Читать онлайн «Другая Русь (Великое княжество Литовское и Русское)». Страница 13

Но различия в политическом строе, а затем и религи­озные различия все больше «разводят» эти государства. Различия эти проявляются уже в период образования Литовско-Русской и Московской монархий. Московские князья, особенно со времен Ивана III, активно разруша­ют сложившиеся раньше структуры уделов, «выводят» из них местных феодалов, ликвидируют (как это было в Нов­городе и Пскове) городские свободы. Правительство Ве­ликого княжества Литовского и Русского идет совсем по другому пути. Сложившись как федерация в результате компромисса между местными феодалами и литовской династией, Великое княжество предлагает своим новым подданным гарантию сохранения «старины», т. е. пре­жних форм собственности, местного уклада, политичес­ких прав населения (разумеется, при условии признания своей верховной власти и участия в общегосударственных делах, прежде всего военных походах). Уже упоминав­шийся привилей 1447 г., пожалованный всему боярству княжества, предоставил боярам право вотчинного суда, лишив государя права вмешиваться во взаимоотношения феодалов с их подданными.

Напротив, в Московской Руси государство стремится ограничить судебные права феодалов, укрепляя тем са­мым их зависимость от своей власти. В Великом княжест­ве Литовском и Русском на протяжении XVI в. ослабе­вала зависимость феодалов от государя в земельных делах. В России, как известно, именно в тот период активно развивалось уже упоминавшееся поместное зем­левладение, укреплявшее связь феодала с сюзереном. В Великом княжестве расширяются и права горожан. Развитие городского самоуправления по образцу типич­ного для Европы магдебургского права при всем несовер­шенстве этой системы способствовало созданию самоуп­равляющихся городских общин, способных защищать со­словные права горожан в столкновениях с королевскими чиновниками и отдельными феодалами. В строе Вели­кого княжества, первоначально очень «традиционном» и даже консервативном, все более отчетливо заметно влияние «общеевропейских», прежде всего польских, об­разцов. Его строй в конце XIV— первой половине XVI в. трансформируется от почти неограниченной монархии к шляхетской демократии, обеспечивающей, впрочем, эффективное и сильное сословное представительство фак­тически лишь феодалам (участие в сеймах XVI—XVIII вв. городов ограничивалось присутствием депутатов столи­цы, имевших лишь совещательный голос). Слабость го­сударственной власти, ограниченной сеймом, станет при­чиной многих неудач Речи Посполитой «обоих народов», возникшей в 1569 г. в результате подписанного в Лю­блине соглашения о вечной унии Польши и Великого княжества. Вряд ли стоит идеализировать строй шля­хетской демократии, но, с другой стороны, нет нужды уже на начальном этапе ее развития усматривать в ней зло и видеть в самодержавии, абсолютизме единственный вариант развития, способный сохранить мощь и силу государства.

Опыт Великого княжества Литовского и Русского по­казывает, что на восточнославянских землях было воз­можно создание не только азиатской деспотии Ивана Грозного, но и достаточно эффективное функционирова­ние демократических институтов многонационального государства, в течение длительного периода довольно успешно решавшего свои многочисленные проблемы.

Итак, возможно ли все же было единство Руси? Мы попытались показать несколько моментов нашей исто­рии, когда такая перспектива представлялась довольно реальной. Но вплоть до XV в. подобный вариант развития восточнославянских земель был возможен лишь на основе политической программы Великого княжества Литовского и Русского.

Что мог бы дать Руси предложенный Гедиминовичами вариант объединения? Быть может, иные формы госу­дарственного устройства (вместо самодержавия — со­словное представительство, сохранение региональных особенностей в течение более длительного времени), свержение ордынского ига раньше, чем это произошло в действительности, выход к Балтике за три-четыре века до Петра I, более смелое включение в местную культуру западноевропейских элементов, решительное восстанов­ление разорванных ордынским нашествием связей с За­падной Европой. Существовала ли при этом сколько- нибудь реальная угроза восточнославянской самобытной культуре? Разумеется, нет: даже в конце XVI в., после унии с Польшей, когда уже началась полонизация местного господствующего класса, новый свод законов Великого княжества — Литовский статут 1588 г. гласил: «А писар земский мает (должен.— С. Д.) по руску литерами (буква­ми.— С. Д.) и словы рускими все листы, выписы и позвы (повестки.— С. Д.) писати, а не иншим языком и словы», и это правило сохранялось до конца XVII в. Один из составителей Статута 1588 г., потомок брянских бояр, канцлер Лев Сапега, в предисловии к нему писал, что стыдно не знать своих законов «нам, которые не обчым (чужим.— С. Д.) каким языком, але своим власным (соб­ственным.— С. Д.) права описаные маем (имеем.— С. Д.)». На русском языке велось все делопроизводство великокняжеской канцелярии, местных органов власти (в том числе и в коренной Литве). Можно себе представить, какое колоссальное влияние на культуру этого государства оказало бы присоединение к нему и Северо-Восточной Руси!

Но уже в конце XV— начале XVI в. в Восточной Европе довольно четко разграничиваются сферы влияния между литовским и московским объединительными цент­рами. Нарастающие различия в строе этих государств и, в частности, более привилегированное положение жите­лей Великого княжества, и в первую очередь — местных феодалов по сравнению с феодалами Московской Руси, отнюдь не способствуют широкой популярности среди них «московской» программы объединения. Отсюда ре­шительное нежелание признать власть московского госу­даря, тот «государственный патриотизм», за который их почему-то упрекают современные историки. В конечном счете выдвинутая в конце XV— начале XVI в. московс­кими князьями программа «воссоединения» представля­ла собой политическую химеру, призванную обосновать аннексию пограничных земель Великого княжества. Си­туация изменится в XVII в., в связи с обострением в Речи Посполитой религиозных противоречий в период контр­реформации. Тогда Украина, где этот процесс будет осложнен национальными противоречиями в результате ее колонизации польской шляхтой, в ходе восстания Хме­льницкого после долгих колебаний все же признает сюзе­ренитет московского государя (безуспешно пытаясь со­хранить реальную автономию). В Белоруссии и Литве, как покажет ход русско-польской войны середины XVII в., власть царизма, установленная ненадолго, будет сброше­на — так отторгает здоровый организм чужеродное тело. И лишь в конце XVIII в. «железом и кровью» присоединены будут белорусские и литовские земли к Российской империи.

Причины непопулярности в Великом княжестве «объ­единительной» политики царизма, а прежде — московс­кого великокняжеского правительства понятны: наиболее влиятельную часть местного населения (бояр-шляхту и горожан) сложившийся в этом государстве строй устра­ивал больше, чем централизаторская политика российс­ких государей. (Характерно, что через год после вступле­ния в Смоленск Василия Ивановича в городе был рас­крыт заговор с целью восстановления власти короля Сигизмунда I, в котором участвовал и местный архиепи­скоп, за год до этого приветствовавший «православного государя».) Сложнее понять другое: почему объедини­тельная программа Великого княжества не нашла успеха во Владимирской Руси?

Прежде всего, мы должны констатировать, что пози­ция княжеств северо-востока по отношению к Великому княжеству не была однозначной. Там, несомненно, суще­ствовали две сильные партии — пролитовская (господст­вовавшая в Твери и довольно сильная в Новгороде и Пскове) и промосковская. Фактически единственным последовательно «антилитовским» княжеством этого ре­гиона было Московское, добившееся лидерства и в случае победы Гедиминовичей терявшее гораздо больше, чем все остальные. Московские князья, как мы видели, в неко­торые периоды сотрудничали с Великим княжеством Ли­товским и Русским, однако в конечном итоге они, как любой претендент на власть в Северо-Восточной Руси, были заинтересованы в устранении его влияния в своем регионе — влияния, способного свести на нет роль мест­ного лидера. Аналогичную позицию занимало боярство, связавшее себя с этим политическим центром. Что осо­бенно важно, фактически именно Москву поддерживала и православная церковь, что определило довольно устой­чивую (за редкими исключениями) оппозицию иерархии политике Гедиминовичей. В Московском княжестве их объединительная программа встретила сильного сопер­ника, и ее реализация натолкнулась на непреодолимые препятствия (хотя власть Гедиминовичей, гораздо менее обременительная, чем московская, устроила бы многих, в том числе и последних удельных князей, именно в Вели­ком княжестве искавших убежища).Московская Русь в XIV в. оказалась неспособной поме­шать успехам Гедиминовичей на западе и юге Руси; но ее сил было достаточно для того, чтобы воспрепятствовать завершению объединения русских земель вокруг Вильно. Для того чтобы выстоять в этой борьбе, от московских князей, однако, требовалось напряжение всех сил. В отли­чие от правителей Великого княжества потомки Калиты проводили достаточно «жесткую» политику: репрессии, а не льготы и уступки утверждали ее власть в захваченных удельных княжествах и феодальных республиках.