Читать онлайн «Памятники Византийской литературы IX-XV веков». Страница 53

Василия, как истинного ересиарха и к тому же совершенно не раскаявшегося, все члены священного синода, наиболее достойные назиреи и сам занимавший тогда патриарший престол Николай приговорили к сожжению. С ними был согласен и самодержец, который помногу и часто беседуя с Василием, убедился в его дурном нраве и знал, что он не отрекся от ереси. Тогда–то и распорядился император развести на ипподроме громадный костер. Была вырыта очень глубокая яма, а куча бревен, сложенная из высоких деревьев, казалась горой. Когда подожгли костер, на арену ипподрома и на ступеньки мало–помалу стала стекаться большая толпа народа, с нетерпением ожидавшая дальнейших событий. С другой стороны вбили крест, и нечестивцу была дана возможность выбора на тот случай, если он, испугавшись огня и изменив свои убеждения, подойдет к кресту, чтобы избежать костра. Присутствовала при этом и толпа еретиков, взиравших на своего главу Василия. Он же, казалось, с презрением относился к любому наказанию и грозившей ему опасности и, находясь вдалеке от костра, смеялся, морочил всем головы прорицаниями, будто некие ангелы вынесут его из огня, и тихо напевал псалом Давида: «К тебе он не приблизится, только смотреть будешь очами твоими» [300].

Когда же толпа расступилась, дав ему возможность увидеть ужасное зрелище огня (ведь и с большого расстояния почувствовал он жар огня и увидел взвившееся вверх и как бы испускающее громы пламя, огненные искры которого поднимались на высоту каменного обелиска, стоящего посреди ипподрома) [301], этот храбрец, казалось, струсил и пришел в замешательство от одного вида огня и, как человек, попавший в безвыходное положение, стал вращать глазами, хлопать руками и ударять себя по бедру.

Придя в такое состояние от одного зрелища огня, он тем не менее оставался непоколебимым: его железную душу не мог ни смягчить огонь, ни тронуть обращенные к нему увещевания самодержца. Возможно, из–за неотвратимо грозящей беды его охватило безумие, и, находясь в полной растерянности, он не понимал, что ему полезнее делать, быть может (и это более вероятно), дьявол, владевший его душой, окутал непроницаемой мглой его разум. Этот проклятый Василий стоял совершено безучастный перед лицом грозившей ему страшной опасности, глазея то на костер, то на собравшуюся толпу. Всем казалось, что Василий действительно помешался: он не двигался к костру, не отходил назад, а, как бы оцепенев, неподвижно стоял на одном месте. Так как о Василии распространялись всевозможные слухи и басни, то палачи опасались, как бы покровительствующие Василию бесы с божьего дозволения не совершили какого–нибудь необычайного чуда. Они боялись, что этот негодяй, выйдя невредимым из огня, явится в многолюдное место и в результате произойдет новый обман, еще хуже предыдущего. Поэтому они решили подвергнуть Василия испытанию. Так как Василий рассказывал небылицы и хвастался, что выйдет невредимым из огня, то палачи, взяв его за плащ, сказали: «Посмотрим, коснется ли огонь твоей одежды», — и тотчас же бросили плащ в середину костра. В ответ на это обманутый бесом Василий сказал со смехом: «Вы видите, мой плащ взлетел на воздух!» Палачи же, узнав «по кромке ткань», подняли Василия и бросили его в платье и башмаках в середину костра. Пламя, как будто разгневавшись на него, целиком сожрало нечестивца, так что даже запах никакой не пошел и дым от огня вовсе не изменился, разве что в середине пламени появилась тонкая линия из дыма. Ведь сама стихия поднимается против нечестивцев, щадит же она — чтобы сказать правду — только людей богоугодных. Так некогда в Вавилоне отступил и отошел огонь от угодных богу юношей и окружил их со всех сторон наподобие золоченых покоев [302].

Иоанн Киннам — один из бесчисленных деятелей византийской культуры, жизнь и личность которых остались совершенно неизвестными. Они не торопились заявить о себе самих, о своих вкусах и условиях жизни, довольствуясь тем, что оставили потомкам свой труд. Но историческое сочинение императорского секретаря Иоанна Киннама, известное под названием «Сокращенное изложение дел блаженной памяти императора и порфирородного государя Иоанна Комнина, а также рассказ о деяниях сына его императора и порфирородного государя Мануила Комнина, составленное императорским секретарем Иоанном Киннамом», рисковало не дойти до далеких потомков, — оно сохранилось в единственной незаконченной рукописи XIII в. (Ватиканская, № 163), причем в сокращенном варианте. В XVI–XVII вв. с нее были сделаны копии, а впоследствии — несколько изданий (последнее — Мейнеке, 1836 г.).

О жизни Иоанна Киннама можно узнать лишь из его труда и только следующее: он родился вскоре после смерти императора Иоанна Комнина (1143 г.), предки его, по–видимому, были выходцами из Италии, сам он с ранних лет принимал участие во всех походах императора Мануила (кн. I, гл. 1). Засвидетельствовано его участие с событиях 1163 г.

Проявляющийся на протяжении всей книги интерес к организации войск, их техническому оснащению и тактике сражений обнаруживают в Киннаме человека военного, а вот в законах он был не очень искусен, поэтому возникают сомнения в том, что он был секретарем императора. Его греческий титул может обозначать и просто писца.

Хотя Киннам не достиг такой эрудиции, такой высоты интеллектуальной утонченности, как Анна Комнина, но с полной уверенностью можно сказать, что в отношении общей своей культуры и образованности он стоит на уровне своего времени: Иоанн обнаруживает знакомство с произведениями византийской эпохи: с «Алексиадой», с Прокопием, у которого с ним много общего в стиле повествования; он цитирует, как это тогда полагалось, древних авторов (Ксенофонта, Эзопа), по образцу древних анналистов вводит в свой труд построенные по правилам риторики речи действующих лиц с традиционным обращением «Ромеи», правильно пишет на классическом греческом языке.

Как и все его современники, Киннам в должной степени был осведомлен в богословских вопросах, всегда ими интересовался. Поэтому даже в своем «Сокращенном изложении» он касается и ереси Евфимия, епископа Новых Патр, и споров о двух сущностях бога–сына и т. п.

Иоанн Киннам продолжает развивать старую концепцию о том, что Византия является наследницей Рима и поэтому власть византийского императора превосходит власть германского императора (которого он для унижения его называет королем, а не василевсом) и папы. К последнему он в своем труде даже обращается с речью от своего собственного имени (редкий прием), в которой антилатинские настроения Киннама ощущаются совершенно явно. Сквозят эти настроения и в таком со вкусом и сочувствием рассказанном историком эпизоде (II, 4): сестра Мануила, бывшая замужем за кесарем Рожером, претендовавшим на константинопольский престол после смерти императора Иоанна и его двух сыновей Мануила и Алексея, выдала мужа византийским сановникам, лишь бы не нанести ущерба своему роду.

Дань традиционному византийскому консерватизму отдает Киннам и этнонимами. В этой области он пользуется премущественно архаическими, как бы канонизированными в исторической литературе, терминами: персы (вместо турки); далматы (вместо сербы); гунны или пэоняне (вместо венгры); русские земли называет тавроскифскими, но печенегов, для которых нет подобной литературной традиции, он обозначает их обычным термином, хотя он и нового происхождения.

К вещим снам (например, приснившиеся в детстве Мануилу, младшему сыну императора, императорские красные туфли) и предзнаменованиям Киннам относится с полной серьезностью, особенно когда речь идет о таком деле, как престолонаследие. А во всем остальном Иоанн Киннам показывает себя трезвым политиком. У него довольно рационалистический взгляд на движущие силы исторического процесса: судьбы людей предопределяются не столько божественной волей, сколько судьбой, промыслом, необходимостью.

Несмотря на то, что Второй Рим для Киннама выше Первого, в «Сокращенном изложении» больше сведений о событиях, происходивших к западу от Константинополя, чем на Востоке, так как удельный вес Запада в политике Мануила был больше.

Качество сведений, приводимых Киннамом, оценивается современными исследователями довольно высоко. Хотя его свидетельства и страдают иной раз некоторой хаотичностью и неполнотой, но они в большинстве случаев достоверны, основаны или на собственном опыте, или на показаниях очевидцев. Пользовался он и письменными источниками. Но все–таки приводимые им в тексте «Сокращенного изложения» письма (например, переписка императора Мануила и Конрада) не воспроизводят документы точно, а являются его собственной переработкой их. Впрочем, гораздо важнее, что они — не плод его фантазии.

События, которых он сам не видел и не может документировать, Киннам излагает очень кратко. Так, например, все царствование Иоанна Комнина уместилось в одной первой книге. Многие его умолчания или чрезмерная сжатость рассказа объясняются не неосведомленностью, а причинами политическими и не хуже прямых высказываний выражают убеждения историка: Киннам избегает говорить о фактах, отрицательно характеризующих политику, военные успехи или частную жизнь императорской фамилии. Он умалчивает об интригах и соперничестве, предшествовавших вступлению Иоанна и Мануила на престол. Очень глухо говорит о потерях, понесенных ромеями в войне с венграми, и т. п. Киннаму присуще вообще стремление к точности, но понимает он ее несколько односторонне: рассказывая о событиях, он никогда не называет дня, месяца, даже года, только время года: «зимой», «вскоре после наступления весны», «в то время», «немного спустя» — вот его обозначения. Зато он любит точно указывать расположение сил и местонахождение отдельных лиц в сражениях, описывать местность, где они происходили. Необходимо упомянуть также точность Киннама в вопросах топонимики.