Читать онлайн «Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки (с иллюстрациями)». Страница 57

В холле огромная, но однобоко составленная библиотека: одни романы, стихи, пьесы (если не считать маленькой книжицы — «Belidor. Travaux — Le Moulin Perse» [147], Париж, 1937, которую я снял с зеленой мраморной полки и которая теперь оттягивает карман моих превратившихся в лохмотья брюк. Я взял ее, потому что меня привлекло странное имя — Белидор, в надежде, что она поможет мне разгадать секрет похожего на мельницу устройства, которое я обнаружил в низине). Я осмотрел все полки, думая найти что-нибудь полезное для моих прерванных судебным процессом исследований, которые я попытался продолжить в теперешнем уединении (мысль моя в том, что мы утрачиваем бессмертие, поскольку не развиваем в себе сопротивляемость смерти; в основе по-прежнему лежит изначальная, устаревшая идея: обессмертить весь организм. Сохранять следует только то, что представляет интерес для сознания).

Стены холла — из розового мрамора с вертикальными полосами зеленого камня, похожими на углубленные в стену колонны. Окна с голубыми стеклами по высоте — на уровне второго этажа дома, где я когда-то жил. По углам матово светятся четыре алебастровых чаши, в каждой из которых могло бы поместиться с полдюжины человек. Книги несколько скрадывают недостатки интерьера. Одна из дверей ведет в коридор, другая — в круглый зал; за последней, совсем маленькой, скрытой ширмой,— винтовая лестница.

Коридор заканчивается главной лестницей, украшенной лепкой и покрытой ковром. В коридоре стоят плетеные кресла, вдоль стен — полки с книгами.

Столовая примерно метров семнадцать в длину и двенадцать в ширину. Над каждой из четырех трехствольных колонн — выемки, как бы ложи, в которых восседают четыре божества — полуегипетские, полуиндусские — из красной терракоты; они в три раза выше человеческого роста; фигуры окружены растительным рельефом — лепка, покрытая темной краской. Под каждой из «лож» — большие панели с рисунками Фудзиты [148], которые теряются (из-за своей непритязательности) на общем фоне.

Под полом круглого зала — аквариум. В воде, скрытые невидимыми стеклянными колпаками, горят электрические лампы (единственное освещение в этой комнате без окон). Я вспоминаю это место с омерзением. Впервые войдя туда, я увидел в воде сотни мертвых рыб; страшно вспомнить, как я вылавливал их из аквариума, но даже много дней спустя, хотя вода постоянно менялась, меня преследовал запах тухлой рыбы (это напомнило мне картину родного побережья: вода, кишащая мертвыми и живыми выпрыгивающими из воды рыбинами; тлетворный запах, разносящийся на сотни километров; угрюмые рыбаки, закапывающие гниющие отбросы). Светящийся прозрачный пол и покрытые черным лаком колонны создают впечатление, что ходишь по застывшей поверхности пруда в каком-то волшебном лесу. Два проема ведут отсюда: один — в холл, второй — в маленькую зеленую залу, где стоит пианино, фонограф и ширма с двадцатью (а может быть, и больше) зеркальными створками.

Комнаты обставлены в современном стиле, с кричащей пышностью. Всего их пятнадцать. Выбрав одну, я выбросил из нее все, что можно. В результате мое жилье — без картин Пикассо, без дымчатых стекол, без роскошно обитой мебели — стало похоже на убогую ночлежку.

В двух похожих случаях я совершил неожиданные открытия в подвале. Первый раз, обнаружив, что запасы продовольствия в кладовой на исходе, я спустился вниз и наткнулся на динамо-машину. Осматривая подвал, я не нашел слухового окна, которое заметил снаружи; с толстым стеклом, забранное решеткой, оно было скрыто ветвями какого-то хвойного дерева. Словно споря с голосом, нашептывавшим, что окна не существует, что оно мне просто померещилось, я вышел наружу — взглянуть.

Окно было на месте. Я снова спустился в подвал и не без труда нашел точку, предположительно соответствующую оконному проему. Изнутри окна не было. Я стал искать потайную дверь. Передо мной была глухая стена. Я подумал, что на острове, да еще в таком укромном месте, наверное, спрятано сокровище; и все же я решил пробить стену в надежде обнаружить не столько сокровище или тайный склад оружия, сколько что-нибудь съестное.

Работая железным засовом, который я снял с одной из дверей, и чувствуя, что быстро теряю силы, я пробил-таки небольшое отверстие: в глаза ударила ослепительная голубизна. К вечеру того же дня мне удалось проникнуть внутрь. Первым моим чувством было не разочарование — ведь продуктов я так и не нашел — и не облегчение при виде знакомого гидронасоса и электродвижка, а долгое и радостное удивление: стены, пол, потолок были сделаны из небесно-голубого фарфора, и даже воздух (в помещении, куда свет проникал только через небольшое оконце под потолком, прячущееся в ветвях дерева), даже воздух мерцал глубокой, прозрачной голубизной, как облако водяной пыли над водопадом.

В технике я разбираюсь слабо. Но постарался тут же запустить моторы. Теперь, когда кончается дождевая вода, я включаю насос. Не перестаю удивляться себе, а с другой стороны — простоте и хорошему состоянию, в каком находятся механизмы. Я понимаю, что в случае любой неполадки мне остается лишь смиренно принять ее как факт. Только такой несведущий человек мог до сих пор не понять назначения зеленых моторов, стоящих все в том же помещении, и колеса с лопастями в одной из южных низин (оно соединено с подвалом металлической трубой; не будь оно так далеко от берега, я подумал бы, что оно как-то связано с приливами и, возможно, служит для подзарядки аккумуляторов движка). Моя неосведомленность — источник экономии, поскольку я включаю моторы лишь в случае крайней необходимости.

И все же однажды ночью весь музей был озарен до самого утра. В ту ночь я совершил свое второе открытие в подвале.

Мне нездоровилось. Рассчитывая найти какие-нибудь лекарства, я поднялся наверх; там ничего не оказалось; тогда я спустился в подвал и... я уже больше не замечал недомогания, забыл о том, что подобные ужасы могут происходить только во сне. Я обнаружил потайную дверь, за ней лестницу, ведущую во второй подвал. Комната, в которую я вошел, имела форму многогранника и напоминала бомбоубежище, которое я видел как-то в кино; стены ее были облицованы симметрично чередующимися плитками двух типов: одни из чего-то похожего на пробку, вторые — мраморные. Я вышел на середину: за восемью каменными арками открылись восемь комнат, как в зеркале повторявших ту, где я стоял. И тут же шум множества шагов, ужасающе отчетливых, звучавших сверху, снизу и вокруг, наполнил музей. Я сошел с места — шум затих, словно поглощенный снегом, как это бывает на холодных высокогорьях Венесуэлы.

Я поспешил обратно. Наверху было тихо, слышался только шум прибоя; стремительно пробегали по полу сороконожки. Я боялся вторжения призраков, более вероятного, чем появление полицейских. Несколько часов я простоял за портьерами, угнетаемый сознанием того, какое неудачное укрытие я выбрал (меня могли заметить снаружи; войди кто-нибудь в комнату, мне оставалось бежать только через окно). Наконец я отважился осмотреть дом, чувствуя себя по-прежнему неспокойно: отчетливый звук шагов, быстрых, неуловимых, слышался то тут, то там, на всех этажах.

Утром я снова спустился в подвал. Те же шаги, то приближаясь, то удаляясь, звучали повсюду. Но на этот раз я понял, в чем дело. Я обошел подвал, напряженно вслушиваясь в свои одинокие шаги, размноженные заботливым эхом, которое неотвязно, настойчиво сопровождало меня. Во втором подвале девять одинаковых помещений, под ними — еще пять. Все они похожи на бомбоубежища. Кто были те люди, которые около 1924 года построили это здание? Почему они покинули его? Каких бомбежек боялись? Удивительно, что инженеры, выстроившие такое замечательное здание, настолько прониклись современным предубеждением против лепных украшений, что соорудили эти убежища, способные свести человека с ума: эхо дыхания еще две-три минуты, то удаляясь, то приближаясь, звучит вокруг. Там же, где эха нет, тишина давит, как свинцовая тяжесть кошмара, сковывающая движение.

Внимательный читатель может извлечь из моего сообщения множество более или менее примечательных деталей, фактов, происшествий; одно из них — появление людей на холме. Связаны ли они как-нибудь с теми, кто жил здесь в 1924 году? Могут ли эти туристы одновременно быть строителями музея, часовни, бассейна? Не могу поверить, чтобы хоть один из них мог хотя бы на минутку оторваться от танцев под «Чай для двоих» или «Валенсию» и заняться проектом этого здания, пусть и полного навязчивых звуков, но предусмотрительно оборудованного бомбоубежищами.

Одна из женщин каждый вечер приходит к камням смотреть на закат. Голова повязана ярким платком; она сидит, обхватив руками колено; кажется, будто еще до рождения неведомые солнца сделали ее кожу смуглозолотистой; черные глаза, смоляные волосы, высокая грудь — все в ней напоминает цыганку или испанку с одной из этих отвратительных, пошлейших картин.