Читать онлайн «Хольм ван Зайчик как зеркало русского консерватизма». Страница 2

Но в Ордуси, включающей в себя все земли бывшей Российской империи, а также современный Китай, не было нужды в заимствовании названия, проделавшего столь долгое путешествие и претерпевшего столько искажений. Иероглифы и их звучание пришли в российскую часть Ордуси напрямую, из Китая. Но мало этого, в ордусский русский название страны вошло не в китайском звучании, а в первозданно японском, истинном, уважительно соответствующем действительности. Это же от ориентированной на Европу России до Японии далеко. От России, являющейся с Китаем одним государством, до Японии рукой подать. И как японцы сами себя называют — у всякого на слуху. Ведь по-японски «японец» и будет «нихондзин» — «японский человек».

Я потому так подробно остановился на этой детали, что по ней, как по капле, можно угадать океан. Теперь, спустя годы, ее можно назвать основной кода возникшего и отображенного ван Зайчиком нашего представления о русском консерватизме.

В нем нет ни на волос обскурантизма, ксенофобии, стремления затормозить научный и социальный прогресс, отказаться от цивилизации в угоду мракобесию, разбить лбы об иконы и прочих подобных страшилок. Просто-напросто многие привычки, ценности, идеи, вещи, достижения, которые можно создать самим, или получить из первоисточника, в Ордуси не процежены сквозь фильтр европейской культуры и не трансформированы, не искажены, не обнулены в процессе этого процеживания. То, что возникло в Европе и пришло из Европы, потому что ему больше неоткуда было придти, чему нет аналогов в России или в иных цивилизационных очагах, очутившихся внутри политических границ Ордуси, не вызывает ни малейшего отторжения. И если в том возникает естественная потребность, если заимствование само собой, как удачное и полезное дополнение, встраивается в ордусскую культуру, никакого греха в том никто из ордусян не видит. Но того, что создано самими ордусянами, или того, что уже пришло оттуда, где оно на самом деле впервые возникло, ничто европейское не подменяет и не отменяет. Культура Ордуси при любых заимствованиях обогащается, но не искажается, ибо спокойно идет своей собственной дорогой.

Сейчас я показал, как по капле реконструировать океан — а вот, напротив, в натуральную величину один из омывающих Ордусь океанов. А именно: ее политико-административное устройство.

Конечно, то, что улусов в Ордуси оказалось семь — это опять ерничанье в чистом виде. Как раз когда мы писали первую книгу, Путин поделил Россию на семь федеральных округов — и мы не могли этого не отметить. Мы и не думали, скажем, возражать против нововведения, объявлять его новым витком нарастания тоталитаризма или пороть еще какую-нибудь чушь — но не хихикнуть оказались не в силах. Русские ж люди...

По большому же счету здесь вот что.

Феодализм наложил на Европу неизгладимый отпечаток. Нескончаемо кровопролитное копошение в малом объеме независимых, полунезависимых, квазинезависимых образований было сродни длящейся в течение многих поколений толкотни локтями в толпе на сезонной распродаже. Все норовили проскочить вперед, все использовали всех, все клялись друг другу в верности, все друг друга предавали; иногда это называют концертом, да только в таком концерте каждый старается заглушить остальных, и дирижера в нем нет. Одно время эту высокую роль пытался играть Ватикан, но палочка оказалась коротковата, а ноты заслонило золото.

В сущности, именно такую толкотню Европа и привыкла считать свободой.

Но в ней были свои конструктивные элементы.

Самый характерный пример — Колумб. То ли три, то ли четыре европейских двора он обошел со своим диким по тем временам проектом, пока наконец не нашел поддержку. Плюрализм. У одного венценосца ума не хватило, у другого — ресурсов, но в конце концов, при известной доле упорства, всегда можно было отыскать в европейской чересполосице ту делянку, на которой посаженный тобою саженец мог начать плодоносить. Если он в принципе живой. И вот поплыл. Доплыл. Доказал. И не прошло и нескольких десятилетий, как задрипанные, сшитые на живую нитку каравеллы, провонявшие ромовым перегаром и гниющей от цинги человеческой плотью, всяк погнал за море на свой страх и риск. Так европейская цивилизация, точно брызги слюны от кашлянувшего туберкулезника, разлетелась по миру.

Кому это сравнение кажется безобразно политизированным, пусть вспомнит хотя бы то, что в Новом Свете, в Океании от занесенных европейцами, прежде неведомых болезней, безо всяких метафор вымирали целые союзы племен, чуть ли не целые государства...

В Китае был столь же характерный пример — Чжэн Хэ. Почти на век раньше Колумба он, исполняя повеление императора, во главе грандиозного флота (более двух сотен кораблей, более двадцати пяти тысяч человек суммарного экипажа) совершил несколько дальних океанских плаваний. То был национальный проект, сопоставимый по масштабам с современным освоением космоса. Корабли таких размеров и такой надежности Европа научилась строить лишь в девятнадцатом веке. О цинге и прочих тяготах во время экспедиции там и слыхом не слыхивали: в эскадру входили специальные корабли-сады, корабли-огороды, корабли-скотные дворы. Ни один европейский двор времен великих географических открытий, не говоря уже о частных лицах, не осилил бы такого проекта. Но как только главный энтузиаст заморской экспансии, император Чжу Ди, умер, проекту очень быстро пришел конец. Титанические суда сгнили, поразительные технологии были утрачены. Иначе как слаженными усилиями всей государственной экономики невозможно было повторить подобный подвиг. Не было императорских решений — не было национальных свершений.

Сколько я помню, когда мы придумывали федеративный семиулусник Ордусь, мы в голове не держали ни Колумба, ни Чжэн Хэ. Нам позарез надо было всего-то над президентом созорничать. Но, сами того не сознавая, мы пребывали в русле традиции, и коллективная мысль наша отразила ее, как зеркало. В итоге у нас получилась огромная страна, сложенная из немногих достаточно самостоятельных, но в случае необходимости координирующих свои усилия частей. Каждая из частей наднациональна, но объединена вокруг какого-то одного из представленных в Ордуси цивилизационных очагов. Каждая обладает огромным промышленным и экономическим потенциалом, каждая вправе решать свои задачи сама, и каждая поэтому вполне способна на государственные подвиги. А уж вместе — они вообще.

Так у нас само собой, безо всяких теоретических изысков получилось сочетание лучших черт плюралистической европейской и централизованной китайской, да и царско-российской, моделей.

Между прочим, нечто подобное — и не на пустом месте! — задумывалось, а отчасти и было реализовано, в Советском Союзе. Ведь обе старые модели уже изжили себя. Европейский феодализм трансформировался в национальные государства, имперский российский централизм — в союз республик. Можно по-разному относиться к коммунистическому эксперименту, но нельзя отрицать того, что он возник в России не случайно, не по чьему-то злому умыслу, в огромной степени находился в русле давней российской традиции и во многом ее модифицировал и развил. Говорить, будто русская культура может быть возвращена к, так сказать, тринадцатому году (с которым при социализме так любили сравнивать союзные достижения тогдашние пропагандисты) — значит, ничего не понимать в том, как живут культуры и несомые ими в будущее нации и государства.

Советские аллюзии у ван Зайчика вообще очень важны и как дополнительный ностальгически-смеховой элемент, и как способ взглянуть со стороны на пост-советскую реальность, и как элемент не реализованного, но и не опозоренного идеала.

Лет на десять позже, чем был придуман ван Зайчик, я понял и смог сформулировать, чем лично мне симпатична советская цивилизация. При том, что я прекрасно сознаю и помню все ее уродства и недуги, из-за которых она не просуществовала и семи с половиной десятков лет. Государство не просуществовало, а культура, этапом развития которой это государство оказалось, не делась никуда. И продолжает жить и приносить плоды. Получается, что верность некоторым элементам советского тоже является русским консерватизмом.

Ведь продление адаптирующейся к вызовам современности культурной традиции в завтра и послезавтра только и является подлинным смыслом государственного управления. Пока традиция длится — у людей есть своя страна. Когда традиция умирает, ни территория, ни язык, ни отеческие гробы уже не дают ощущения Родины. А нет этого ощущения — тут-то и начинаются коррупция, апатия, пофигизм...

Кровавый потоп идеологии высох, впитался в русскую землю. Но все, чем была идеология заманчива, насытило, как фермент, корни общих стремлений. И сквозь заскорузлую корку молодой зеленью стало пробиваться обновленное исконное. Та же рожь, но урожая новой эпохи. Начиная с середины 50-х годов в СССР возник поразительный культурный всплеск. Он дал особую систему ценностей — а только такая особость и делает народ народом, дарит ему самостоятельность и перспективу, а еще — значимость или хотя бы интересность для остальных народов. Он дал уникальную культуру. Этически консервативную и потому абсолютно нетерпимую к бессовестной свободе ради наживы, животных радостей и патологий — но при этом ненасытно жадную до знаний, стало быть, до науки, настежь открытую будущему. Этический консерватизм — от православия. Открытость будущему — от коммунизма.