Читать онлайн «Разум и природа». Страница 29

Я наблюдал за последовательностью поведения кошки и последовательностью моего истолкования этого поведения (поскольку система, о которой идет речь, это, в конечном счете, не просто кошка, а человек-и-кошка, или даже, в более подробном рассмотрении, человек-наблюдающий-наблюдение-человеком-кошки-наблюдающей-человека), с целой иерархией контекстных компонент, а также с иерархией, скрытой в огромном числе сигналов кошки о самой себе.

По-видимому, исходящие от кошки сообщения связаны между собой в сложную сеть, и сама кошка, вероятно, удивилась бы, если бы узнала, как трудно распутать эту сеть. Несомненно, другая кошка сделала бы это лучше человека. Но для человека — к удивлению даже опытного этолога — отношения между составляющими эту сеть сигналами часто представляются запутанными. Впрочем, человек «понимает» кошку, составляя вместе все данные, как будто он в самом деле знает, что происходит. Он строит гипотезы, и эти гипотезы все время проверяются или исправляются по более однозначным действиям животного.

Межвидовые коммуникации всегда представляют собой последовательности контекстов обучения, в которых у каждого вида все время корректируется его понимание характера каждого предыдущего контекста.

Иными словами, метаотношения между отдельными сигналами могут запутаться, но понимание может снова оказаться верным на ближайшем более абстрактном уровне.[Напомним читателю сказанное выше об ошибке ламаркизма (глава 2, раздел 7). Ламарк полагал, что воздействие среды может прямо повлиять на гены отдельного индивида. Это неверно. Верно утверждение ближайшего высшего логического типа: что среда прямо воздействует на геном популяции]

В некоторых контекстах поведения животных или отношений между человеком и животным уровни в некоторой степени отделяются не только человеком, но и животным. Я проиллюстрирую это двумя рассказами, первый из которых касается обсуждения классических павловских экспериментов с экспериментальным неврозом, а второй — отношений между человеком и дельфином, которыми я занимался во время моей работы в Институте изучения океана на Гавайях. Они составляют пару контрастирующих случаев, в одном из которых путаница приводит к патологии, а в другом животное в конечном счете выпутывается из логических типов.

Павловский случай весьма знаменит, но моя интерпретация его отлична от общепринятой, и это отличие заключается именно в том, что я настаиваю на важности контекста в истолковании смысла; это пример одного из видов сообщений, метакоммуникативных по отношению к другим.

Парадигма экспериментального невроза состоит в следующем: Собака (обычно самец) обучается дифференцированной реакции на два альтернативных «условных стимула», например, на круг и эллипс. В ответ на Х она должна делать А; в ответ на Y она должна делать Б. Если собака проявляет в своих реакциях эту дифференциацию, то говорят, что она способна различать два стимула, и она получает положительное подкрепление или, на павловском языке, «безусловный стимул» в виде пищи. Когда собака уже способна к различению, экспериментатор несколько усложняет ее задачу, делая эллипс несколько толще, или круг несколько уже, так что контраст между стимулирующими объектами уменьшается. В этом случае собаке приходится прилагать больше усилий, чтобы их различить. Но когда это ей удается, экспериментатор делает задачу еще труднее, применив такое же изменение. Последовательные шаги этого рода приводят собаку в положение, когда она, наконец, не может различить объекты, и если эксперимент проводится достаточно строго, то у собаки наблюдаются различные симптомы. Она может укусить своего хозяина, отказаться от еды, стать непослушной, впасть в коматозное состояние, и т. д. Утверждается, что характер наблюдаемых симптомов зависит от «темперамента» собаки, так что у возбудимых собак бывают симптомы одного рода, а у летаргических — другого.

С точки зрения этой главы, нам надо рассмотреть разницу между двумя словесными формами, содержащимися в ортодоксальном объяснении этой последовательности. Одна словесная форма говорит: «собака различает два стимула»; вторая — «способность различения у собаки отказывает». Здесь ученый скачкообразно переходит от утверждения о частном инциденте или инцидентах, которые можно увидеть, к обобщению, привязанному к абстракции — «различению» — помещаемой вне поля зрения, может быть, внутри собаки. Это скачок в логическом типе, и как раз в нем заключена ошибка теоретика. Я могу, в некотором смысле, увидеть, как собака различает, но невозможно увидеть «различение». Здесь происходит скачок от частного к общему, от элемента к классу. Как мне кажется, лучше выразить это вопросом: «Чему собака научилась в своей тренировке, что лишает ее возможности принять конечную неудачу?» И на этот вопрос, по-видимому, можно ответить: Собака научилась тому, что это — контекст различения. Это значит: что она «должна» искать два стимула и «должна» действовать в соответствии с различием между ними. Для собаки это поставленное перед ней «задание» — контекст, в котором успех будет вознагражден.[Как я утверждаю, это крайне антропоморфное выражение не менее «объективно», чем абстрагированное ad hoc [намеренно, — лат.] «различение».]

Очевидно, контекст, в котором нет ощутимой разницы между двумя стимулами, — это не контекст для различения. Как я уверен, экспериментатор мог бы вызвать невроз, повторно используя единственный объект и бросая каждый раз монету, чтобы решить, истолковать ли этот объект как Х или Y. Иными словами, для собаки надлежащим ответом было бы вынуть монету, бросить ее и решить таким образом, как ей поступить. К несчастью, у собак нет карманов для монет, и их очень уж тщательно обучали тому, что теперь превратилось в ложь: собаку учили ожидать контекста для различения. Теперь ей приходится применять это истолкование к контексту, который не является контекстом для различения. Ее не учили различать два класса контекстов. Собака оказывается в состоянии, с которого начал экспериментатор: она неспособна различать контексты. С точки зрения собаки (сознательной или бессознательной), учиться контекстам — это нечто иное, чем учиться, что делать, когда предъявляют Х, и что делать, когда предъявляют Y. Между этими видами обучения есть разрыв.

Кстати, читателю может быть интересно узнать некоторые данные, поддерживающие предлагаемую интерпретацию.

Во-первых, собака не проявляла психотического или невротического поведения в начале эксперимента, когда она не умела различать, не различала, и часто делала ошибки. Это не «нарушало ее различения», потому что у нее не было никакого различения, и точно так же в конце различение нельзя было «нарушить», так как в действительности различение не требовалось.

Во-вторых, наивная собака, когда ей повторно предлагают ситуации, где некоторое Х иногда означает, что требуется поведение А, а иногда — что требуется поведение Б, в конце концов приучается к угадыванию. Наивную собаку не учили не угадывать; это значит, ее не учили, что в контекстах жизни угадывание неуместно. Такая собака в конце концов приучится отвечать на стимулы соответствующими реакциями приблизительно той же частоты. Это значит, что если стимулирующий объект в 30 процентах случаев означает А, а в 70 процентах Б, то она в конце концов приучится выдавать А в 30 процентах случаев, и Б в 70 процентах. (Она не сделает того, что сделал бы хороший игрок — а именно, не станет выдавать во всех случаях Б).

В-третьих, если животных удаляют из лаборатории, и подкрепления и стимулы доставляются на расстоянии — например, в виде электрических шоков, вызываемых длинными проволоками, свисающими с шестов (заимствование приемов Голливуда) — то у них не развиваются симптомы. В конце концов, эти шоки достигают всего лишь уровня боли, какую любое животное может испытать, продираясь через небольшую заросль шиповника; они становятся принудительными только в контексте лаборатории, где другие лабораторные признаки (запах, экспериментальный стенд, где привязано животное, и так далее) становятся добавочными стимулами, означающими, что это контекст, в котором собака должна все время вести себя «правильно». Несомненно, животное обучается характеру лабораторного эксперимента, и то же можно сказать о студенте. Субъект эксперимента — человек или животное — находится в ограде из указателей контекста.

Удобным индикатором логического типа является система подкрепления, на которую собака будет реагировать некоторым элементом поведения, входящим в наше описание. По-видимому, простые действия оказываются реакциями на подкрепление, применяемое по правилам оперантного обучения (operant conditioning). Но способы организации простых действий, которые в нашем описании поведения можно было бы назвать «угадыванием», «различением», «игрой», «исследованием», «зависимостью», «преступлением» и тому подобное, принадлежат другому логическому типу и не подчиняются простым правилам подкрепления. Павловской собаке никогда нельзя было даже предложить положительное подкрепление за восприятие изменения контекста, поскольку предварительное противоположное обучение было слишком глубоким и эффективным.