Читать онлайн «Японская новелла». Страница 20

Родители не нашлись с ответом.

Разговаривая с родителями, Химэгими вела свои умные речи, не показываясь им на глаза — продолжала сидеть под балдахином с опущенными бамбуковыми шторами. “Я — словно дух, никто меня не видит”, — радовалась она.

Подруги из свиты Химэгими слышали ее разговор с родителями. И вот кто-то из них произнес: “Говорит-то она умно, да только ее развлечения с гусеницами все-таки свидетельствуют в пользу того, что Химэгими не в своем уме. Интересно было бы узнать, как живется нашим товаркам у соседки, что увлекается бабочками”.

И тогда Хёэ сложила:

Кодаю со смехом отвечала:

Окружающие засмеялись. Кто-то сказал: “Противно-то как! Брови у Химэгими — точь-в-точь, как у гусеницы”. — “Да-да, а зубы белые — словно у гусеницы, с которой кожу содрали!”.

Сакон же сложила:

“В общем, Химэгими не пропадет”, — добавила Сакон.

Вот так они и болтали, пока какая-то противная дама не услышала их. “Вы, молодежь, несете какую-то чушь! А вот мне как раз кажется, что в вашем преклонении перед бабочками нет ровным образом ничего хорошего. Мне это кажется просто отвратительным. Из вас никто не признает, что бабочка — гусенице родня. Ведь гусеница сбрасывает свой кокон и становится бабочкой. Химэгими хочет сказать только это. И потому ей нравятся гусеницы. Ее строй мыслей следует признать по-настоящему глубоким. Учтите к тому же, что когда бабочка оказывается в ваших руках, на пальцах остается пыльца, а это весьма неприятно. К тому же от прикосновения бабочки можно, говорят, подхватить лихорадку. Что ж в бабочках хорошего?”

Это высказывание вызвало еще больший шум, споры стали еще жарче.

Мальчишки, которые смотрели за гусеницами, приносили Химэгими самых отвратительных насекомых, каких только могли сыскать. Она же дарила им разные безделушки, которые им очень нравились. Что до волосатых гусениц, то Химэгими находила их весьма привлекательными, но все-таки ей очень не хватало того, что она не знала про них никаких стихов и преданий. Поэтому она пополняла свое собрание богомолами, улитками и прочим, заставляя мальчишек громко возглашать сложенные про них старинные стихи. Да и сама она была не прочь прочесть какое-нибудь китайское стихотворение, вроде: “На какого врага рога свои точишь, улитка?”1

Химэгими находила, что настоящие имена мальчишек звучат непривлекательно. А потому она нарекала кого Медведкой, кого Кузнечиком... Давая задание, так к ним и обращалась.

Слухи о Химэгими множились, люди говорили о ней речи презлые. И вот сыскался человек по имени Уманосукэ, который был приемным сыном некоего высокопоставленного лица. Сам же Уманосукэ был заместителем управителя правым конюшенным двором государя, он отличался смелостью, бесстрашием и красотой. Прослышав про Химэгими, он сказал: “Пусть она говорит про то, как она любит этих тварей, но я все равно устрою так, что она испугается”, И вот Уманосукэ изловчился сделать из роскошного пояса змею, да так сумел, что она у него извивалась. Он положил змею в сумку, которая была расписана под чешую, и отослал Химэгими с такими стихами:

Не зная, что находится в сумке, девушки доставили посылку Химэгими. “Какая тяжелая!” — приговаривали они. Когда сумку открыли, змея приподняла голову. Девушки завизжали от ужаса. Но сама госпожа преспокойно прочла молитву и сказала: “Эта змея была, возможно, одним из моих родителей в прошлом рождении. Перестаньте вопить!” Отвернувшись в сторону, Химэгими пробормотала: “Что за странность: полагать, что только изящное может представлять собой интерес!” — и придвинула сумку к себе. Химэгими было страшно: она садилась и вставала, всплескивала руками — словно бабочка крыльями, а причитания ее были похожи на стрекотание цикады. Это было так забавно, что девушки разбежались по углам и прыскали от смеха. Но одна из них все-таки догадалась добежать до отца Химэгими и рассказала, что происходит.

“Стыд и позор!” — закричал он. — “Моя дочь в опасности, а вы все разбежались, кто куда!” Схватив меч, он побежал к Химэгими. Но когда он оглядел подарок, то обнаружил, что это всего-навсего ловкая подделка. Взяв змею в руки, он сказал: “Да, видно этот господин весьма неглуп. Он прослышал, как ты увлечена своими тварями и решил подшутить над тобой. Быстренько напиши ему ответ, а змею — выкинь”. С этими словами он покинул Химэгими.

Когда девушки поняли, что имеют дело с глупой проделкой, они не на шутку рассердились. Но все-таки кто-то сказал: “Если не послать ответ, о вас могут плохо подумать”. И потому Химэгими написала письмо — на листе сероватой грубой бумаги. Она не владела скорописью, знаки вышли неуклюжими2:

В конце Химэгими приписала: “Так встретимся же в райском саду счастья!”

Когда Уманосукэ получил ответ, он подумал: “Что за странное послание!” и решил непременно увидеть Химэгими. Посоветовавшись со своим приятелем, который служил по военному ведомству, они нарядились простолюдинками и отправились к Химэгими, улучив момент, когда ее отца не было дома.

Притаившись у загородки с северной стороны дома, они стали наблюдать за происходящим и увидели каких-то деревенских мальчишек, которые явно что-то искали. Тут один из мальчишек закричал: “Глядите! Вон их сколько на дереве! Вот здорово!” С этими словами он приподнял бамбуковые занавески в комнате Химэгими: “Посмотрите, пожалуйста, — мы нашли замечательных гусениц!”

— Превосходно! Несите их сюда!” — отвечала Химэгими бодрым голосом.

— Их тут никак не собрать. Идите лучше сюда!

И тогда из-за занавесок появилась сама Химэгими. Она стала разглядывать ветки, глаза ее были широко раскрыты. Голова замотана какой-то тряпкой, красивые волосы спутаны — она не успела привести себя в порядок. Брови — черные и густые — были весьма хороши. Ротик — прелестный и очаровательный, но белые зубы оставляли престранное впечатление. Шутники с сожалением решили, что она выглядела бы вполне достойно, если бы употребляла белила. Однако несмотря на неопрятность, в девушке было что-то особенное, весьма изящное и запоминающееся. На Химэгими была короткая накидка с росписью из сверчков, из под которой выглядывал край желтого узорчатого шелка. Белые шаровары дополняли ее наряд.

Желая получше разглядеть гусениц, Химэгими сделала шаг вперед. “Чудесно! Они спасаются здесь от палящего солнца! Ну-ка тащите гусениц сюда, всех до единой!”

Мальчишка затряс дерево — гусеницы так и попадали на землю. Химэгими достала белый веер, испещренный черной тушью иероглифов, — она упражнялась в их написании. “Собери-ка гусениц на веер!” Мальчишка стал подбирать гусениц с земли.

Наши благородные шутники были изумлены: “Как, в доме высокообразованного государственного советника — и вдруг такое творится... Ужасно!”

Тут одна девушка, находившаяся в доме, приметила, что за Химэгими следят и вскрикнула: “Смотрите-ка, какие красавцы из-за забора подглядывают!” Тут Тайфу подумала про себя: “Не иначе, как хозяйка снова своими тварями забавляется. Наверное, кто-то ее заметил! Надо предупредить!” Тайфу застала хозяйку за разборкой гусениц. Тайфу так боялась их, что не стала подходить ближе, а только сказала: “Скорее домой! За вами подглядывают!”

Химэгими же сочла, что Тайфу хочет лишить ее удовольствия и ответила: “Подумаешь! Я ничем постыдным не занимаюсь!” — “Одумайтесь! Уж не думаете ли вы, что я лгу? Там, у изгороди, какие-то благородные молодые люди наблюдают за вами! Уходите скорее, а своими гусеницами можете и дома полюбоваться”.

Химэгими приказала: “Ну что, мой Кузнечик, посмотри-ка, что там творится!”

Мальчишка сбегал к изгороди и доложил: “Правда, подглядывают”.

Тогда Химэгими покидала гусениц в свой широкий рукав и в спешке скрылась за занавеской. Росту Химэгими была не низкого, но и не высокого, густые волосы достигали подола. Она не удосужилась подравнять концы волос, но они были красивы и некоторая небрежность только придавала им очарования.