Читать онлайн «ВИТЧ». Страница 28

Куперман задумался. Максим воспользовался паузой, чтобы слегка сменить тему. Тем более он чувствовал, что надо оттянуть время, дать Куперману задуматься, иначе будет сплошное «нет, нет, нет».

— И чисто человеческая просьба, Семен. Видишь ли, я сейчас пишу книгу о «Глаголе». Если ты помнишь, это…

— Да-да, — нетерпеливо перебил его Куперман. — Альманах. Наш диссидентский. Конечно помню.

— Ну вот. В общем, мне нужно взять интервью, кое о чем расспросить… Тебя, Авдеева, Файзуллина…

— Файзуллин умер, к сожалению. Да и Авдеев давным-давно скончался. Спился. С горя.

— И Авдеев? Жаль… Ну, тогда… остаешься ты.

— А это что? Это все в рамках вот этого…

— Нет-нет, это моя личная инициатива. К Привольску это не имеет прямого отношения. Но в некотором роде у этих тем общий знаменатель.

— Понятно, — сказал Куперман, уставившись взглядом куда-то в стену. Потом задумчиво добавил: — Канализация на прошлой неделе рванула, все говном залило…

— Ну, вот видишь! — обрадовался Максим. — Своими-то силами не справитесь.

— В общем, так, — стряхнул задумчивость Куперман. — Мне нужно время. Посовещаться.

— Это сколько? — встревожился Максим.

— Неделю как минимум. Надо все обсудить, взвесить… Оставь свой телефон. Я сам с тобой свяжусь.

— А интервью?

— Давай так. Если мы согласимся, ты так и так приедешь. А если мы откажемся, ты приедешь просто ради интервью.

— Идет, — кивнул Максим и быстро начеркал на сигаретной пачке свой номер телефона. — Буду ждать звонка. Если да, мы приедем.

— Опять «мы», — поморщился Куперман.

— Ну слушай, я же не руковожу этим проектом. Надо мной люди… точнее, человек… он это… помощник президента по культурным вопросам.

— Ты ему доверяешь?

— Да, — кивнул Максим, понимая, что честность со всеми ее тонкостями и рефлексиями будет здесь неуместна.

— Эх, Максим, — поддавшись невесть откуда взявшейся ностальгии, сказал Куперман. — А помнишь, как мы ездили на Валдай, а? Гитары, горы, костер, лес, ночь…

— Да, — односложно ответил Максим, хотя никогда не был на Валдае и терпеть не мог всю эту турпоходную романтику. Что самое интересное, он сильно сомневался, что и Куперман куда-то ездил. С Семеном они познакомились на выставке художника Мякишева, которого Куперман обругал именно за пейзажи, сказав, что природа — худшее, что создала природа. Этот афористический бред Максим запомнил на всю жизнь.

— Здесь в лагере я часто думал о Зойке, — сказал Куперман куда то в пустоту. — Или Зинке…

«Какой Зинке? Какой Зойке?» — мысленно заметался Максим, испугавшись, что Куперман тоже рехнулся.

— Нет, — уверенно сказал Куперман и поковырял мизинцем в ухе. — Зинка. Точно. И чего она нашла в Климове?

Тут Максим вспомнил, что, действительно, был в их студенческой компании такой лингвист-структуралист Климов, и у него была девушка по имени Зина. У Зины была внушительных размеров грудь (или, по чьему то остроумному определению, «запоминающаяся грудь»). Никаких других талантов за ней не водилось. И чего ее Куперман вдруг вспомнил?

Максим не стал спрашивать. Да он бы и не успел, потому что Куперман неожиданно кивнул ему на прощание и стремительно скрылся на территории лагеря. Бородатые охранники молча проводили Максима на выход.

После беседы с Куперманом у Максима так разболелась голова, что он вышел к Зонцу, слегка покачиваясь.

— Ну что? — спросил тот, заметно волнуясь.

— А хер их знает… Меня внутрь-то не пустили… Мы, говорит, последние из могикан, свидетели чего-то там…

— Чего?

— Истории. Истории они, понимаешь, свидетели.

— Мда-а? — хмыкнул Зонц. — А кто не свидетель-то? Все свидетели. Ладно, садитесь в машину. По дороге расскажете.

Максим покорно вскарабкался на сиденье и закурил.

В машине, как ни странно, голову слегка отпустило, хотя внутри что-то продолжало жужжать — какой-то надоедливый зуммер.

— А что еще говорил Куперман? — спросил Зонц, заводя мотор. — Сколько их там?

— Говорит, человек тридцать.

— Всего? Это хорошо. Это компактно.

— Еще плел про тюремную жизнь, про то, как он своими руками кого-то там хоронил, про творческие души, растоптанные советской системой. Разве что рубаху на себе не рвал.

— Ну а что с музеем-то?

— Сказал, что подумает.

— Серьезно?! — обрадовался Зонц.

— Неделю просил дать.

— Ну спасибо. Вот это хорошая новость. Я в вас не ошибся.

— Послушайте, — перебил возбужденного Зонца Максим, — я все-таки до конца не понял, что их там держит.

— Вас это сильно волнует?

— Вообще-то да. Люблю, знаете ли, ясность.

— Ясность или правду?

— А что, обязательно их противопоставлять? — раздраженно заметил Максим.

— Ладно, простите, — усмехнулся Зонц. — Но я действительно не очень знаю, в чем там дело. Меня лично больше волнует, согласятся ли они на наше предложение. А что там у них в голове…

— Жаль, что меня внутрь не пустили. Интересно было бы глянуть…

— С виду укрепления, конечно, суровые. Пока вы там сидели, я прошелся вдоль заборчика. Каждые двести метров вышка.

— Странная строгость для интеллигентных диссидентов, которые, в общем-то, ничего не совершили.

— А что Блюменцвейг?

— Ну, он у них герой. Единственный, кто осуществил побег. Кстати, я и насчет Кручинина спросил.

— И что?

— Да, кажется, он у них там тоже что-то вроде героя. Переметнулся на сторону узников, помог Блюменцвейгу бежать и все такое…

— Ну и хорошо, — неожиданно резюмировал Зонц и с довольным видом уставился на дорогу.

Максим хотел что-то спросить, но утренний недосып вкупе с нервотрепкой в Привольске дал о себе знать — Максим зевнул, прислонился виском к прохладному тонированному стеклу и, убаюканный тихим шелестом кондиционера, задремал.

Сон был какой-то невизуальный. Зато имел аудиосопровождение. Им было повторяющееся, как заезженная пластинка, стихотворение про медведя-нахала, сожравшего ребенка. В конце сна из темноты выплыла медвежья голова, причем безо всякого туловища, и сказала:

— Приехали, Максим Леонидович.

Максим вздрогнул и проснулся.

— Что?

Джип стоял на месте. Зонц курил, глядя через ветровое стекло куда то вдаль.

— Приехали, — повторил он, не поворачивая головы.

Максим вытер слюну, которую, видимо, пустил во

время сна, и приподнялся. Машина стояла у подъезда его дома.

— Да-да, — засуетился он, дергая ремень безопасности. — Я пойду.

Зонц помог разобраться с ремнем и открыл дверь.

— Я позвоню, — сказал он и протянул на прощание руку.

Максим пожал ее. Она была ни тепла, ни холодна.

На капризы привольчан майор Кручинин решил принципиально не отвечать. Таким дашь локоть, всю руку откусят. Но в январе 1980 года произошло ЧП, после которого майор задумался, не слишком ли он мягок. И не пора ли проявить настоящую строгость. Случилось это в субботу, когда народ, по идее, должен был отдыхать или творить. Сам майор никогда не отдыхал, просиживая за рабочим столом сутки напролет. Не потому, что был трудоголиком, а потому что начальство требовало бесконечных и подробных до тошноты отчетов. Вот и в это морозное утро он сидел, как обычно, в своем кабинете, сочиняя очередной опус на тему «никаких ЧП не произошло», когда к нему неожиданно без стука ворвался взволнованный Чуев и сиплым голосом прокричал:

— Товарищ майор! Файзуллин разбился!

— Мать твою! — чертыхнулся Кручинин и, бросив все бумаги, рванул из-за стола за лейтенантом. Зацепился за край кителем. Китель хрустнул, но выдержал.

— Да е-мое! — выпутался наконец майор.

На бегу накинул пальто и шарф. И попытался выяснить детали.

— Как разбился-то? Из окна, что ли, выпал?

— Да не, — махнул рукой Чуев. — Сделал этот… дельтаплан и на нем полетел.

— Какой еще в жопу дельтаплан?

— Обыкновенный. Железяка с крыльями.

— А куда полетел? В магазин, что ли?

— Шутите, товарищ майор! Через забор полетел, конечно.

— Побег, значит?

— Вроде того. С крыши института сиганул.

— Вот дебил! — сплюнул Кручинин.

Они выбежали на улицу. Снег искрился и слепил глаза. Майор поскользнулся и едва не упал, но, изогнувшись всем телом, словно цирковой эквилибрист, устоял. Чуев бросился по скрипучему снегу в сторону НИИ. Майор, чертыхнувшись, побежал следом. На ходу стал прикидывать свое будущее.

«Скрыть смерть, конечно, не удастся. Придется докладывать начальству. А это значит что? Недоглядел, товарищ Кручинин. Недосмотрел. Недоработал. И полугода не прошло, а уже первый труп. Ай-яй-яй. Мошкин доложит генералу Валяеву. Все повесит на меня, конечно. А Валяев меня на дух не переносит. Вызовет в Москву. Там начнут рыть личное дело. Вспомнят диссидента Кузьменко, которого я обрабатывал и который под машину попал. Снова начнется нудятина: "Случай, конечно, несчастный, но Кручинину советовали арестовать Кузьменко, а он отказался. Теперь Кузьменко погиб, и западные голоса подняли вой: убили! Сбили, как Михоэлса! Длинная рука КГБ!" Ха! Можно подумать, что, если бы я его арестовал, не было бы воя. Но теперь, конечно, снова несчастного Кузьменко приплетут. И попрут меня. Попрут как миленького».