Читать онлайн «Мифы древней Скандинавии». Страница 10

Не таковым было отношение скандинавских средневековых писателей — наследников античной традиции, привычных к тому, что миф — это не только рассказ о деяниях богов, но и высокая литература. Писавший в XII веке на латыни датский хронист Саксон Грамматик получил такое прозвание потому, что он овладел латинским литературным искусством. Но свое искусство он использовал не для того, чтобы пересказывать античные мифы, а для того, чтобы написать «Деяния датчан». Саксон поныне знаменит потому, что один из его рассказов — историю о датском принце Гамлете — использовал сам Шекспир.

Но нас больше интересуют рассказы Саксона о богах. И здесь изложение мифов во многом напоминает Снорри. Некогда, пишет датский историк, жил человек, именуемый Один, и многие в Европе принимали его за бога. Больше всего любил он бывать в Упсале, в Швеции (там действительно существовал вплоть до XI века главный храм с идолами Одина, Тора и Фрейра). Но столица его, судя по дальнейшему рассказу, была в Византии: Константинополь-Царьград был для жителей Западной Европы таким же средоточием чудес, как Троя. Северные конунги почтили Одина тем, что сделали из чистого золота его идол, даже руки которого были изукрашены золотыми браслетами, и послали истукан в Византию. Один упивался своей божественной славой. Эта слава была, однако, омрачена семейным скандалом. Супруга Одина Фригг позавидовала драгоценностям, которыми был украшен истукан, и, наняв кузнецов, сняла украшения. Один не уступил жене и не только вернул сокровища, но, водрузив идол на постамент, устроил в статуе некий механизм, откликавшийся человеческим голосом на прикосновение.

Можно представить, откуда Саксон взял рассказ об этом чуде: византийские императоры, принимая варварские посольства, пользовались механизмом, поднимающим трон царя под потолок; при этом статуи львов у подножия трона издавали рычание.

Алчность и упрямство женщины — даже если ее муж претендует на божественный статус — не знает пределов: она сошлась с одним из слуг, который хитростью разрушил статую, так что украшения достались Фригг. Оскорбленный Один покинул свое оскверненное обиталище, а некий прохвост постарался занять его место, используя магические обряды, и учредил даже целый пантеон заговорщиков, принимавших, как и он, божественные почести. Однако после смерти Фригг Один вернулся, и лже-Один должен был бежать, а его сообщники были изгнаны.

Конечно, эта история рассказана не для того, чтобы прославить Одина: Саксон замечает, что сам ложный бог был достоин своей жены. Но под этой назидательной историей скрывается все же мифологический сюжет, вариант которого известен нам по рассказу Снорри: когда Один отправился в дальнее странствие, его братья овладели Фригг и разделили его царство. Более того, из истории о лангобардах мы знаем, что супружеская жизнь высших богов германского Олимпа была омрачена соперничеством из-за вполне земных дел. Саксону не нужно было стараться принизить образ Одина — у него для этого было достаточно мифологических «улик».

У поэта Снорри задачи были несколько иными: у него Один был мудр и искусен. Ученый исландец специально объяснял, почему он был так прославлен, что его принимали за бога. «Когда он сидел со своими друзьями, он был так прекрасен и великолепен с виду, что у всех веселился дух» — умение вести себя на пирах высоко ценилось в средневековой Скандинавии. «Но в бою он казался своим недругам ужасным. И все. потому, что он умел менять свое обличие, как хотел». «Один мог сделать так, что в бою его недруги становились слепыми и глухими или наполнялись ужасом, а их оружие ранило не больше, чем хворостинки, и его воины бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты, и были сильными, как медведи или быки. Они убивали людей, и ни железо, ни огонь не причиняли им вреда». Мы уже знаем, что эти люди именовались берсерками — ведь с ними сражался в другом рассказе Снорри сам Тор, победитель чудовищ. Значит, Снорри не был поклонником доблести Одина и его воинов, полулюдей-полузверей.

Колдовство было самым «могущественным искусством», которым владел Один. Он научил ему своих двенадцать жрецов и других людей, так что прочие долго считали этих людей богами. Обвинение в колдовстве, способности воскрешать умерших и наводить порчу не было выдумкой Снорри — Один действительно, согласно древним песням, владел этим и другими магическими искусствами. Мы помним, что верховный бог германцев (как и прочие языческие божества) отнюдь не был добрым и благим богом. Но дело не только в этом.

Та часть «Младшей Эдды», где излагаются основные мифы скандинавов-язычников, названа Снорри «Видение Гюльви». Конунг Гюльви, сам сведущий в колдовстве и оборотничестве, превращается в старика и отправляется к асам в Асгард, чтобы выведать об их искусстве и знаниях о мире. Но асы прознали из прорицаний о его намерениях и приготовились к его встрече — послали ему видение. Гюльви увидел город и необычайно высокий чертог, крыша которого была устлана позолоченными щитами (мы узнаем, что такую кровлю имела Вальхалла Одина — воинский рай). У дверей его встретил человек, жонглировавший сразу семью ножами. Жонглер (как и шут) — фигура символическая в средние века: его занятия считались кощунственными (как игры скоморохов на Руси), ибо его фокусы были сродни колдовству. В популярном латинском сочинении XIII века сам апостол Петр спускается в ад, чтобы обыграть жонглера, который сторожит там грешников. Здесь христианин Снорри дает нам понять, что Ганглери входит не в райский чертог, а, скорее, в адское жилище, привратник которого — жонглер. Этот жонглер проводил странника в чертог, где было множество палат и людей, одни из них играли, другие — пировали, третьи — сражались. Три престола возвышались в чертоге, на нем сидели три властителя, именовавшиеся не настоящими именами, а прозвищами — Высокий, Равновысокий и Третий. Гюльви и сам скрыл свое имя и прозвался Ганглери — «Усталый от пути» или, точнее, «Потерявшийся в пути»; это не просто игра — имя имело магический смысл, знающий подлинное имя бога или человека обретал над ним особую власть.

Ганглери расспрашивает хозяев о главных событиях мифологической истории. Это не просто вопросы любопытного, а состязание в мудрости, обычное для героев скандинавской мифологии; тот, кто не сможет ответить на вопрос, считается побежденным. Ганглери получает подробные ответы и доходит до того вопроса, который больше всего волновал и язычников в эпоху гибели родового строя, и христиан в средние века — вопроса о конце света. Высокий завершает свой рассказ повествованием о гибели мира и возобновлении жизни и прекращает свои речи, ибо сам «не слыхивал, чтобы кому-нибудь поведали больше о судьбах мира». «В тот же миг, — пишет Снорри, — Ганглери услышал вокруг себя сильный шум и глянул вокруг. Когда же он хорошенько осмотрелся, видит: стоит он в чистом поле и нет нигде ни зала, ни города. Пошел он прочь своею дорогой, и пришел в свое государство, и рассказал все, что видел и слышал, а вслед за ним люди поведали те рассказы друг другу». Таинственное видение с повествованием о судьбах мира превращается в волшебную сказку о посещении того света, или тридевятого царства. Так видением оказался и вожделенный Одаинсак, найденный некогда Эйриком.

Снорри удалось, таким образом, изложить языческую мифологию, представив это изложение как некий морок, видение — оно не могло быть кощунственным и направленным против христианства. Сама троица богов была неким мороком, подражанием христианской Троице: ведь каждый исландец знал, что прозвище «Высокий» принадлежит самому Одину (одна из знаменитых песней «Старшей Эдды» называется «Речи Высокого»), как и имя «Равновысокий»; да и прозвище «Третий» тоже использовал сам Один, любивший менять имена и обличья.

Конечно, это изложение нужно было Снорри не потому, что он продолжал верить в языческих богов, хотя в подражании Одину его упрекали враги. В одной из саг рассказывается, как некая исландка набросилась на него с ножом, пытаясь выколоть Снорри глаз, со словами: «Почему бы мне не сделать тебя похожим на того, на кого ты больше всего хочешь быть похожим, на Одина!» В самом деле, согласно мифам, Один лишился одного глаза, обменяв его на тайные знания. Но все же этот эпизод свидетельствует больше о том, насколько сюжеты древних мифов были популярны в Исландии, а не о вере в древних богов. Снорри и его род участвовали в традиционных для Исландии распрях (сам ученый погиб во время этих распрей). Один также был сеятелем распрей, и этим на него походил (с точки зрения недругов) Снорри. Сам ученый даже свою палатку на альтинге именовал Вальхаллой, но это не было, конечно, свидетельством языческого культа. В действительности он был поклонником и продолжателем не магического, а совсем другого искусства древности, которым в совершенстве владел Один. Это было искусство слова, искусство поэзии.