Читать онлайн «Идеальный шпион». Страница 22

Чулан находился в углу, за кучами старой одежды и прочего чердачного хлама. Пим ухитрился пробраться к двери и распахнуть ее. Рик с грохотом задвигал в шкаф все ящики по очереди. Заперев замок, он ухватил Пима за руку и всунул ключ в самую глубину его брючного кармана; карман был маленький, с шерстистой подкладкой, в нем насилу мог уместиться этот ключ вместе с маленьким пакетиком конфет.

— Отдашь это мистеру Маспоулу, слышишь, сынок? Никому не отдавай, только Маспоулу. И покажешь ему, где шкаф. Приведешь его сюда и покажешь. А больше никому не показывай. Любишь своего старикана?

— Да.

— Тогда действуй.

Важный, как часовой на посту, Пим придерживал дверь, пока Рик разворачивал на колесиках шкаф и вкатывал его в чулан, в самый дальний угол. Забросав шкаф всяким хламом, Рик совершенно скрыл его из глаз.

— Видишь, куда я его поставил?

— Да.

— Закрывай дверь.

Пим повиновался, после чего поспешил вниз, так как хотел получше разглядеть полицейские машины. Дороти была на кухне — стоя там в новой шубке и пушистых шлепанцах, она мешала в кастрюльке томатный суп. Рот ее был искажен гримасой, будто она подавилась и не может слова вымолвить. Томатный суп Пим ненавидел, как ненавидел его и Рик.

— Рик чинит трубы, — сурово объявил Пим, желая подальше отвести всех от своего секрета. К тому же только так он и мог понять значение произнесенного Риком слова «ликвидация». Громким криком призывая Липси, он выскочил в коридор — прямо под ноги двум полицейским, которые, согнувшись, тащили тяжелый письменный стол, в котором Рик держал все свои бумаги.

— Это папин, — запальчиво бросил он полицейским, придерживая карман с ключом.

Помню лишь одного из полицейских. Добродушного, с седыми, как у дедушки Ти-Пи, усами. Он был огромен и величественен, как сам Господь Бог.

— Да, но теперь, боюсь, паренек, он будет наш. Подержи нам дверь, пожалуйста, и побереги ноги.

И Пим опять выступил в качестве швейцара.

— У папы ведь есть и другие столы, верно? — спросил высокий полицейский.

— Нету.

— Шкафы? Чуланы? Где он бумаги держит?

— Только здесь, — твердо сказал Пим, указывая на письменный стол и в то же время не отпуская карман.

— Хочешь пи-пи?

— Нет.

— Где у вас веревка?

— Не знаю.

— Знаешь.

— В конюшне. На крючке, где седла висят, рядом с новой косилкой. Недоуздок.

— Как тебя звать?

— Магнус. А где Липси?

— Кто такой Липси?

— Это женщина.

— Она работает у твоего отца?

— Нет.

— Сбегай и принеси нам веревку, Магнус, будь другом, а? Мы с приятелями собираемся пригласить твоего отца поработать на нас некоторое время, и нам нужны его бумаги — без них работа застопорится.

Пим кинулся в сарай, что был на противоположном конце усадьбы, между выгоном и домиком мистера Роли. Там на полке стояла зеленая жестяная чайница, где мистер Роли хранил гвозди. Пим бросил туда ключ, думая: «Зеленая чайница и шкаф тоже зеленый». Когда, он наконец вернулся с недоуздком, Рик стоял между двух мужчин в коричневых плащах. Я до сих пор ясно вижу эту картину: Рик, такой бледный, что, кажется, работай он или отдыхай, ничто в мире не способно вернуть ему нормальный цвет лица, глазами приказывает Пиму сделать все, как он ему велел; высокий полицейский, разрешивший Пиму примерить полицейскую фуражку и нажать на сирену черного «уолсли» Дороти стоит неподвижно, как изваяние, сжимая белыми руками ворот шубки.

Память — великая искусительница, Том. Она живописует полное трагизма полотно: маленькая группка людей, зимний день, в воздухе пахнет Рождеством, черные полицейские «уолсли», удаляющиеся друг за другом по аллее, на которой Пим провел столько счастливых часов, со своим новехоньким шестизарядным пистолетом от «Хэрродса», патрулируя усадьбу. К задней машине недоуздком привязан письменный стол Рика. Недвижные, люди смотрят вслед машинам, смотрят, как те исчезают под сводами деревьев, увозя Бог знает куда их единственного кормильца. Миссис Роли рыдает, кухарка причитает по-ирландски. Мать прижимает к груди голову маленького Пима. Тысяча скрипок поют: «Вернешься ль ты опять?» Из этого лимона, если постараться, можно выжать еще немало жалостливых деталей, но, по правде, если, сделав усилие, вспомнить, как все было на самом деле, предстанет иная картина. С отъездом Рика на Пима снизошел великий покой. Он почувствовал себя обновленным, как бы сбросившим с плеч невыносимую тяжесть. Он глядел, как трогаются с места машины, как они удаляются, как последним исчезает стол Рика. Но если он и глядел им вслед с жадностью, то лишь из страха, что Рик вернется, уговорив их повернуть назад. И он увидел вдруг, как из-за деревьев вынырнула Липси: закутанная в платок, сгибаясь под тяжестью фибрового чемодана со всеми пожитками, она двинулась к нему. Картина эта возмутила Пима даже больше, чем вид Дороти, мешающей суп. «Спряталась? — гневно бросил он ей, как всегда, продолжая вести с ней мысленный диалог. — Так испугалась, что спряталась в роще и пропустила самое интересное!» Теперь я, конечно, понимаю то, чего не мог понять Пим в столь юном возрасте: что Липси уже видела, как забирают людей — ее брата Аарона и отца, архитектора, не говоря уже ни о ком другом. Но Пиму тогда, как и всем прочим, дела не было до евреев и их преследователей, и все, что он чувствовал, — это глубочайшее негодование при мысли, что человек, которого он так любит, спасовал в столь критический момент истории.

Вечером прибыл Маспоул. Появился в боковой двери с едой для нас — отварным цыпленком, ревеневым пирогом с толстым слоем крема и термосом горячего чая; он сказал, что предпринимает кое-какие шаги и что завтра все уладится. Чтобы остаться с ним один на один, Пим сказал ему: «Пойдемте, я покажу вам свою железную дорогу», и Дороти тут же заплакала навзрыд, потому что судебных исполнителей, накладывающих арест на имущество, со всех сторон атаковали алчные торговцы и железная дорога уплыла одной из первых. Но мистер Маспоул все же вышел с Пимом, и Пим отвел его в сарай и вручил ему ключ, а потом поднялся с ним на чердак и показал ему, что там спрятано. И все опять глядели, как мистер Роли и мистер Маспоул волокли, отдуваясь, сейф и грузили его на крышу автомобиля мистера Маспоула. И махали вслед мистеру Маспоулу, пока шляпа его не растворилась в зимних сумерках.

После Падения, как и подобает, наступило время Очищения. В Чистилище не было никаких Липси — должно быть, она пыталась временно отстраниться от меня, пользуясь отсутствием Рика, порвать узы. Чистилищем, Том, было место, где мы с Дороти отбывали свой срок, а место это — недалеко отсюда, за холмом, и совсем близко от обиталища Рика на побережье, хотя новые многоквартирные дома, воздвигнутые с тех пор, ослабляют жало заключенной в таком соседстве мучительной иронии. Чистилище находилось в той же лесистой ложбине между утесов и горных кряжей и росистых лавровых деревьев, где Пим был зачат, где протянулись рыжие пески залива, по которому гуляет ветер, где всегда мертвый сезон, и скрипят качели, и влажные вырытые в песке норы недоступны по субботам, а для Пима недоступны и во все прочие дни. Чистилище — это просторный и невеселый дом Мейкписа Уотермастера, усадьба, которая зовется «Поляны» и где Пиму запрещают выходить за садовую ограду, когда сухо, и входить в парадные залы, когда идет дождь. Чистилище — это приют мальчиков из вечерней школы, как бы перенесенных сюда из старинных романов, и устрашающие проповеди Мейкписа Уотермастера, и поучения мистера Филпотта, и поучения каждой тетки и кузины и каждого доморощенного философа, случившегося по соседству и испытывавшего потребность произнести несколько слов по поводу несчастья, постигшего Рика, и обратиться с назиданием к его сыну, провидя в нем будущего правонарушителя.

В Чистилище не было ни баров с напитками, ни телевизоров, ни жокеев, ни «бентли» и «недотеп», там вместо гренок с маслом на стол подавали хлеб с маргарином. Когда мы пели, мы затягивали «Вот вдалеке зеленый холм», но никогда — «Под сводами» и никогда ничего из тех Lieder,[11] которым обучила нас Липси. На сохранившихся фотографиях запечатлен зубастый мальчик, рослый и благообразный, хоть слегка и сутуловатый, словно согнутый жизнью под низкими потолками. Все фотографии не в фокусе, все они выглядят так, словно сняты тайком, исподтишка, и не выбрасываю я их лишь потому, что, кажется, сняты они Дороти, хотя скучал тогда Пим по Липси. На двух-трех из этих фотографий дитя тянет за руку очередную свою мамашу, словно пытаясь увлечь ее за собой прочь из этого дома. На одной фотографии он почему-то в грязных белых перчатках, что придает ему вид марионетки, наверное, мальчик страдал какой-нибудь кожной болезнью, если только отвергнуть мысль об отпечатках пальцев, которых мог не терпеть Мейкпис. А возможно, мальчик готовился в официанты.