Читать онлайн «Автономный дрейф». Страница 29

Ей вспомнилась пьеса А. Н. Островского «Блажь». Они смотрели ее с Алексеем еще во Владивостокском драмтеатре. Блажью была названа любовь пожилой помещицы к молодому управляющему. Он циничен и во всем ищет выгоду, она безрассудно дарит ему себя и свое поместье. Почему классик необоюдную любовь назвал блажью?

Неожиданно само собой пришло определение их отношений с Владимиром. Той, десятилетней давности. Влюбленность. «А может, страсть? — снова заколебалась она. — Наверное, это и есть та самая блажь, только в современном исполнении. Я была влюблена, он же не имел ко мне особых чувств. Но я тоже была хороша, хотела выйти замуж! И любовь для достижения цели была не определяющим для меня фактором. Стихотворение? Не я же его сочинила, лишь скопировала чужие чувства», — оправдывала себя Татьяна.

С удивлением она обнаружила всю мелочность тогдашних отношений с мужчинами, пустоту своей жизни. Лишь с Алексеем поняла, что одиночество навсегда ушло из ее сознания. Она вдруг оказалась нужна и востребована своим мужем, ребенком. Правда, понимала, просто так ничего не происходит. Такую любовь и уважение в семье нужно заслужить своим поведением, отношением к близким. Может быть, в этом и есть счастье и любовь? А страсть — всего лишь эгоистичная блажь?

Тем временем Белову позвонил сотрудник центрального офиса фирмы Строкина.

— Господин Белов, срочно приезжайте на Волхонку. У нас ЧП.

Через час Владимир заходил в старинный московский дворик, где находился двухэтажный особняк его фирмы. На здании висела неприметная табличка «Усадьба XVIII века. Исторический памятник. Охраняется государством».

Возле крыльца стояли милицейский «уазик», «Форд» и машина «Скорой помощи». Владимир поднялся в офис генерального. В приемной увидел милиционеров и людей в белых халатах. Они тихо переговаривались и чего-то ожидали. Обстановка напоминала присутствие в доме покойника.

«Неужели Матвей покончил с собой?» — со страхом подумал Белов. Он заметил, как ладони его рук покрылись липким потом. Но тут заметил полковника Обухова и сразу же успокоился. Тот сам подошел к нему.

— Здравствуйте! — Его командирский голос разорвал тишину приемной. Присутствующие жадно наблюдали за ними. — Господин Белов? — делая вид, что они незнакомы, продолжал полковник.

— Здравствуйте. Да, он самый.

— Ваш компаньон, видимо, не в себе. Часа три как забаррикадировался в кабинете. Требует к себе президента Ельцина. Говорит, что его разорили. Угрожал поджечь себя. Но сейчас с ним работает врач. Строкин называл и вашу фамилию.

Белов театрально развел в бессилии руками.

— Чем же я могу помочь, товарищ полковник? Я месяц находился в отпуске, хотя и знаю о непростом положении в компании. Но я не генеральный директор и не хозяин.

— Дело не в вашей фирме и ее долгах. В период аренды исторического здания по указанию Строкина незаконно надстроили мансардный этаж. Памятнику нанесен непоправимый ущерб. Мы вынуждены наложить на компанию крупный штраф и потребовать у городских властей прекращения договора аренды с нарушителем.

— Это ваше право, но я никакого отношения не имею к происходящему. На договорах моих подписей нет.

— Знаем, но вы заместитель Строкина. Он просил вызвать вас и передать управление компанией, — успокоил Обухов.

Владимир начинал понимать неожиданный ход полковника. Тот решил инициировать продажу права аренды на здание и получить дополнительный гонорар. Делал он это, не согласовывая с ним свои шаги. По ходу решил еще и окончательно раздавить Строкина как ненужного свидетеля. Похоже, у него все получилось, уже успокоившись, подумал Белов.

Тем временем из-за двери доносился голос Матвея, похожий на визг раненого секача.

— Разорили. Обанкротили. Своровали. Спасите. Помогите.

Затем крик неожиданно перешел в стон.

— Доктор, что со мною? Где я? Отпустите меня домой. Я детдомовский. Беспризорник. У меня нет родителей!

После чего было слышно, как больной успокоился и заплакал.

Кто больше всего говорит о правде, тот самый большой лжец.

Алексей просидел в Душанбе месяц. Разместили его в комнатке с железной кроватью и тумбочкой в Доме культуры местного гарнизона. День Коркин проводил в штабе российской дивизии, в Доме правительства и встречался с местными силовиками. Выстраивал взаимодействие, а проще говоря, знакомился с людьми. Передвигался по городу самостоятельно, но личное оружие всегда носил с собой. В Душанбе вообще-то было относительно спокойно, но вечером появляться на улице не рекомендовалось. Иногда где-то на окраинах слышались автоматные очереди да изредка разрывы гранат. Здесь он услышал массу историй о выдавливании русского населения из республики. Воспитанный на советском интернационализме, Алексей не очень-то верил подобным рассказам. Но после встречи с российским послом сомнения в национализме местного населения отпали сами собой. Внук Максима Горького, Пешков, показал ему целую стопку писем с описанием беспредела, творимого по отношению к русскоязычному населению. При этом он заметил, что волна национального экстремизма в скором времени дойдет и до самой России.

Как-то раз, при очередной встрече, Пешков показал Алексею письмо на имя президента России от очередной русской беженки.

«Уважаемый господин Президент, — вежливо начала женщина свое обращение, — помогите мне выехать на Родину, в Россию, в Ярославскую область. Правда, там у меня уже никого, наверное, и не осталось из родственников. Мне пятьдесят лет. Хотя и живу в трехкомнатной квартире в центре Душанбе, продать ее не могу. Поэтому и денег нет на самолет, а поездом ехать опасно. Многие русские часто не доезжают до границы. Их просто убивают по дороге, грабят и насилуют. Покупатели квартиры и соседи предлагают отдать ее бесплатно, все равно, мол, отберут. Скоро будет как в Прибалтике, — чемодан, вокзал, Россия. Да еще и оккупантами называют! Какие же мы оккупанты в Таджикистане? Девятнадцатилетней девчонкой я приехала в Душанбе по комсомольской путевке, работала всю жизнь на хлопчатобумажной фабрике. Муж — таджик, два года как уехал из республики неизвестно куда. Дети взрослые. Обе дочери замужем за местными. Живут в аулах. Там у них по несколько жен. Дочери бесправны и живут, как средневековые наложницы или рабыни. Общаться со мной им запрещено. Потому что я другой веры, православной. Помочь здесь мне некому.

Надоели ежедневные оскорбления и унижения. Особенно достается от детей. Как они нас только не называют! Для русского в этом городке нет бесплатной медицины, льгот на оплату квартиры, социального пособия по безработице. Полное бесправие.

Горбачев нас предал и бросил на выживание. Товарищ Президент Ельцин, напишите свой Указ, чтобы всех нас, русских, посадили в военные самолеты и вывезли в Россию, домой. Только прошу, не отправляйте нас поездом. А свою квартиру я и так отдам, кому вы скажете…»

— Почему же российское правительство не защищает своих граждан? — оторвавшись от письма, спросил посла Алексей.

— А есть ли у нас русское правительство? — вопросом на вопрос ответил дипломат.

Через неделю посла отозвали на родину. Видимо, он давно открыто высказывал свою позицию, что не могло понравиться руководству Таджикистана. Наше же правительство попросту закрывало глаза на бедственное положение своих соплеменников.

В один из теплых ноябрьских вечеров гарнизон подняли по боевой тревоге. На плацу дивизии выстраивались колонны солдат, туда же медленно въезжала боевая техника. Формировалась ударная группа.

В лучах прожектора запутались несколько бабочек. Свет их ослепил, и они беспомощно летали по световому коридору. Алексей вспомнил письмо беженки и сравнил ее с этими бабочками. Она также оказалась ослепленной событиями, происходившими после развала Союза, и продолжала искать правду там, где ее нет.

Заместитель командира дивизии по воспитательной работе на его вопросительный взгляд ответил:

— Сегодня утром вырезан десятый погранотряд. Если хочешь, можешь поехать на место. Получи автомат да возьми пару гранат.

Через час Алексей уже залезал в бронетранспортер. Машины неслись по дороге, поднимая облака едкой пыли. Солдаты сидели на броне, повязав лица платками защитного цвета. Колонна вышла из города глубокой ночью. Лишь к вечеру следующего дня она прибыла на двенадцатую погранзаставу, что стояла в тридцати километрах от места трагедии.

Алексей на «уазике» добрался до штаба оперативной группировки, где и узнал последние новости. Рано утром моджахеды группой более ста человек перешли реку Пяндж и застали врасплох охранение десятой заставы. Они тихо сняли задремавшего часового. Второй часовой с вышки успел поднять тревогу, но время было упущено. В ходе короткого боя застава была захвачена, а пограничники погибли. В плен никто не сдался. Лишь троим солдатам-срочникам удалось прорвать кольцо окружения. Раненные, они совершили тридцатикилометровый горный переход и вышли к своим лишь к вечеру. Видимо, моджахеды понесли серьезные потери, потому что глумились над трупами солдат. Отрезали им головы и бросили на съедение собакам.