Читать онлайн «Слепой. Живая сталь». Страница 39

Электронная трель домофона спугнула большую серую ворону, которая, расположившись на верхней ступеньке крыльца, деловито потрошила украденную из мусорной урны обертку от мороженого. Выронив добычу, ворона с раздраженным карканьем взлетела на верхушку дерева и, склонив голову к левому плечу, стала внимательно наблюдать за оставшейся в снегу у крыльца бумажкой на тот случай, если ее кто-нибудь захочет присвоить.

Дверь подъезда открылась, и на крылечко вышел какой-то среднего возраста мужик в спортивных шароварах, поношенном армейском бушлате и вязаной лыжной шапочке, нахлобученной явно второпях, как попало, с сильным креном на левое ухо. На переносице у него кривовато сидели темные солнцезащитные очки, скверно вязавшиеся с бушлатом и шапочкой, но зато вполне уместные при неожиданно ярком после долгого ненастья солнечном свете. В руке мужик держал полупустое мусорное ведро; придерживая свободной рукой дверь, он обернулся и громко сказал кому-то, оставшемуся в подъезде:

– Сама дура!

После чего, ступая не вполне твердо, но с большим достоинством, направился к контейнерной площадке для сбора твердых бытовых отходов – говоря попросту, по-русски, к помойке. К большому облегчению сидевшей на дереве вороны, бумажки от мороженого, издающей умопомрачительные запахи кокосового масла и ванильного ароматизатора, мужик не заметил, а если и заметил, то не соблазнился легкой добычей: как-никак, это была не бутылка портвейна. Он шел неторопливо, с праздным видом глазея по сторонам, а примерно на полпути вдруг остановился и, опустив свою ношу на снег, долго возился, прикуривая сигарету.

Пока он этим занимался, дверь подъезда снова отворилась, и из нее вышел пожилой, солидного вида господин, широко известный в узких кругах как генерал ФСБ Потапчук. Ворона взволнованно переступила с ноги на ногу, взмахнув крыльями, чтобы удержать равновесие и не сверзиться с пружинящей, прогибающейся под ее весом ветки. Волновалась она напрасно: генералы, даже если служат не в ФСБ, а в железнодорожных или, скажем, строительных войсках, обычно не конкурируют с пернатыми из-за вкусно пахнущих бумажек и черствых, заплесневелых огрызков сдобы. Впрочем, нервную птицу можно было понять: Федор Филиппович относился к той категории высшего командного состава, которая крайне редко одевается по форме, документов своих вороне не предъявлял и надписи, из которой окружающие могли бы узнать его воинское звание, ни на лбу, ни на какой-либо иной части тела не имел. Оказаться он, таким образом, мог буквально кем угодно, в том числе и непривычно хорошо одетым дворником – главным после котов, крыс и бродячих собак конкурентом ворон и галок, вечно норовящим захапать себе все, сколько их есть во дворе, бумажки, пластиковые бутылки, стаканчики, объедки и огрызки.

Не обратив на лежащую в метре от его ног скомканную, исклеванную и изодранную цветастую бумажку ровным счетом никакого внимания, генерал начал спускаться с крыльца. Этим он моментально заслужил снисходительную благосклонность вороны: лопух, конечно, и растяпа, как большинство ему подобных, но на чужое добро не покусился, и на том спасибо. В общем, пусть себе идет, куда шел; пусть живет, в общем.

Увы, это мнение разделяли не все, и наблюдала за генералом Потапчуком не одна лишь ворона. Во дворе его давно и с нетерпением дожидались. Боковое стекло стоящей на дворовой парковке напротив подъезда зеленой «семерки» опустилось, и в окошко высунулся ствол автомата.

В начале недели на смену запоздалым мартовским метелям пришла очередная оттепель. По ночам еще держался морозец, но днем столбик термометра поднимался выше нуля, а на солнце и вовсе показывал плюс пятнадцать. Не успевший запачкаться после недавних снегопадов наст сверкал и искрился, напоминая сахарную глазурь, безоблачное небо ярко, уже совсем по-весеннему голубело. И когда торчащий посреди двора со своим мусорным ведром пьяница в потрепанном камуфляжном бушлате, не выпуская изо рта сигареты, вдруг выстрелил по «семерке» из большого черного пистолета с длинным заводским глушителем, этот нехороший поступок выглядел настолько неуместным на фоне весенней капели, солнышка и всего прочего, что было проще счесть его галлюцинацией, чем поверить в реальность происходящего.

Убитый наповал пассажир «семерки» ткнулся простреленной головой в ветровое стекло, торчащий из окна ствол автомата безобидно и ненужно задрался кверху. Водитель, не ожидавший такого поворота событий, запустил двигатель и, прежде чем спешно покинуть театр так неудачно начавшихся военных действий, попытался исправить положение и все-таки выполнить полученный приказ: оттолкнув загораживающего мишень мертвого коллегу, выхватил пистолет и трижды выстрелил в стоящего на крыльце подъезда генерала. Потапчук не остался в долгу, и выпущенные им четыре пули украсили борт «семерки» созвездием круглых дырок. Спугнутая неожиданно начавшейся пальбой ворона разразилась хриплым карканьем, которое подозрительно напоминало непечатную брань, сорвалась с шаткого насеста и, панически колотя крыльями, со всей возможной поспешностью рванула куда глаза глядят. Следуя ее примеру, водитель воткнул передачу и отчаянно газанул, чего, с учетом состояния дорожного покрытия, делать явно не стоило. Машину опасно занесло, «Стечкин» с глушителем деликатно хлопнул еще один раз, и потерявшая управление «Лада», с лязгом и хрустом ударившись об угол трансформаторной будки, замерла на месте.

Пьяница в бушлате и лыжной шапочке подхватил мусорное ведро, к донышку которого пристало с килограмм сырого оттепельного снега, и прежней нетвердой поступью возобновил движение в направлении контейнерной площадки. Генерал неторопливо убрал пистолет в наплечную кобуру и двинулся к своей машине, на ходу доставая из кармана мобильный телефон, чтобы сообщить о покушении на свою драгоценную персону и вызвать труповозку.

Они даже не переглянулись, не говоря о том, чтобы обменяться мнениями по поводу произошедшего, но оба прекрасно понимали: это было не что иное, как долгожданный, прямой и недвусмысленный ответ на посланный Федором Филипповичем в далекий Челябинск официальный запрос.

Стоявший в двух шагах от Сердюка Алексей Ильич Гриняк не успел ничего предпринять, не говоря уже о Сумарокове, который, задумчиво грызя травинку, сидел в прежней позе в тени «Черного орла». На какой-то миг все вокруг, казалось, застыло в полной неподвижности, как на сделанной хорошей цифровой камерой цветной фотографии: лежащий с задранными ногами в облаке пыли Липа, замершие в странных позах солдаты возле палатки охраны, чудак с ведром и тряпкой, выставивший из-за покрытой хлопьями мыльной пены бронированной кормы удивленное лицо, Сердюк в позе только что отправившего соперника в аут боксера и распластавшаяся в воздухе над его головой фигура в синем комбинезоне техника с большой крестообразной отверткой, зажатой в занесенной для удара руке.

Потом фотография ожила. Жилистый латиноамериканец в синем комбинезоне, как спрыгнувшая с дерева большая кошка, упал Сердюку на спину, сбив его с ног, и прямо в падении вонзил отвертку ему в шею. Отвертка с отвратительным хрустом вошла в плоть почти по рукоятку; раньше, чем кто-нибудь успел отреагировать на происходящее, техник с усилием вырвал свое импровизированное оружие из раны и нанес еще один удар.

С жестяным дребезгом упало и откатилось в сторону ведро, грязная мыльная вода хлынула на землю, растекаясь по ней кривыми ручейками, и мгновенно впиталась в песок, оставив на нем лишь темные разводы с ноздреватыми хлопьями серой пены. Все еще сидя на земле, Сумароков сделал подножку, и хозяин ведра с разбега плюхнулся на живот. В руке у него был большой складной нож; навалившись сверху, Сумароков схватил техника за скользкое от пота запястье и принялся выворачивать руку, стараясь обезоружить. Латиноамериканец отчаянно сопротивлялся, брыкаясь и нечленораздельно вереща. Его подоспевший товарищ сильно ударил Сумарокова в ребра тяжелым армейским башмаком; зарычав от боли, Сумароков резким рывком перекатился на спину, взвалив на себя противника, и, продолжая одной рукой удерживать руку с ножом, другой обхватил его за шею и хорошенько сдавил. Латиноамериканец перестал верещать и захрипел, но нож не выпустил.

На пути у бросившегося на помощь Сердюку Алексея Ильича, как из-под земли, возникли двое в синих комбинезонах. Уклонившись от размашистого удара большим разводным ключом, Гриняк ударил в ответ. Здоровьем его не обделили; коротко вякнув, воинственный сын независимой Венесуэлы отлетел в сторону, шмякнулся о крыло танка и прилег отдохнуть в его тени, положив на гусеницу всклокоченную черноволосую голову. Второй большой потной обезьяной прыгнул на Гриняка и вцепился обеими руками ему в горло с явным и недвусмысленным намерением задушить. Алексей Ильич боднул его головой в лицо и коротко, резко ударил с двух сторон по почкам ребрами ладоней. Он никогда не занимался изучением боевых искусств, считая это дело пустой тратой времени: в повседневной жизни ему вполне хватало навыков, приобретенных в детстве и ранней юности во дворах и на улицах родного Челябинска. Теперь применять эти навыки ему приходилось нечасто, но всякий раз, когда это происходило, окружающим становилось ясно: старый конь, действительно, борозды не портит. Противник Алексея Ильича этой поговорки явно не слышал, о чем свидетельствовало почти комичное выражение искреннего изумления, появившееся на его смуглой физиономии за мгновение до того, как он упал.