненкам – пользующимся недоступной для русских знатных женщин свободой. Неспроста и в XIX в. такой великий «сармат», как Фредерик Шопен, величался перед Жорж Санд своей принадлежностью к утонченному народу, трагическим уделом которого было веками жить среди грубых варварских племен (и это принималось с сочувствием всей просвещенной русофобствующей Европой). Неспроста так неприступны бывали для сотоварищей-москалей тесные группки поляков в гимназиях, университетах, Академии художеств, даже на каторге единой тогда для всех Российской империи (только в армии такому высокомерию по определению не было места).

И вот, во всеоружии своего самомнения, польские паны становятся обладателями малознакомых им русских крестьян, к тому же чуждых им, католикам, в религиозном отношении. А своей непререкаемой приверженностью к католичеству поляки гордились (то, что в XVI в. значительная часть польского дворянства склонилась к протестантизму, было признано мимолетным увлечением. Зато и в наши дни «поляк тот, кто ходит в костел»). Религиозная рознь особенно обострилась после принятия в 1596 г. Брестской унии, когда вследствие соглашения между папским престолом и белорусскими и украинскими иерархами-отступниками в Речи Посполитой возникла униатская, или греко-католическая, церковь, сохранившая в целом православные богослужение и обрядность, но принявшая католический Символ Веры (с «филиоквой») и признавшая папу римского наместником Христа на земле и своим главой.

Власти стали подвергать не пожелавших присоединиться к унии священников и простых верующих гонениям, их храмы передавались униатам. Науськиваемые властями и католической церковью во главе с Ватиканом, некоторые «общественные деятели» призывали к искоренению православного населения Речи Посполитой. А когда один из них, униат Иосафат Кунцевич, призывами к разрушению православных храмов и уничтожению тех, кто в них ходит, спровоцировал самосуд над собой, были казнены десятки православных. Папа Урбан VIII послал по поводу этого происшествия польскому королю письмо, в котором призывал беспощадно бороться с «ересью схизматической, чудовищем нечестивых догматов», т. е. с православной церковью.

Религиозная рознь обостряла и отношения межклассовые. Многие помещики, как магнаты, так и простые шляхтичи, стремясь проводить свободное от войны время как можно беззаботнее, в свое удовольствие, предпочитали сдавать свою землю вместе с обрабатывающими ее крестьянами в аренду евреям, и те становились там полновластными хозяевами, вплоть до того, что, подобно панам, обладали правом смертного приговора. Сверх того, они получали в свое распоряжение и православные храмы, ибо те не подлежали теперь государственной защите, и брали каждый раз мзду за то, что выдавали перед богослужением ключ от храма церковному старосте.

Но религиозный фактор религиозным фактором, однако и многие православные дворяне – землевладельцы поторопились уподобиться польско-литовской шляхте, потому что им многое у нее нравилось, особенно из области отношений господства – подчинения. Да и прочему – трудно было не позавидовать. Подолгу бывавший в тех краях французский военный инженер де Боплан отметил «великие привилегии польского дворянства, которое живет, словно в раю».

Эксплуатация, произвол, религиозные гонения для многих крестьян и городских обывателей, мещан (многие города тоже были под верховной властью магнатов, а преследование за веру в них было порою более жестоким, чем на селе) становились невыносимыми. Известный польский проповедник-иезуит Петр Скарга взывал к совести соотечественников: «Нет государства, где бы подданные и землевладельцы были так угнетены, как у нас под беспредельной властью шляхты».

Все больше становилось тех, кто, набравшись храбрости, подавался в казаки. Тем более что украинское казачество воспринималось как главный защитник православной веры на Украине – и само себя считало таковым.

Пристальный взгляд этих бесстрашных воинов все чаще устремлялся не в сторону Крыма и турецких побережий, куда они привыкли «ходить за зипунами», а на родные просторы. Украинское казачество к тому времени состояло в основном из тех черкасов (так чаще называли казаков), что жили своими хозяйствами по большей части в Среднем Поднепровье (особенно много их было в Черкассах и Каневе), и казацкой вольницы, разбросанной по всей Украине, но главным оплотом которой была Запорожская Сечь.